Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 44

Рутке быстро разделся, развел огонь и, проверив карманы, отправил в печь пиджак, брюки и рубашку. Когда языки пламени сожрали одежду, нагрел воду, искупался, приготовил смену белья и одежды и лишь после этого направился к постели. Только тут он заметил на правой руке две глубоких царапины, но лишь усмехнулся, мгновенно придумав, чем объяснить их происхождение.

На мгновение он остановился перед старой иконой, доставшейся от прежних хозяев, и даже хотел преклонить колени и покаяться, но перстень вдруг раскалился, и дикая боль пробежала по пальцу в руку, заломили кости до самого плеча, ударило в голову… Он поспешно сорвал перстень и отошел от иконы. Вот оно, то нечистое свойство перстня, о котором рассказывал Бояров…

Рутке расстроился, но потом махнул рукой: все равно Он не простит! Но и это не обеспокоило учителя. Уснул он быстро и спал безмятежно. Это была одна из немногих ночей, которую Георгий Карлович провел спокойно.

Когда утром пришла толстая кухарка Матрена, Рутке был уже одет, выбрит, выглядел свежим и удовлетворенным.

– Что б этого поганца Васьки в доме больше не было, – прямо на пороге заявил Георгий Карлович кухарке, держа за шиворот кота. И широким жестом сбросил его с крыльца. – Этот мерзавец вчера меня оцарапал!

– Да ты что, барин! Ежели что украсть, так это он горазд. А чтоб царапаться…

– На, смотри, – Рутке засучил рукав и показал два вздувшихся красных рубца. – В общем, я сказал…

Матрена всплеснула руками, и озабоченно посмотрела вслед убегающему Ваське.

– А куда ж его девать? Это же грех, живое существо со двора сгонять…

Их диалог прервал протиснувшийся в калитку толстый полицейский урядник Сизенко.

– Господин учитель, тут давеча девица Барыкина пропала. Не видали ее вчера? – он снял фуражку и промокнул лоб несвежим платком.

– Что? Барыкина? – Рутке задумался. – Знакомая фамилия! Не наша ли гимназистка?

Сизенко кивнул.

– Точно, ваша!

– Да нет… Я вообще преподаю в младших классах. Так, может, надо подруг поспрашивать?

Рутке обратил внимание, что у полицейского широкие запястья и тяжелые кулаки. А если бы этот Сизенко с помощником учинили ему допрос с пристрастием, если бы его пот и кровь брызгали в разные стороны, выдержал бы он такое испытание? Или признался во всем?

«Впрочем, со мной ничего такого случиться не может!» – отогнал он глупые мысли.

– Да уж поспрашивали, – урядник мрачно кивнул, надел на потную голову фуражку и направился к соседнему двору.

– Ой, беда! – запричитала Матрена. – А я смотрю, у двора Барыкиных люд стоит. Это ж надо. Как же отпустили без присмотра, народ нынче лихой пошел…

– Хватит, хватит! – оборвал ее Георгий Карлович. – Ступай на кухню.

Рутке подошел к забору, выглянул: действительно, у дома Барыкиных стояла толпа. Он вернулся в дом, взял маленький кожаный портфельчик, вышел на улицу и, вроде невзначай, подошел к любопытным.

– А что стряслось-то?

Какой-то старик стал плести запутанную историю о цыганах, которые еще недавно стояли табором на окраине и среди которых, как всем известно, много лихих людей.

– Да что случилось-то, сказать толком можете? – он изобразил волнение. Вышло довольно натурально. Да он и действительно волновался.

– Здравствуйте, Георгий Карлович, – вмешалась в разговор молодая, аккуратная женщина, очевидно, знавшая учителя. – Дочка ихняя пропала, Леночка! Вчерась из церкви возвращалась сама, да до дому-то и не дошла.

– Так искать надо! – взволнованно сказал учитель чистописания.

– И вчера искали, и нынче. Ан, нет нигде!

– Ох, беда, беда, – вздохнул Георгий Карлович, поднося ледяную ладонь к горячей щеке, и только теперь заметил, что на пальце красуется перстень Иуды. Испугавшись, он быстро спрятал руку в карман. Почему-то показалось, что это улика, по которой любой сможет определить его вину… По дороге в гимназию он снял перстень и спрятал в жилетный кармашек.

В преподавательской учителя оживленно обсуждали происшествие и сразу же рассказали Рутке, что девочка была хорошей, но хотя из молодых, да ранняя: книжки читала, какие ей до поры и в руки-то брать нельзя было!

– Сбежала она, с мужчиной сбежала, попомните мое слово! – заключил географ Михаил Семенович Пухов. – У них же в голове сейчас черт-те что творится. Какой-нибудь ферт и сманил девчонку…

Некоторые с ним соглашались, другие – нет, но все считали, что с классного надзирателя надо строже спрашивать…

Удивительно, но теперь Рутке совершенно не боялся, что на него может пасть даже тень подозрения. Иногда он щупал в кармане перстень и получал подтверждение своей полной безнаказанности. Теперь он твердо знал, что ему дозволено все, а если не все, то очень, очень многое. И от этого сознания на душе было легко и спокойно.

К полудню пропавшую гимназистку нашли. Волосов пребывал в смятении и ужасе. Никогда ничего подобного здесь раньше не случалось. Ну, бывало, парни иной раз затаскивали в кусты девок с прядильной фабрики. Так те ведь и не очень сопротивлялись. А так, чтоб силой надругаться, а потом еще и удушить!.. Такого горожане не припоминали.

Через два дня Георгий Карлович, с подобающим случаю скорбным лицом, стоял среди нескольких учителей в густой толпе горожан у дома галантерейщика Барыкина. В руке он держал маленький букетик роз, которые выращивал в своем саду.

«Так получилось, – мысленно успокаивал он себя. – Судьба. Разве ж я хотел ее смерти! Всему виной мои необузданные эмоции и случай, который свел нас на этой тропе».

Он сделал несколько шагов вперед и положил букетик в ноги покойной.

А уж осенью, перед самым ледоставом, мужики выловили под крутым берегом еще одну гимназистку, совсем еще молоденькую девчонку девяти лет. Тоже голую, задушенную, со следами надругательства. Из волости приехало большое полицейское начальство. Следствие шло долго, даже какого-то парня арестовали. Но потом отпустили, посоветовав от греха подальше уехать из города. Чтоб расправу над ним не учинили иные горячие головы.

С той поры, как год – так одна, а то и две девчонки пропадать в городе стали. Через три-четыре года к этой беде как-то даже привыкать начали. «Ничего не слышно, никакая девка не пропала? – спрашивала какая-нибудь мещанка в мясной лавке. – Уж давно у нас тихо что-то. Ой, быть беде!..»

И беда, как правило, происходила.

Годы шли. Рутке забрал сына из крестьянской семьи и теперь воспитывал самолично, как выходило. Когда пришло время, отдал его в гимназию. Хотя отпрыск особыми способностями не отличался, собирался и в институт определить, чтоб выучился на инженера.

Но вдруг поздней весной, когда снег уже сошел, Георгий Карлович засобирался в дорогу. Сборы были недолгими. Как он дом свой продал – в городе никто и не знал. Учителя искренне сокрушались по поводу отъезда такого замечательного педагога чистописания, соседи говорили, что жить с ним было спокойно и хорошо. Сам же Рутке объяснил, что хочет податься ближе к Югу, так как у Романа слабая грудь.

«Тепло ему нужно и солнца побольше, – пояснял он любопытствующим. – Пока в Ростов поедем, а там, Бог даст, и к морю переберемся. Из-за сыночка все тяготы терпеть приходится. Но дело ведь святое…»

В следующее лето в городке не пропала ни одна девочка. Но этот замечательный факт никто никоим образом не связывал с отъездом тишайшего Георгия Карловича Рутке.

Глава 2

Дурная болезнь

1859 г. Ростов-на-Дону

В Ростове жизнь заметно отличалась от привычной прежде. Народ здесь оказался более шумный, темпераментный, подвижный. И иноверцев, на взгляд Рутке, было многовато. Город жил сытно, широко, строил много больших домов. Иной раз казалось, что люди спешат жить, будто знают, что их вольнице осталось всего ничего. Этот ускоренный пульс бытия захватил и бывшего каллиграфа. Он долго присматривал жилье получше и подешевле, пока не остановился на небольшом, кирпичной кладки, домишке, который стоял в слободке, на отшибе, на крутом берегу широкого Дона.