Белая кошка - Блэк Холли - Страница 8

— А ты правда слышишь музыку? Какую именно?

Уставилась на ковер и улыбается во весь рот.

— Как будто ангелы меня зовут.

Руки покрываются мурашками.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В старом доме никто ничего не выбрасывал. Одежду сваливали в кучи, которые постепенно превращались в холмы, а потом в настоящие горы. Мы с братьями по ним лазали и прыгали. В коридоре сплошные завалы, в спальне тоже — родителям даже пришлось в конце концов перебраться спать в отцовский кабинет. Повсюду пустые мешки и коробки. Настоящий хаос. Коробки из-под колец, кроссовок, платьев. Пачка потрепанных журналов (папа собирался читать какие-то статьи), сверху старый тромбон (мама хотела соорудить лампу), вокруг разбросаны пластмассовые ножки и ручки (одной девчонке из Карни пообещали сшить из них куклу) и бесконечные россыпи запасных пуговиц (некоторые до сих пор в магазинных бумажных пакетиках). На кухонном столе на башне из тарелок опасно накренилась кофеварка.

Так странно сюда вернуться. Все — как было при родителях. Подбираю со стола пятицентовик и перекатываю между костяшками пальцев. Папа научил.

— Натуральный свинарник. — Дед появляется в дверях столовой, пристегивая на ходу подтяжки.

В Уоллингфорде в общежитиях всегда порядок, комнаты проверяют регулярно и за бардак могут оставить в субботу после уроков. Я столько времени там прожил, что теперь к узнаванию примешивается легкая неприязнь. Пахнет чем-то плесневелым и затхлым, а еще кисловатым, похоже на застарелый запах пота. Филип бросает мою сумку на покрытый трещинами линолеум.

— Дедушка, машину не одолжишь?

— Завтра. Если успеем убраться хотя бы чуть-чуть. С доктором договорился?

— Ну да. — Снова вру. — Потому и нужна машина.

На самом деле мне нужно время и не нужны свидетели. В плане по возвращению в Уоллингфорд действительно значится доктор, но на прием я, конечно, не записывался.

Брат снимает черные очки:

— Договорился на когда?

— На завтра. — Перевожу взгляд с деда на Филипа, сочиняю прямо на ходу. — На два. С доктором Черчиллем, специалистом по сну. Из Принстона. Ты не против?

Во вранье всегда лучше подмешивать как можно больше правды. Я сказал им, куда поеду, но не сказал зачем.

— Жена вам передала кое-что. Пойду принесу, пока не забыл.

Ни дед, ни брат не выказывают ни малейшего желания поехать со мной на липовую встречу. Слава богу. Хотя расслабляться рано.

Если старый дом разрезать пополам, можно, наверное, обнаружить нечто вроде древесных годовых колец или осадочных слоев в породе. Белая с черным шерсть (когда мне было шесть, мы завели собаку), отбеленные кислотой мамины джинсы, семь заляпанных кровью наволочек (тогда я ободрал коленку). Все семейные секреты зарыты в бесконечной свалке.

Иногда это просто бардак, а иногда получается волшебство. Мама могла залезть в какой-нибудь темный угол, шкаф или сумку и достать оттуда все, что угодно. Раз, перед новогодней вечеринкой, достала себе бриллиантовое колье и кольцо с красивым крупным топазом. Когда я слег с температурой, а читать было совсем нечего, вынула откуда-то все «Хроники Нарнии». После Льюиса нашла резные шахматы ручной работы.

Дед моет чашку и выглядывает в окно:

— Гляди, сколько кошек. Там, в сарае.

Филип аккуратно ставит на стол пакет с продуктами. Что-то у него странное с лицом.

— Бездомные.

Старик вилкой вылавливает из тостера засохший кусочек хлеба и бросает в мусорный пакет, подвешенный к дверной ручке.

Подхожу к окну. Полосатый котяра плавным текучим движением вспрыгивает на ржавую банку из-под краски. Белая кошка уселась среди сорняков, кончик хвоста чуть подрагивает.

— Как думаешь, давно они здесь ошиваются?

Дедушка качает головой.

— Наверняка чьи-то питомцы. Не похожи на бездомных.

Фыркает.

— Покормить, что ли?

— Лучше капканы поставь, — отзывается Филип. — Пока не расплодились.

Он уезжает, а я все-таки иду их кормить. Ставлю на землю банку с тунцом, но звери боязливо держатся на расстоянии. Зато когда отхожу к дверям дома, начинается настоящая драка. Пять кошек — белая, две полосатые (похожи как две капли воды), пушистая черная с белым пятном на шее и маленькая палевая.

Все утро мы с мрачным видом драим кухню, натянув резиновые перчатки. Выкидываем кучу ржавых вилок, решето, пару кастрюль. Под линолеумом обнаруживается целое семейство тараканов. Успеваем нескольких передавить, но большинство разбегается. После обеда звоню Сэму, но трубку снимает Йохан. Мой сосед по комнате поглощен экспериментом: проверяет, контролируют ли парни из двенадцатого «летное пространство над своим газоном». То есть держит ногу над вышеупомянутым газоном и ждет, пока кто-нибудь не съездит ему по морде. Ладно, потом перезвоню.

— С кем говорил? — Дед вытирает лицо футболкой.

— Ни с кем.

— Вот и хорошо, работы невпроворот. Сажусь верхом на кухонный стул и кладу подбородок на спинку.

— Думаешь, со мной что-то не так?

— Думаю, в доме надо прибрать. Лет мне уже немало, поэтому вкалывать полагается тебе. Ты же у нас не красавчик белоручка.

Смеюсь.

— Мне-то лет как раз мало, но я не вчера родился. Ты не ответил на вопрос.

— Раз такой умный, сам и скажи мне, что происходит.

Ухмыляется. Очень его забавляют словесные перепалки. Как в то лето в Карни, когда я мальчишкой бегал по двору. Он никогда не использовал нас, чтобы обдурить простачка или припрятать краденое. Зато постоянно заставлял лужайку косить.

Лучше попробовать по-другому.

— А что происходит? Про себя не знаю, но с Маурой наверняка что-то неладно.

— В смысле? — Улыбка сходит с его лица.

— Сам же видел — она в ужасном состоянии, музыку какую-то слышит. Ты говорил, Филип над ней поработал.

Дед качает головой и бросает футболку на стол.

— Он не…

— Да брось. Я не слепой. Знаешь, что она мне сказала?

Старик не успевает ответить — кто-то стучится. Мы оборачиваемся. Одри, нахмурившись, смотрит сквозь грязное стекло. Вид у нее такой, словно не туда попала. Поворачивает ручку и толкает непослушную заднюю дверь.

— Как ты меня нашла?

От удивления голос делается чужим и отстраненным. Вот так бы всегда.

— Все адреса студентов вывешены на сайте, в личных данных.

Качает головой и смотрит на меня как на идиота.

— Ну да, а я и есть законченный идиот, ты уж извини. Входи. Спасибо за…

— Тебя отчислили?

Положила руку на пояс. Обращается ко мне, но смотрит мимо — на кипы газет, нагромождение пепельниц, ноги от манекенов, чайные пятна на столешнице.

— Временно.

Голос предательски дрожит. Вроде бы уже привык все время кого-то терять, привык, что Одри нет рядом. Но не видеть ее каждый день в классе, во дворе — от этого тоска делается совершенно нестерпимой. Внезапно мне становится наплевать: черт с ним — с деланым безразличием.

— Проходи в гостиную.

— Я дедушка Касселя.

Дед протягивает левую ладонь. Несколько пальцев на резиновой перчатке болтаются. Хорошо, что черные культи не видно. Метка мастера смерти.

Одри бледнеет и прижимает к груди руку в синей перчатке. Словно только что догадалась.

— Простите. Дед, это Одри. Одри — мой дедушка.

— Такая милашка. Зови меня просто Дези.

Зачесывает назад волосы и ухмыляется. Старый шельмец.

Мы проходим мимо него в гостиную. Усаживаюсь на дырявый диван. Интересно, что она думает? Может, спросит про дом или про деда? Мальчишкой мне нравилось приводить сюда друзей. Даже гордился. Они терялись в нашем хаосе, а я так ловко перепрыгивал через кучи одежды, через осколки и черепки. А теперь вот не знаю, как такое объяснить. Настоящее безумие.

— Держи.

Одри достает из блестящей черной сумочки кипу распечаток и бросает их мне. Потом тоже плюхается на диван. Чуть влажные рыжие волосы скользят по моей руке. Как будто она только из душа.

У Лилы волосы были светлые. Белокурые волосы, красные от крови, — такими я их помню.