Вампир высшего класса - Набокова Юлия - Страница 21

Сердце Эвелины стукнуло в последний раз и замолчало навек… Небеса услышали обращенную к ним молитву. Но не Вацлава, просившего вернуть ему Эвелину, а самой Эвелины, которая желала умереть, только бы не стать вампиром.

После гибели Эвелины все сделалось пустым и никчемным. Видеть Франтишека и Адама, заниматься прежними делами было невыносимо. Вся эта затея с переворотом вдруг показалась ему такой ничтожной и глупой. Зачем это все, если Эвелины уже нет? Основной из причин, почему Вацлав ввязался в этот заговор, было то, что вампиры в глазах людей перестанут быть монстрами из страшных легенд и покажут себя защитниками и спасителями человечества. И тогда, он надеялся, Эвелина примет страшную правду о нем и, быть может, сама захочет стать подобной ему. Теперь это уже неважно.

Невзирая на уговоры Адама и остальных, он бросил все и уехал из Праги. Здесь его больше ничто не держало.

Отцу, тяжело переживавшему гибель невестки, Вацлав обещал, что вернется, заранее зная, что видит его в последний раз. Слишком глубока была рана, образовавшаяся в его сердце, чтобы зарасти даже за век. А отцу было отведено намного меньше. Вацлав оставил ему в утешение Снежинку. Изловить кошку было не просто — она шипела, забивалась под кровать, располосовала ему руки и щеку. Глубокие царапины зажили к тому моменту, когда он доехал до дома отца. А Снежинка, вырвавшись из мешка и испуганно мяуча, метнулась к ногам старика. Вацлав увидел, как на глаза отца навернулись слезы, и с тоской подумал, что на посту городского главы тому осталось недолго.

Первый месяц после смерти Эвелины прошел как в дурмане. Приехав в Лондон, Вацлав все ночи напролет проводил в пабах. Коньяк и кровь, кровь и коньяк — иначе он просто не мог дышать. Кровь нужна была ему для поддержания сил, коньяк глушил боль, хоть ненадолго притуплял чувство вины. Но днем, когда он отсыпался в доме, снятом в аренду, не спасали даже они.

Вацлаву часто снилась та страшная ночь. Только во сне Эвелина не убежала от него в ужасе и не попала в руки Мясника, а шагнула к Вацлаву, доверчиво обнимая и давая свое согласие на то, чтобы быть с ним вместе в вечности. Потом они скользили по улицам спящей Праги, взявшись за руки, и теперь, казалось, уже ничто не сможет разлучить их. Их будущее — вечность. Их любовь — вне времени.

Но даже во сне насладиться счастьем удавалось недолго. Исполнение мечты оборачивалось мучительным кошмаром. Стоило Вацлаву, поддавшись порыву, привлечь жену к себе и легким поцелуем коснуться ее медовых уст, вместо меда губы пили полынную горечь. Эвелина отвечала на поцелуй жадно, страстно, как неистовая куртизанка, ее поцелуй превращался в болезненный укус, и к горечи полыни примешивался металлический привкус крови. Вацлав со стоном отстранялся, не узнавая свою нежную жену. На мраморно-бе-лом лице, потерявшем все краски жизни, горели неистовой жаждой огромные черные зрачки, вытеснившие небесно-голубую радужку глаз. Губы Эвелины, обычно нежно-розовые, как лепестки шиповника, были кричаще-алыми и выделялись, как капли крови на снегу. Он по привычке поднимал руку, чтобы коснуться ее лица, и впервые не чувствовал тепла. Как будто дотрагивался до камня… А Эвелина вдруг настораживалась и оборачивалась в сторону переулка, из которого навстречу им выныривал поздний гуляка, возвращавшийся из пивнушки. Вацлав с дрожью замечал, как по-звериному трепещут тонкие ноздри жены, втягивая аромат живой крови, и стискивал ее за плечи, стремясь остановить. Но разве удержишь новообращенного вампира, снедаемого дикой жаждой? Эвелина просто сметала его с пути, так что Вацлав больно ударялся о каменную кладку дома, и разрушительным смерчем устремлялась к прохожему. Раздавался сдавленный вскрик, а потом до слуха Вацлава доносилось жадное лакание, и невозможно было смириться с тем, что эти звериные звуки издает его нежная, изысканная жена. Он добирался до нее через минуту, но было уже поздно. Человек был мертв, а Эвелина, присосавшись к его шее, словно большая пиявка, продолжала свое кровавое пиршество.

— Прекрати!

Ему с трудом удавалось оттащить беснующуюся жену от трупа.

— Посмотри, что ты натворила! Он мертв!

В черных, чужих глазах не отражалось ни тени сожаления. И Вацлав с содроганием понимал, что это существо с лицом его жены — уже не та, кого он любил. Его Эвелина была чуткой, сострадательной и милосердной. Ее сердце разрывалось от жалости к бездомным собакам и голодным нищим. Она стремилась помочь всем: попрошайкам, раненым птицам, брошенным котятам, побитым псам. Будучи бедной белошвейкой, она могла сунуть нищему последний грош или разделить с ним булку, купленную на ужин. Став богатой пражанкой, она щедро раздавала деньги Вацлава. И, отправляясь за новым платьем, могла вернуться без обновки и с пустым кошельком. У Вацлава не было сил ее укорять, когда она со слезами на глазах рассказывала о случайно встреченной ею прежней приятельнице-белошвейке, которая влачит жалкое существование, ждет ребенка от человека, который от нее отвернулся, и едва сводит концы с концами. Эвелина не могла поступить иначе, как отказаться от покупки платья, казавшегося ей излишеством, когда она еще прежних не сносила, и отдать приятельнице все деньги, которые Вацлав выделил жене на обновку. Она переживала чужое горе как свое. В этом была вся его Эвелина.

У той же, что стояла перед Вацлавом во сне с перепачканным в крови ртом, не возникло даже мысли о том, что человек, которого она убила, был чьим-то сыном, братом, мужем, отцом. Эта Эвелина была ему совсем незнакомой и чужой, даже отвратительной… С мучительным стоном он просыпался и тянулся к бутыли коньяка, которая всегда стояла у изголовья кровати.

Так продолжалось изо дня в день. Пока однажды, шатаясь в пьяном полузабытьи по улицам Лондона, Вацлав не почуял запах свежей крови. Нюх вампира безошибочно вел его два квартала, распаляя жажду, пока не вывел к тупику между домами, где лежала мертвая девушка. Сначала Вацлав решил, что здесь побывал вампир, — шея несчастной была располосована, по платью стекала кровь. Но потом увидел, что крови было слишком много — она черной лужей разлилась по тротуару, впитываясь в щели между булыжником. Ни один вампир не стал бы так бездарно расходовать пищу. Наклонившись к несчастной и убедившись, что ее сердце не бьется, Вацлав на миг застыл, как гончий пес. Кожа девушки еще была теплой. Он разминулся с убийцей всего на несколько минут. И теперь, прислушиваясь к звукам спящего города и жадно ловя чужие мысли, Вацлав пытался отыскать след. Кровь, красным родником разливающаяся у ног, его больше не волновала. Он был одержим другим желанием — найти убийцу. Найти и остановить. Чтобы такие юные девушки, как его Эви, больше не погибали. Чтобы матери не оплакивали дочерей, а женихи — невест. Чтобы на свете стало одним отморозком меньше. От этого будет лучше всем.

Вацлав настиг его в трех кварталах от места убийства. Знакомый запах крови девушки на запачканных манжетах батистовой рубашки не оставлял никаких сомнений в виновности человека. Вацлав свернул ему шею, а потом пил его кровь, пока не насытился. Закончив, он отбросил тело в сторону и с брезгливостью посмотрел в породистое правильное лицо с остекленевшими глазами. Наверняка потомственный аристократ, порядочный семьянин. Встретишь такого днем — никогда не заподозришь в наличии демона, который по ночам толкает его на преступления. Убийца может обмануть кого угодно — судью, полицию, соседей, родных. Только не вампира. У Вацлава есть большое преимущество. Он может заранее узнать намерения преступника, он может вычислить его методами, которые недоступны полиции, он может его остановить. Кажется, его никчемная вампирская жизнь еще на что-то сгодится.

Он жил одиночкой, бродил тенью по ночным улицам и спасал невинных людей от хладнокровных головорезов и обезумевших маньяков. Стоило ему узнать, как в каком-то городе появился серийный убийца, он сразу же отправлялся туда, чтобы остановить сукиного сына, стереть с лица земли и пригвоздить могильной плитой. Портрет Эвелины всегда был рядом с Вацлавом, он носил его под сердцем. Эвелина, изображенная на нем вскоре после свадьбы, была ангелом, которого он не уберег, той, ради кого он еще оставался человеком.