Ипатия - Кингсли Чарльз - Страница 25

– Что случилось? – спросил Филимон какого-то статного горожанина, спокойно стоявшего в стороне и смотревшего вверх на окна патриарха.

– Не спрашивай, – мне нет до них никакого дела! Отчего не выходит его святейшество и не поговорит с ними? О, Пресвятая Дева Мария, хотя бы скорее все это кончилось!

– Трус! – проревел монах над его ухом. – Эти торгаши ни о чем не беспокоятся, пока их лавки в безопасности. Они готовы отдать церковь на разграбление язычникам, лишь бы только не потерять своих покупателей.

– Не надо нам никого! – кричал другой. – Мы справились с Диоскуром и его братом и конечно одолеем Ореста! Нам безразлично, какой ответ он пришлет. Дьявол получит то, что заслужил.

– Они должны были бы вернуться часа два тому назад, теперь их наверное убили.

– Он не посмеет их тронуть! Ведь один из посланных – архидьякон!

– Пустяки! Он на все отважится. Но Кириллу не следовало ни под каким видом посылать их, как овец в волчью стаю. Зачем понадобилось уведомлять наместника об уходе евреев? В свое время он и сам бы об этом узнал, как только ему понадобились бы деньги.

– Что это все значит, почтенный отец? – спросил Филимон Петра, который вне себя от ярости бегал взад и вперед по двору.

– А, ты тут? Подожди до завтра, молодой безумец, у патриарха нет времени говорить с тобой. Да о чем вам толковать? По-моему есть люди, которые слишком высоко задирают нос. Да, ты можешь идти к ней, но если ты еще не совсем сошел с ума, то, вероятно, завтра лишишься последней капли рассудка. Мы скоро увидим, чем кончится эта история и как будет унижен тот, кто сам себя возвышает!

Петр хотел удалиться, но Филимон удержал его, рискуя вызвать новую вспышку гнева. Юноша не ошибся. Петр с яростью обернулся к нему.

– Дурак, как смеешь ты надоедать Кириллу своими глупыми вопросами в такую трудную минуту?

– Он сам приказал мне прийти сегодня вечером, – произнес Филимон кротко. – И я пройду к нему во что бы то ни стало. Ведь не захочешь же ты лишить меня его совета и благословения?

Петр злобно посмотрел на Филимона и вдруг ударил его по лицу и стал звать на помощь.

Если бы старец Памва в лавре дал ему пощечину, то Филимон спокойно перенес бы такое унижение, но неожиданное оскорбление от такого человека, как Петр, переполнило чашу разочарований. Юноша не стерпел удара, и в одно мгновение длинная фигура Петра очутилась на мостовой. Как раненый бык, громко ревел Петр, призывая на помощь монахов Нитрии.

Дюжина грязных, загорелых людей бросилась на Филимона. Петр с трудом поднялся на ноги.

– Держите его! Держите его! – кричал он. – Изменник! Еретик! Он братается с язычниками!

– Долой его! Выбросить его! Ведите его к архиепископу! – орало множество голосов.

Филимону удалось вырваться, а Петр продолжал выкрикивать свои обвинения.

– Я призываю в свидетели всех добрых христиан! Он ударил духовное лицо… и где же, в обители Господа! В твоих стенах, о Иерусалим! Сегодня утром, я знаю наверное, он посетил аудиторию Ипатии.

Поднялся ропот и шум, послышались бранные крики, Филимон прислонился спиной к стене и спокойно ответил:

– Меня послал его святейшество патриарх.

– Он сознается, он сознается! Он злоупотребляет добротою патриарха и обманывает его. Лукавством и хитростью он добился разрешения посетить лекцию Ипатии под предлогом обращения язычницы. Даже сейчас он осмеливается докучать архиепископу. Он увлекся плотской страстью к проклятой колдунье и намеревается завтра опять идти к волшебнице!

Толпа бросилась на бедного юношу. Наиболее осторожные из крикунов, как это обыкновенно бывает в подобных случаях, благоразумно удалились и предоставили юношу на растерзание монахам. Они заботились о своей репутации, не желали подвергать себя опасности.

Филимону нечего было рассчитывать на помощь. Он оглянулся кругом, в поисках какого-нибудь оружия, но ничего не нашел. Монахи окружили его, и хотя с каждым в отдельности юноша легко мог бы справиться, но борьба со всеми была невозможна.

– Пустите меня! – смело сказал Филимон. – Богу известно, еретик ли я, и пусть он сам судит меня. Святой патриарх узнает о вашей несправедливости. Я не буду оправдываться. Называйте меня, как хотите, – еретиком или язычником. Но я не перешагну этот порог, пока сам Кирилл не призовет меня обратно и не пристыдит вас!

Юноша двинулся вперед и силой проложил себе путь к воротам, не обращая внимания на вой и насмешки, хотя кровь его вскипала от незаслуженного оскорбления. Пока он шел под сводчатым проходом, на него дважды хотели напасть сзади, но более разумные из преследователей помешали этому.

Порывистый и горячий юноша не хотел уйти, не сказав последнего слова, и, остановившись у выхода, обратился к своим гонителям:

– И вы еще называете себя учениками Господа Бога! Нет, такие люди, как вы, подобны адским духам, которые днем и ночью живут среди могил и с диким воем осыпают друг друга камнями!

Толпа снова ринулась на него, но, к счастью, совершенно неожиданно столкнулась с группой духовных лиц, которые спешили во двор с бледными, искаженными от страха лицами.

– Он отказал! – кричали они. – Он объявляет войну церкви божьей!

– О, друзья мои, – говорил один из посланцев – архидьякон, едва переводя дыхание, – мы спаслись, словно птицы из силков птицелова. Тиран заставил нас ждать два часа перед воротами своего дворца, а потом выслал к нам солдат с веревками и топорами и приказал сказать, что это единственный его ответ разбойникам и мятежникам.

– Назад, к патриарху!

Вся толпа повалила обратно, и Филимон остался один, один на всем свете…

– Куда теперь идти? Что делать?

Он прошел сотни две шагов, прежде чем задать себе этот вопрос, на который не было ответа.

Его несло по течению, его выбросило из гавани в открытое море. Земля и небо скрылись у него из глаз. Он был одинок, и гнев душил его.

Он долго шел, прежде чем очутился в аллее, которая ему показалась знакомой.

Не виднеются ли там вдали ворота Солнца?

Филимон беззаботно шел все дальше и дальше и, наконец, очутился на большой площади, куда дня три тому назад привел его маленький носильщик.

Итак, значит, он был вблизи музея, около дома Ипатии. Юноша не знал, в котором из домов жила Ипатия, но дверь музея он помнил отлично. Усевшись возле ограды сада, освеженный прохладой ночи, очарованный тишиной и ароматом неведомых цветов, Филимон тщетно ждал, не появится ли существо, ради которого он пришел сюда.

Он осмотрелся и увидел, что одно окно было открыто и из него лился яркий свет лампы… Юноша встал и сделал несколько шагов, чтобы заглянуть вовнутрь освещенной комнаты. Хотя окно находилось высоко, ему все же удалось различить полки с книгами и картины, развешенные по стенам. Затем он услышал чей-то голос. Голос был женский.

Ипатия громко читала стихи, – он явственно различил в ночной тишине отдельные звуки и замер от восторга, точно прикованный неведомыми чарами.

Но вот голос умолк; женская фигура подошла к окну и остановилась, глядя на чистое звездное небо и словно упиваясь великолепием, безмолвием и одурманивающими ароматами.

Она ли это?

Сердце юноши сильно и порывисто забилось…

Филимон не мог разглядеть лица Ипатии, но яркий свет месяца озарял ее лоб, поднятый кверху и окаймленный золотистыми прядями волос, падавшими на ее плечи.

– Что она делает? Что? Молится? Творит свои ночные заклинания?

Сердце юноши так сильно билось и стучало, что ему казалось, что она непременно должна услышать это шумное биение.

Но Ипатия ничего не слышала. Словно изящное изваяние из слоновой кости, она продолжала стоять неподвижно, созерцая небо. А позади нее, в ярко освещенном покое было множество картин и книг – целый мир неведомого знания и красоты…

Ипатия, жрица всего прекрасного в мире, пригласила его учиться и стать мудрым! Искушение! Мгновениями Филимону хотелось бежать. «Я безумец – быть может это вовсе и не она!» – подумал юноша. И он сделал неосторожное движение. Ипатия глянула вниз из окна, увидела чью-то фигуру, быстро затворила ставни, исчезла и больше не появлялась.