Роза Марена - Кинг Стивен - Страница 66

Вода стекала по ее лопаткам, струилась вдоль позвоночника, она замерзла еще сильнее, если только это возможно, и все же поднялась на последнюю, верхнюю ступеньку и посмотрела вверх на барельеф над широким темным входом в храм. На картине она не могла его разглядеть: он прятался в тени нависающего над входом козырька крыши.

Барельеф изображал подростка лет пятнадцати с напряженным детским лицом; парень прислонился к чему-то, похожему на телефонную будку. Челка ниспадала на упрямый лоб, воротник куртки был поднят. К его нижней губе приклеилась сигарета, а нарочито непринужденная поза демонстрировала, что перед вами мистер Плевать-Я-Хотел-На-Всех образца конца семидесятых годов. Что еще говорила его поза? «Эй, крошка, — говорила она. — Эй, малышка, эй, красавица! Не торопись, задержись на минутку! Не хочешь поразвлечься? Может, приляжем? Не хочешь покувыркаться со мной? По-собачьи, что скажешь?»

Это был Норман.

— Нет, — прошептала она, и короткое слово больше походило на стон. — О нет.

О да. Конечно же, это Норман — Норман из того времени, когда его побои и издевательства лишь призраком маячили впереди. Норман, прислонившийся к телефонной будке на углу Стейт-стрит и сорок девятого шоссе в центре Обрейвилля (в центре Обрейвилля, ну не смешно ли?), наблюдающий за проезжающими мимо машинами под звуки песни «Би Джиз»— «Ты должна танцевать» — доносящиеся из распахнутых настежь дверей паба «Финнеган», в котором на полную громкость включен магнитофон.

Ветер на миг поутих, и Рози снова услышала детский плач. Ей не показалось, что ребенок плачет от боли; скорее, так может хныкать голодный младенец. Слабые всхлипывания отвлекли ее от мерзкого барельефа и заставили снова тронуться с места, но перед тем, как ступить босыми ногами в храм, она снова подняла голову… и замерла, потрясенная. Норман-подросток исчез, будто его там никогда и не было. Теперь над входом в храм прямо у нее над головой красовалась лишь императивная надпись: «ПОЦЕЛУЙ МОЙ ЗАРАЖЕННЫЙ СПИДОМ ЧЛЕН».

«В снах все всегда меняется, — подумала она. — Сны — как вода в реке».

Она оглянулась и увидела «Уэнди», которая по-прежнему стояла у колонны; запутавшаяся в паутине своего промокшего длинного одеяния, она представляла жалкое зрелище. Рози подняла руку (свободную, не ту, которой прижимала к животу мокрый комок ночной рубашки) и нерешительно помахала ей. «Уэнди» сделала ответный жест, затем опустила руку и замерла, явно не замечая хлещущего по ней плетью ливня.

Рози миновала широкий мрачный вход в храм и оказалась внутри. Она остановилась, напряженная, готовая в любой момент броситься обратно, если увидит… почувствует… она сама не понимала, что именно. «Уэнди» сказала, что ей не стоит опасаться привидений, но Рози подумала, что женщине в красном легко сохранять хладнокровие; в конце концов, она осталась там, у колонны.

Она догадалась, что внутри теплее, чем снаружи, однако тело ее не ощутило тепла — лишь глубокую морозящую прохладу влажного камня, сырость склепов и мавзолеев, и на секунду ее уверенность поколебалась; ей показалось, что она не сможет заставить себя двинуться дальше по открывшемуся перед ней тенистому проходу между рядами скамеек, заваленному слоем давным-давно засохших осенних листьев. Ей было слишком холодно… и не только потому, что она замерзла. Рози стояла, дрожа и хватая ртом воздух в коротких, похожих на всхлипывания вдохах, изо всех сил прижав к груди окоченевшие руки, и пар тонкими струйками поднимался от ее тела. Кончиком пальца она дотронулась до соска левой груди и совсем не удивилась, обнаружив, что он затвердел, словно каменный.

Лишь мысль о том, что необходимо вернуться назад, к стоящей на вершине холма женщине, заставила ее сделать очередной шаг — она не представляла, как сможет предстать перед Мареновой Розой с пустыми руками. Рози ступила в проход между скамейками, шагая медленно и осторожно, прислушиваясь к далекому плачу ребенка. Казалось детский голос доносится с расстояния в целые мили, достигая ее слуха благодаря невидимой волшебной линии сообщения. «Иди вниз и принеси мне моего ребенка».

Кэролайн.

Имя, которое она собиралась дать своей дочери, имя, которое Норман выбил из нее, — это имя легко и естественно всплыло в сознании Рози. Груди снова начали слабо покалывать. Она прикоснулась к ним и поморщилась. Кожа реагировала резкой болью на малейшее раздражение.

Глаза ее привыкли к темноте, и она вдруг подумала, что Храм Быка почему-то очень похож на странноватую христианскую церковь — более того, он напоминает Первую методистскую церковь в Обрейвилле, которую она посещала дважды в неделю до тех пор, пока не вышла замуж за Нормана. Там же, в Первой методистской церкви, прошла церемония их бракосочетания, из нее же вынесли тела матери, отца и брата, погибших в результате несчастного случая на дороге. По обеим сторонам от прохода вытянулись ряды старых деревянных скамеек. Задние были перевернуты и наполовину засыпаны мертвыми листьями, издававшими пряный запах корицы. Те, что стояли ближе к алтарю, все еще сохраняли стройность рядов. На них через равные промежутки лежали толстые черные книги, которые запросто могли оказаться «Методистским собранием гимнов и песнопений», с которыми выросла Рози.

Следующее, что привлекло ее внимание, — она тем временем продолжала продвигаться по центральному проходу к алтарю, словно странная обнаженная невеста, — это царивший в храме запах. Под пьянящим гниловатым ароматом листьев, нанесенных ветром через открытый вход за долгие, долгие годы, ощущался иной, менее приятный. Что-то в нем напоминало запах плесени, что-то смахивало на смрад сгнившего мяса, а на самом деле не являлось ни тем, ни другим. Может быть, застарелого пота? Да, возможно. И, похоже, к нему примешивался запах других жидкостей. Почему-то она в первую очередь подумала о сперме. Затем о крови.

Вслед за этим пришло новое, почти безошибочно угадываемое чувство, что за ней наблюдают чьи-то зловещие хищные глаза. Она ощутила, как они внимательно и бесстрастно изучают, ощупывают ее наготу, оценивают, вероятно отмечая каждую впадинку, каждый изгиб, запоминая каждое движение мышц под мокрой скользкой кожей.

«Поговорим начистоту. — казалось, вздохнул храм под гулкий барабанный бой ливня по крыше и шуршащие мертвых листьев под ногами. — Мы поговорим с тобой начистоту… но нам не придется беседовать слишком долго, чтобы сказать друг другу все, что нужно. Правда, Рози?»

Она задержалась в передней части храма и взяла на Стоявшей во втором ряду скамейке толстую черную книгу. Рози открыла ее, и в ноздри ударил запах разложения, настолько сильный, что она едва не задохнулась. Картинка на верхней половине страницы, выполненная смелыми черными линиями, никогда не появлялась в сборнике методистских гимнов ее молодости; изображенная на ней женщина стояла на коленях, выполняя fellatio мужчине, ноги которого заканчивались не стопами, а копытами. Лицо мужчины было прорисовано лишь несколькими штрихами; можно сказать, что его практически не существовало, но Рози все же уловила отвратительное сходство… по крайней мере, ей так показалось. Мужчина напоминал первого нормановского напарника Харли Биссингтона, который каждый раз, когда она садилась., не забывал проверить, где заканчивается подол ее платья.

Нижнюю часть страницы заполняли буквы кириллицы, непонятные и тем не менее знакомые. Ей понадобилась лишь секунда, чтобы вспомнить: точно такими же буквами была напечатана газета, которую читал Питер Слоуик, когда она в первый раз подошла к киоску «Помощь путешественникам» и обратилась к нему за помощью.

Затем с умопомрачительной внезапностью картинка пришла в движение, черные линии поползли к ее белым, одеревеневшим от холода пальцам, оставляя за собой липкие следы, похожие на слизь улитки. Картинка ожила. Рози поспешно захлопнула книгу; закрываясь, та издала чавкающий звук, и ее горло судорожно сжалось. Она уронила книгу, и то ли стук увесистого фолианта о деревянную скамейку, то ли ее собственный сдавленный вскрик отвращения спугнул стаю летучих мышей в темной нише, предназначенной, по всей видимости, для церковного хора. Несколько уродливых созданий закружились, делая восьмерки у нее над головой, простирая мерзкие перепончатые крылья, поддерживающие жирные коричневые тельца; летучие мыши бесшумно рассекали промозглый воздух, постепенно успокаиваясь и возвращаясь в нишу. Впереди находился алтарь, и она с облегчением увидела слева от него узкую открытую дверь, а дальше — полоску чистого белого света.