Жребий (Жребий Салема) - Кинг Стивен - Страница 15

Эти мысли пронеслись у него в голове за долю секунды.

Он прыгнул Ричи Боддину на спину. Ричи замычал. Толпа снова выдохнула «аааааахх!» Марк вцепился Ричи в руку, побеспокоившись, чтобы ухватить его выше манжета рубашки — иначе потная рука выскользнула бы из захвата —и завернул ее Ричи за спину. Ричи завизжал от боли.

— Говори: сдаюсь, — велел Марк.

Ответом Ричи остался бы доволен и моряк с двадцатилетним стажем.

Марк дернул руку Ричи вверх, к лопаткам, и Ричи снова взвизгнул. Его переполняли негодование, страх и недоумение. Такого с ним еще не бывало. Такого не могло быть и сейчас. Конечно же, не мог никакой четырехглазый педик сидеть у Ричи на спине и выворачивать ему руку, заставляя вопить на глазах у вассалов.

— Скажи «сдаюсь», — повторил Марк. Ричи тяжело поднялся на колени.

Марк своими коленками стиснул бока Ричи, как человек, скачущий на лошади без седла, и удержался. Оба извалялись в пыли, но одежке Ричи досталось куда сильнее. Лицо стало красным и напряженным, глаза вылезали из орбит, щека была расцарапана. Он попытался скинуть Марка через голову, но Марк снова поддернул его руку кверху. На этот раз Ричи не вскрикнул. Он заскулил.

— Скажи «сдаюсь» или, помоги мне Господь, я ее сломаю.

Рубашка Ричи выбилась из штанов. Живот казался горячим и ободранным. Он начал всхлипывать и поводить плечами из стороны в сторону, но ненавистный четырехглазый педик держался крепко. Кисть его руки была ледяной, а плечо горело огнем.

— Сваливай с меня, проститутский сынок! Ты дрался нечестно!

Взрыв боли.

— Скажи «сдаюсь».

— Нет!

Потеряв равновесие, Ричи упал лицом вниз, в пыль. Боль в руке парализовывала. Он ел землю. Земля набилась в глаза. Он беспомощно дрыгал ногами. Он позабыл, что он громадный. Он забыл, как дрожит под ногами земля, когда он идет. Он забыл, что, когда вырастет, собирается курить «Кэмел», как отец.

— Сдаюсь! Сдаюсь! Сдаюсь! — пронзительно закричал Ричи. Он чувствовал, что готов кричать «сдаюсь» часами, днями, если только это вернет ему руку.

— Скажи: я — здоровый злющий кусок говна.

— Я — здоровый злющий кусок говна! — провизжал Ричи в грязь.

— Неплохо. Сойдет.

Марк Питри слез с Ричи и, пока тот поднимался, осторожно отступил за пределы его досягаемости. Бедра Марка ныли — так он их стискивал. Он надеялся, что Ричи утратил весь свой боевой задор. Если нет, из него сделают взбитые сливки. Ричи поднялся. Он огляделся. Все отводили глаза. Они развернулись и пошли заниматься своими делами. Вонючий пацан по фамилии Глик стоял рядом с педиком и смотрел на него так, словно тот был кем-то вроде Господа. Ричи стоял один-одинешенек, едва в состоянии поверить, как быстро пришло его крушение. Слезы стыда и ярости промыли на запыленном лице чистые дорожки. Он прикинул, не броситься ли на Марка Питри. Но стыд и страх — прежде неизведанные, сияющие, огромные — не позволяли. Пока не позволяли. Рука ныла, как гнилой зуб. Грязный проститутский драчун. Если я хоть раз доберусь до тебя и собью с ног… Но не сегодня. Он развернулся и пошел прочь, и земля ни капельки не задрожала. Он смотрел себе под ноги, чтобы не пришлось смотреть в лицо ребятам. На половине девочек кто-то рассмеялся — высокий, издевательский звук с жестокой отчетливостью разнесся в утреннем воз духе. Ричи не поднял глаз, чтобы увидеть, кто над ним смеется.

11:15 утра.

Городская свалка Иерусалимова Удела была когда-то обычным карьером, откуда таскали гравий, пока в 1945 году не наткнулись на глину и не откупили его. Свалка находилась в конце горной жилы, которая уводила от Бернс-роуд на две мили за кладбище Хармони-Хилл.

На дороге внизу Дад Роджерс слышал слабое тарахтение и чиханье газонокосилки Майка Райерсона. Но скоро этот звук должно было заглушить потрескивание пламени.

Дад работал сторожем на городской свалке с пятьдесят шестого. Его ежегодное переизбрание городским сходом превратилось в рутину и принималось без голосования при единодушном шумном одобрении. Он жил на свалке в аккуратной толевой пристройке с односкатной крышей, а табличка на косо навешенной двери гласила: «Сторож свалки». Три года назад он ухитрился выманить у скупердяев из выборного совета обогреватель и навсегда покинул свою городскую квартиру.

Дад был горбуном с забавно вздернутой головой, отчего казалось, что перед тем, как позволить Даду явиться на свет, Господь последним раздраженным шлепком свернул ее на сторону; свисавшие до колен, как у обезьяны, руки были на удивление сильными. Когда в скобяной лавке обновляли стены, то, чтобы загрузить старые полы в панелевоз понадобилось четверо мужиков. Под тяжестью досок грузовик заметно осел. Но Дад Роджерс единолично снял их оттуда — на шее проступили жилы, на лбу и руках синими кабелями вздулись вены. Он сам перевалил полы через борт.

Даду свалка нравилась. Ему нравилось обращать в бегство ребятишек, которые приходили туда поохотиться за бутылками, а еще нравилось направлять машины к тому месту, где в этот день сваливали мусор. Ему нравилось рыться в хламе — это была его привилегия сторожа. Он не сомневался, что, когда он вышагивает по горам мусора в болотных сапогах, с пистолетом в кобуре, мешком за плечами и складным ножом в руке, над ним насмехаются. Пускай насмехаются. Тут попадалась медная проволока, а иногда целые моторы с нетронутой медной обмоткой, за медь же в Портленде платили хорошо. Бывали разломанные письменные столы, стулья и диваны —вещи, которые можно было подправить и продать на дороге1 охотникам до антиквариата. Дад обманывал торговцев, а те, извернувшись, обманывали дачников — но разве не это вращает мир? Два года назад он нашел кровать с шишечками и покореженной рамой и продал за две сотни зеленых гомику из Уэллса. Гомик впал в экстаз из-за подлинного новоанглийского происхождения этой кровати, понятия не имея, как старательно Дад затер песком на изножье «Сделано в Грэнд-Рэпидс».

В дальнем конце свалки помещались негодные машины — бьюики, форды, что угодно — называйте, не промахнетесь. Господи Боже, что за детали люди оставляют в своих машинах, когда тем выходит срок! Лучше всего были радиаторы, но хороший четырехгнездный аккумулятор после того, как замочишь его в бензине, стоил семь долларов. Не говоря уж о ремнях безопасности, фарах заднего света, колпачках трамблера, ветровых стеклах, рулях и ковриках под ноги!

Да, свалка была прекрасна! Свалка была Диснейлендом и Шангри-Ла, слитыми воедино. Но лучше всего были даже не деньги, припрятанные в черную коробку, которую Дад закопал в землю под своим мягким креслом. лучше всего были костры… и крысы. По воскресеньям и средам с утра и вечером в понедельник и пятницу Дад выжигал участки свалки. Вечерние костры были красивей всего. Ему нравилось тусклое свечение, которое расцветало на всех газетах и коробках и выбивалось из зеленых пластиковых мешков с мусором. Но утренние костры нравились ему больше — из-за крыс.

Сейчас, сидя в мягком кресле и наблюдая, как от разгорающегося пламени в небо повалил жирный черный дым, заставивший чаек подняться повыше, Дад некрепко сжимал свой пистолет 22 калибра и ждал, когда же выйдут крысы. Если они появлялись — они появлялись целыми батальонами. Большие, грязные, серые, с розовыми глазами. По их шкурам прыгали маленькие блохи и клещи. Хвосты волочились сзади, как толстая розовая проволока. Дад обожал стрелять крыс.

— Да ты гильзы мешками закупаешь, Дад, — говорил внизу, в скобяной лавке своим звучным голосом Джордж Миддлер, подталкивая к Даду через прилавок коробки «ремингтонов». — За счет города, что ль?

Шутка была старая. Несколько лет назад Дад предъявил ордер на покупку двух тысяч патронов двадцать второго калибра с полыми наконечниками, и Билл Нортон угрюмо послал его куда подальше.

— Ну, — отвечал Дад, — ты ж знаешь, это дело — чистой воды служба обществу, Джордж.

Вот. Вон та здоровая, жирная, хромающая на заднюю лапу будет Джордж Миддлер. В пасти она держала что-то, с виду напоминавшее разодранную цыплячью печенку.