Зеленая миля - Кинг Стивен - Страница 3

На секунду мне показалось, что он не уйдет, и тогда действительно будут неприятности, особенно с этим Коф-фи, который стоял здесь все время, как самые крупные в мире остановившиеся часы. Но потом Перси сунул свою дубинку назад в самодельный чехол – дурацкая пижон-ская штука – и медленно пошел по коридору. Я не по-мню, кто из охранников сидел на посту дежурного в тот день, наверное, кто-то из временных, но Перси не по-нравилось, как этот человек смотрит, и, проходя мимо, он прорычал: «Перестань скалиться, а не то я сотру этот оскал с твоей мерзкой рожи». Потом зазвенели ключи, на мгновение блеснул солнечный свет из дворика, и Пер-си Уэтмор ушел, хотя бы на время. Мышка Делакруа бегала туда-сюда по плечам маленького французика, ше-веля крошечными усиками.

– Спокойно, Мистер Джинглз, – сказал Делакруа, и мышка замерла на его плече, словно поняла. – Просто посиди тихо и спокойно. – Делакруа говорил с мягким акцентом французов из Луизианы, и слово «тихо» приобретало незнакомое экзотическое звучание.

– Ложись лучше, Дэл, – бросил я резко. – Отдохни. Тебя это тоже не касается.

Он повиновался. Делакруа изнасиловал девушку и убил ее, а потом бросил тело девушки за ее домом, облил нефтью и поджег, надеясь таким образом спрятать следы преступления. Огонь перекинулся на дом, охватил его, и погибло еще шесть человек, среди них двое детей.

За ним числилось только это преступление, и теперь он был просто кроткий человечек со встревоженным ли-цом, залысинами на лбу и длинными волосами, спускающимися на ворот рубашки. Очень скоро он ненадолго сядет на Олд Спарки и настанет его конец... но что-то, что толкнуло его на ужасный поступок, уже ушло, и те-перь он лежал на койке, позволив своему маленькому другу бегать по его рукам, то и дело попискивая. И это было хуже всего: Олд Спарки никогда не сжигал того, что таилось внутри. Зло освобождалось, набрасывалось на кого-то другого, и мы снова вынуждены убивать лишь те-лесные оболочки, в которых уже и жизни-то нет.

Я снова обратился к гиганту:

– Если я разрешу Харри снять с тебя цепи, ты будешь себя хорошо вести?

Он кивнул. Так же, как и прежде, покачал головой: налево, направо. Его странные глаза смотрели на меня. Они были спокойны, но это спокойствие как-то не внушало доверия. Я поманил пальцем Харри, он вошел и отстегнул цепи. Он уже не боялся, даже когда присел у стволоподобных ног Коффи, чтобы отомкнуть оковы на лодыжках, и мне стало легче. Харри нервничал из-за Перси, а я доверял его интуиции. Я доверял интуиции всех моих сегодняшних ребят с блока "Г", кроме Перси.

У меня была заготовлена речь для новоприбывших, но я сомневался, стоит ли ее произносить для Коффи, ка-завшегося таким ненормальным, и не только по размерам.

Когда Харри опять отошел (Коффи в течение всей церемонии оставался недвижим, как статуя), я посмотрел на своего нового подопечного, постукивая по папке, и спросил:

– Парень, а ты умеешь говорить?

– Да, сэр, босс, я могу говорить, – отозвался тот. Его голос был глубоким, довольно гулким и напомнил мне звук мотора нового трактора. Он произносил слова без южного акцента, но в строе речи я потом уловил что-то южное. Словно он приехал с юга, хотя не был его уро-женцем. Он не походил на неграмотного, но и образо-ванным его нельзя было назвать. В манере говорить, как и во многом другом, Коффи оставался загадкой. Больше всего меня беспокоили его глаза – выражение спокойного отсутствия, словно он сам был где-то далеко-далеко.

– Твое имя Джон Коффи?

– Да, сэр, босс, как напиток, только пишется по-другому.

– Ты умеешь писать, да? Читать и писать?

– Только свое имя, босс, – сказал он тихо. Я вздохнул, потом произнес укороченный вариант заготовленной речи. Я уже понял, что с ним проблем не возникнет. Я был и прав, и ошибался одновременно.

– Меня зовут Пол Эджкум, – произнес я. – Я – главный надзиратель блока "Г". Если тебе что-то нужно, зови меня по имени. Если меня не окажется, попроси вот этого парня – его зовут Харри Тервиллиджер. Или мистера Стэнтона, или мистера Ховелла. Ты понял?

Коффи кивнул.

– Только не думай, что можно получить все, что хочешь. Тут мы решаем, что необходимо, а что нет. Здесь не гостиница. Ясно?

Он опять кивнул.

– Здесь тихо, парень, не так как в других блоках. Здесь только ты и Делакруа. Ты не будешь работать, в основном будешь сидеть. Хватит времени все хорошенько обдумать. – Даже слишком много времени, но я не сказал этого. – Иногда мы включаем радио, если все в порядке. Любишь слушать радио?

Он кивнул, но как-то неуверенно, словно не зная, что это такое. Позже я узнал, что в некотором роде так оно и есть. Коффи узнавал вещи, с которыми сталкивался прежде, но потом их забывал. Он знал персонажей из «Воскресенья нашей девушки» («Our #Gal Sunday»), но не мог вспомнить, что с ними произошло в конце.

– Будешь хорошо себя вести – станешь вовремя есть, никогда не попадешь в одиночку в дальнем коридоре и не наденешь этой холщовой робы с застежкой на спине. У тебя будут двухчасовые прогулки во дворике с четырех до шести, кроме субботы, когда все остальные наши обитатели играют в футбол. Посещения по воскресеньям после обеда, если, конечно, есть кто-то, кто захочет тебя навестить. Есть?

Он покачал головой.

– Никого, босс.

– Ну, может быть, твой адвокат.

– Я думаю, что больше его не увижу, – сказал он. – Мне его предоставили на время. Я не думаю, что он найдет дорогу сюда.

Я пристально посмотрел на него, пытаясь понять, шутит ли он, но Коффи говорил серьезно. Да я и не ожидал другого. Прошения не для таких, как Джон Коффи, во всяком случае в то время. Им давали день в суде, а потом мир забывал о них, пока в газете не появлялись строчки, что такой-то имярек принял в полночь немного электричества. Но людей, у которых были жена, дети или друзья и которые ожидали воскресенья, легче контролировать, если вообще их надо было контролировать. В данном случае проблемы нет, и хорошо. Ведь он, черт возьми, такой громадный.

Я немного поерзал на койке, а потом решил, что, возможно, если встать, полегчает в нижней части живота, и я поднялся. Он почтительно отошел от меня и сложил руки на груди.

– Легко тебе здесь будет, парень, или тяжело – все зависит от тебя. Я тут для того, чтобы сказать: ты можешь облегчить жизнь и всем нам, потому что все равно, конец один. Мы станем обращаться с тобой так, как ты заслуживаешь. Вопросы есть?

– Вы оставляете свет после отбоя? – спросил он сразу, словно только ждал случая.

Я уставился на него. Я слышал много странных вопросов от вновь прибывших в блок "Г" – однажды меня спросили даже о размере груди у моей жены, – но таких вопросов не задавали.

Коффи улыбался чуть смущенно, словно понимая, что мы сочтем это глупостью, но не мог сдержаться.

– Мне иногда немного страшно в темноте, – объяснил он, – особенно в незнакомом месте.

Я взглянул на него – на всю его огромную фигуру – и почувствовал странную жалость. Да, они могли вызывать сочувствие, ведь мы их не видели с худшей стороны, когда ужасы выскакивали из них, словно демоны в кузнице.

– Да, здесь довольно светло всю ночь, – сказал я. – Половина лампочек в Миле горит с девяти вечера до пяти утра. – Потом до меня дошло, что Коффи не имеет ни малейшего понятия о том, что я говорю: он не отличит Зеленую Милю от тины в реке Миссисиппи, и поэтому показал: – Там, в коридоре.

Он кивнул с облегчением. Я не уверен, представлял ли он, что такое коридор, но он мог видеть двухсотваттовые лампочки в сетчатых плафонах.

И тогда я сделал то, чего никогда не позволял себе с узниками. Я протянул ему руку. Даже сейчас не знаю, почему я это сделал. Может, потому что он спросил про лампочки. Харри Тервиллиджер просто остолбенел, честное слово. Коффи взял мою руку с удивительной нежностью, и она исчезла в его ладони. И на этом все было кончено. Еще одна бабочка в моей морилке. Мы закончили.

Я вышел из камеры. Харри задвинул дверь и закрыл оба замка. Пару секунд Коффи стоял неподвижно, словно не зная, что делать дальше, потом сел на койку, уронил громадные руки между колен и опустил голову, как человек, который скорбит или молится. Он что-то сказал своим странным, с южным акцентом голосом. Я услышал это очень ясно, и хотя не много знал о том, что он совершил – да многого знать и не надо, чтобы кормить и ухаживать за ним, пока не придет срок заплатить за все, – меня до сих пор пробирает дрожь.