Зеленая миля - Кинг Стивен - Страница 28

– Что там, босс? – спросил Дэл. – Кто пострадал?

– Все нормально, – ответил я. – Наш новый мальчик показал когти, но сейчас он смирный, как овечка. Все хорошо, что хорошо кончается.

– Еще не кончилось, – сказал Делакруа, глядя в ту сторону коридора, где лежал Уортон. – L'homme mauvais, c'est vrai [1]!

– Ну не расстраивайся так, Дэл, – успокоил его я. – Никто ведь не заставляет тебя играть с ним во дворе в скакалочки.

За спиной послышался скрип койки – поднялся Коффи.

– Босс Эджкум! – позвал он опять. На этот раз настойчивее. – Мне нужно поговорить с вами.

Я повернулся к нему, думая, что все нормально, разговаривать – наша работа. И все время старался не дрожать, потому что лихорадка перешла в озноб, иногда так бывает. Горело только одно место: пах, словно его разрезали, набили горячими углями и зашили снова.

– Ну, говори, Джон Коффи, – Я старался говорить легко и спокойно. Впервые за время пребывания Коффи в блоке "Г" я увидел, что он на самом деле здесь, действительно среди нас. Нескончаемый поток слез из уголков глаз впервые прекратился, и я понял, что он видит того, на кого сейчас смотрит, – мистера Пола Эджкума, старшего надзирателя блока "Г", а не то место, куда бы хотел вернуться, чтобы исправить тот чудовищный поступок, который совершил.

– Нет, – сказал он. – Вы должны войти сюда.

– Сейчас, понимаешь ли, я не могу этого сделать. – Я старался все еще удержать легкий тон. – По крайней мере в настоящий момент. Я один сейчас здесь, а ты пре-восходишь меня по весу тонны на полторы. Мне хватило уже одной потасовки на сегодня. Так что давай просто поговорим через решетку, если тебе все равно, и...

– Пожалуйста! – Он так крепко сжал прутья решетки, что побелели суставы и ногти. Лицо удлинилось и приняло страдальческое выражение, в глазах застыла тревога, ко-торую я не мог понять. Помню, я подумал, что, может, и понял бы, не будь так болен, и от этой мысли мне стало легче с ним разговаривать. Если ты знаешь, что человеку нужно, то чаще понимаешь и самого человека.

– Пожалуйста, босс Эджкум! Вам нужно войти ко мне!

«Ничего более неразумного не слыхивал», – подумал я, а потом ощутил нечто еще более безумное: я это сде-лаю. Я снял ключи с пояса и стал искать ключ от камеры Джона Коффи. Он мог бы взять меня одной левой и лег-ко бросить через колено, даже когда я здоров, а сегодня был не тот момент. Но все равно я решил к нему войти. Сам, один и меньше чем через полчаса после наглядной демонстрации того, к чему могут привести халатность и тупость при работе с осужденными убийцами, я собирался открыть камеру этого черного великана, зайти в нее и сесть с ним рядом. Если меня обнаружат, я потеряю ра-боту, даже если он ничего плохого не сделает, и вот я все равно готов на это пойти.

Остановись, говорил я себе, пора остановиться, Пол. Но не остановился. Я открыл верхний замок, потом нижний, затем отодвинул дверь в сторону.

– Эй, начальник, а ты хорошо подумал? – произнес Делакруа таким тревожным и дрожащим голосом, что при других обстоятельствах я бы засмеялся.

– Занимайся своим делом, а в своих я уж разберусь как-нибудь сам, – сказал я, не оглянувшись. Мой взгляд был прикован к глазам Джона Коффи, да так, словно прибит гвоздями. Похоже на гипноз. Мой голос доносился до меня, словно издалека, отдаваясь гулким эхом. Черт возьми, наверное, я был загипнотизирован, – Ты ложись, отдохни.

– Боже, здесь все с ума посходили, – дрожащим голосом запричитал Делакруа. – Мистер Джинглз, лучше бы меня поджарили, чтоб этого не видеть!

Я вошел в камеру Коффи. Он отошел, пропуская меня. Потом снова подошел к койке – она приходилась ему по икры, вот какой он был высокий – и сел. Сел и похлопал рукой по матрасу рядом с ним, потом обнял меня за плечи, словно мы сидели в кино и я был его девушкой.

– Чего тебе надо, Джон Коффи? – спросил я, все еще глядя в его глаза – печальные и серьезные.

– Просто помочь. – Он вздохнул, как человек при-нимающийся за работу, которую не очень-то хочется де-лать, а потом положил свою ладонь мне на пах в области лобковой кости.

– Эй! – закричал я. – Убери свою мерзкую руку...

И тут меня словно током ударило, сильно, но не больно. Я дернулся на койке и согнулся, вспомнив, как старик Тут-Тут кричал, что он жарится и что он – жареный индюк. Я не ощущал ни жара, ни электротока, но на секунду мир потерял цвет, словно его выжали и он запотел. Я видел каждую пору на лице Джона Коффи, я видел все сосуды его пристальных глаз, я видел маленькую царапинку у него на подбородке. Я чувствовал, что мои пальцы сжимают воздух, а ступни барабанят по полу.

Потом все прошло. И моя «мочевая» инфекция тоже. И жар, и пульсирование в паху исчезли вместе с лихорадкой. Я еще ощущал испарину, пока пот испарялся с кожи, я чувствовал его запах, но вот прошла и она.

– Что там такое? – пронзительно кричал Делакруа. Его голос долетал издалека, но, когда Джон Коффи наклонился вперед, отведя взгляд от моих глаз, голос французика вдруг стал яснее. Словно из ушей у меня вытащили вату. – Что он делает?

Я не ответил. Коффи перегнулся вперед, лицо его перекосилось, шея раздулась. Глаза почти вылезли из орбит. Он напоминал человека, подавившегося куриной косточкой.

– Джон! – Я похлопал его по спине: больше ничего не смог придумать. – Джон, что с тобой?

Он вздрогнул под моей рукой и издал неприятный утробный звук, словно его сейчас стошнит. Он открыл рот так, как иногда делают лошади: зубы оскалены в презрительной усмешке. Потом, разжав зубы, он выдохнул облачко мелких черных насекомых, похожих на мошек или комаров. Они яростно закружились между его коленей, стали белыми, а потом исчезли.

Внезапно тяжесть ушла из нижней части моего живота, как будто все мускулы там превратились в воду. Я прислонился спиной к каменной стенке камеры Коффи. Помню, что повторял снова и снова имя Спасителя: Христос, Христос, Христос, а еще помню, как подумал о том, что из-за лихорадки у меня бред.

А потом я услышал, что Делакруа зовет на помощь, он кричал всему миру, что Джон Коффи меня убивает, вопил во всю мощь своих легких. Коффи и правда наклонился надо мной, но лишь для того, чтобы убедиться, что со мной все хорошо.

– Дэл, заткнись, – проговорил я, поднимаясь. Я ожи-дал, что боль пронзит мои внутренности, но ничего не случилось. Я чувствовал себя лучше. В самом деле. На секунду у меня закружилась голова, но головокружение прошло еще до того, как я протянул руку и схватился за прутья решетки на двери в камеру Коффи. – Со мной все в порядке.

– Выходите оттуда скорее, – сказал Делакруа таким тоном, каким нервные пожилые женщины велят ребенку «слезть с этой яблони». – Вам нельзя находиться там, когда на блоке никого нет.

Я посмотрел на Джона Коффи, который сидел на койке, положив свои огромные руки на колени. Джон Коффи взглянул на меня. Для этого ему пришлось лишь слегка приподнять подбородок.

– Что ты сделал, парень? – спросил я тихо. – Что ты со мной сделал?

– Помог. Я ведь помог вам, правда?

– Да, наверное, но как? Как ты мне помог?

Он покрутил головой: направо, налево, назад. Коффи не знал, как он помог (как вылечил), а его простецкое лицо говорило о том, что ему наплевать, как это получилось, все равно что мне было безразлично, какова механика бега, когда я шел первым последние пятьдесят метров двухмильного забега в честь Дня Независимости. Я хотел спросить, откуда он узнал, что я болен, но не стал, потому что в ответ получил бы точно такое же отрицательное движение головой. Где-то я вычитал фразу, которую все время помню: что-то про «загадку, окутанную тайной». Именно это и представлял собой Джон Коффи, и спать по ночам он мог только потому, наверное, что ему было все равно. Перси называл его «идиот», жестоко, но не так далеко от истины. Наш великан знал свое имя, знал, что оно пишется иначе, чем напиток, и это все, что ему хотелось знать.