Способный ученик - Кинг Стивен - Страница 9

Дюссандер подошел к стенному шкафу, сдвинул все вешалки вправо и вытащил откуда-то из глубины свой «театральный костюм». Форма повисла, как подбитая черная птица. Он коснулся ее свободной рукой. Коснулся... погладил.

Прошло немало времени, прежде чем он снял ее с вешалки. Он одевался медленно, не глядя на себя в зеркало, пока не застегнулся на все пуговицы (опять эта дурацкая молния на брюках) и не защелкнул ременную пряжку.

Только после этого он оглядел всего себя в зеркале и одобрительно кивнул.

Он снова лег и выкурил сигарету. Вдруг его потянуло в сон. Он выключил ночник. Неужели все так просто? Он не мог поверить, однако не прошло и пяти минут, как он спал, и в этот раз ему ничего не снилось.

Февраль 1975

После обеда Дик Боуден угощал коньяком — отвратительным, на взгляд Дюссандера. Разумеется, он не только не подал виду, но и всячески его расхваливал. Мальчику поставили шоколадный напиток. За обедом Тодд двух слов не сказал. Может быть, волновался? Похоже, что так.

Дюссандер сразу очаровал Боуденов. Тодд, чтобы раз и навсегда узаконить ежедневные «читки», внушил родителям, что у мистера Денкера очень слабое зрение, значительно слабее, чем это было на самом деле (тоже мне, добровольная собака-поводырь, усмехнулся про себя старик), Дюссандер старался все время об этом помнить и, кажется, ни разу не сплоховал.

Он надел свой лучший костюм. Было сыро, но артрит вел себя на редкость миролюбиво — так, легкая боль. По непонятной причине мальчик просил его не брать зонтик, но он настоял на своем. В общем, вечер удался. Даже плохой коньяк не мог его испортить. Что там ни говори, а Дюссандер лет десять не выбирался в гости.

За обедом он говорил о немецких писателях, о послевоенном восстановлении Германии, о своей работе на заводе «Эссен Мотор». Дик Боуден задал ему несколько толковых вопросов и как будто остался доволен услышанным. Моника Боуден выразила удивление тем, что он так поздно решился переехать в Америку, и Дюссандер, близоруко щурясь, поведал о смерти своей жены. Моника была само сочувствие.

И вот, они попивали отвратительный коньяк, когда Дик Боуден вдруг сказал:

— Может быть, я вторгаюсь в личное, тогда, мистер Денкер, пожалуйста, не отвечайте... но что, хотелось бы знать, вы делали во время войны?

Мальчик напрягся — впрочем, едва заметно.

Дюссандер улыбнулся и начал нашаривать на столе сигареты. Он их отлично видел, но важно было сыграть без единой ошибки. Моника подала ему пачку.

— Спасибо, дорогая. Вы замечательная хозяйка. Моя покойная жена и та могла бы вам позавидовать.

Польщенная Моника рассыпалась в благодарностях. Тодд глядел на нее волчонком.

— Нет, не вторгаетесь, — обратился Дюссандер к Боудену-старшему, закуривая. — С сорок третьего я, по возрасту, находился в резерве. В конце войны стали появляться надписи на стенах... кто-то высказывался по поводу Третьего рейха и его сумасшедших создателей. В частности, одного — главного — сумасшедшего. — Спичка догорела. Лицо Дюссандера было почти торжественным. — Многие испытали облегчение, видя, как все оборачивается против Гитлера. Огромное облегчение. — Тут он обезоруживающе улыбнулся. Следующую фразу он адресовал непосредственно Дику Боудену — как мужчина мужчине. — Хотя никто, сами понимаете, не афишировал своих чувств.

— Ну еще бы, — со знанием дела сказал Боуден-старший.

— Да, не афишировал, — печально повторил Дюссандер. — Помню, как-то мы своей компанией, четверо или пятеро близких друзей, сидели в кабачке после работы. Тогда уже случались перебои со шнапсом и даже пивом, но в тот вечер было и то и другое. Наша дружба прошла испытание временем. И все же когда Ганс Хасслер заметил вскользь, что фюрера, вероятно, ввели в заблуждение, посоветовав ему открыть русский фронт, я сказал: «Побойся Бога, что ты говоришь!» Бедный Ганс побледнел и быстро сменил тему. Через три дня он исчез. Больше я его не видел, и остальные, по-моему, тоже.

— Какой ужас! — прошептала Моника. — Еще коньячку, мистер Денкер?

— Нет, нет, спасибо, — улыбнулся тот. — Хорошего понемножку, как говаривала моя теща.

Тодд нахмурился.

— Вы думаете, его отправили в лагерь? — подал голос Боуден-старший. — Вашего... Хесслера?

— Хасслера, — деликатно поправил Дюссандер. И помрачнел. — Многих постигла эта участь. Лагеря... позорная страница Германии, за которую наш народ будет казниться тысячу лет. Вот оно, духовное наследие, оставленное Гитлером.

— Ну, это уже вы чересчур, — заметил Дик Боуден, закуривая трубку и выпуская ароматное облачко. — Насколько мне известно, большинство немцев даже не подозревало о том, что происходит. В Аушвице, считали местные жители, работает колбасный завод.

— Фу, какая мерзость. — Взгляд Моники, обращенный к мужу, призывал его закрыть тему. — Вы любите запах табака? — улыбнулась она гостю. — Я обожаю этот запах!

— Я тоже... — поспешил согласиться тот, подавляя непреодолимое желание чихнуть.

Тут Боуден-старший перегнулся через стол и хлопнул сына по плечу. Тодд подскочил.

— Ты у нас сегодня тихий какой-то. Не заболел, а?

Тодд странно улыбнулся, одновременно и отцу и гостю.

— Да нет, пап. Просто я слышал про все это.

— Слышал?! — изумилась Моника. — Тодд, что ты...

— Мальчик сказал правду, — вступился за него Дюссандер. — В этом возрасте они могут себе позволить говорить правду. Нам, взрослым, это уже бывает не под силу, не правда ли, мистер Боуден?

Дик засмеялся, кивая в знак согласия.

— А что если я предложу Тодду прогуляться со мной до дома? — спросил Дюссандер. — Хотя ему, конечно, пора садиться за уроки.

— Тодд очень способный ученик, — словно по инерции похвалилась Моника, озадаченно глядя на сына. — Одни пятерки и четверки. В последней четверти он, правда, схватил тройку по французскому, но к марту, сказал, все будет тип-топ. Да, Тодд с мыса Код?

Ответом ей была все та же странная улыбка и легкий кивок.

— Зачем идти пешком, — возразил Дик Боуден. — Буду рад вас подбросить.

— Спасибо, но я предпочитаю пешие прогулки. Так как же?.. Нет, если не хочется...

— Ну что вы, — Тодд поднялся, — я с удовольствием.

Отец и мать дружно наградили его поощрительной улыбкой.

Почти всю дорогу старик и мальчик хранили молчание. Накрапывал дождик, и Дюссандер держал зонт над ними обоими. Поразительное дело, артрит по-прежнему не подавал голоса.

— Ты вроде моего артрита, — нарушил молчание Дюссандер.

— Чего? — задрал голову Тодд.

— Оба помалкиваете. Что это сегодня с тобой, мой мальчик? Переел?

— Ничего, — буркнул Тодд.

Они свернули на улочку, где жил старик.

— А что если я угадаю? — Дюссандер произнес это не без скрытого злорадства. — Когда ты зашел за мной, ты со страхом думал о том, как бы я не допустил за обедом какой-нибудь оплошности... не «раскололся» — так, кажется, вы выражаетесь? Но отступать было поздно, все предлоги, почему я не могу к вам прийти, ты давно использовал. Теперь ты злишься, потому что вечер прошел гладко. Я угадал?

— Не все ли равно, — огрызнулся Тодд.

— А почему, собственно, он не должен был пройти гладко? — не отступал Дюссандер. — Тебя на свете не было, когда я играл и не в такие игры. Вообще, ты тоже молодец, умеешь хранить тайну. Что да, то да. Но и ты должен признать: сегодня я был хорош! Я просто очаровал твоих родителей. Очаровал!

И вдруг Тодда словно прорвало:

— Никто вас не просил!

Дюссандер остановился.

— Не просил? Вот как? А я думал, ты в этом заинтересован, мой мальчик. Вряд ли они теперь будут возражать против того, чтобы ты приходил ко мне «почитать».

— Разбежались! — в запальчивости выкрикнул Тодд. — Может, мне от вас ничего больше не нужно! Никто меня, между прочим, не заставляет торчать в вашей конуре и смотреть, как вы поддаете не хуже, чем алкаши на вокзале. Никто, понятно! — В его голосе, пронзительном, дрожащем, звучали истерические нотки. — Хочу — прихожу, не захочу — не приду.