Регуляторы - Кинг Стивен - Страница 33

— С той стороны помощи ждать не приходится. И стрельба не главное, что происходит на нашей улице, говорю на тот случай, если вы этого не заметили.

— Понятно, — отвечает Синтия голосом маленькой девочки.

— Даже если на Андерсон-авеню такой же ад, как и на Тополиной улице, хотя я надеюсь, что это не так, под ней по крайней мере идет коллектор. До самой Колумбус-Броуд. А вот там должны быть люди. — Впрочем, по голосу и выражению лица Колли видно, что полной уверенности у него нет.

— Я пойду с вами, — заявляет Стив. Коп с некоторым удивлением смотрит на него, потом долго думает.

— Вы уверены, что это хорошая идея?

— Да. Я думаю, плохиши отчалили, хотя бы на время.

— С чего вы так решили?

У Стива нет никакого желания рассказывать о своей короткой карьере предсказателя судеб, поэтому он говорит, что доверяет своей интуиции. Стив смотрит на вновь задумавшегося копа и знает, что тот согласится, еще до того, как Колли открывает рот. К чтению мыслей эта догадка отношения не имеет. В течение дня на Тополиной улице убиты четверо (не говоря о Ганнибале, собаке, которой нравилось бегать за фризби), несколько человек ранены, сгорел дом (пожарные службы даже ухом не повели), по улицам носятся убийцы. Надо быть безумцем, чтобы в одиночку пробираться через лес в соседний квартал.

— А как насчет него? — Рука Синтии указывает на Гэри.

Колли морщится.

— Он едва стоит на ногах. Я бы с ним даже в кино не пошел, не то что в лес. Но если вы серьезно.., мистер Эмес, так?

— Лучше Стив. Да, серьезно.

— Хорошо. Давайте спросим у Дока, не найдется ли у него в подвале пары ружей. Готов спорить, что ружья найдутся.

Пригнувшись, они пересекают холл. Синтия уже поворачивается, чтобы последовать за ними, но краем глаза ловит какое-то движение. Вновь выглядывает на улицу. Удивление уступает место отвращению, и Синтия подносит руку ко рту, чтобы заглушить крик. Сначала она думает о том, чтобы позвать мужчин, но потом отказывается от этой мысли. Что это изменит?

Стервятник (должно быть, это именно стервятник, хотя живого стервятника Синтия никогда не видела, только в книжке или в кино) возникает из дыма, поднимающегося над остатками дома Хобарта, и планирует на мостовую рядом с телом Мэри Джексон. Отвратительная лысая шея, неуклюжие движения. Он подбирается к трупу, оглядывает его, словно выбирая самое вкусненькое, затем наклоняет голову и клювом отщипывает большую часть носа женщины.

Синтия закрывает глаза, пытаясь убедить себя, что это сон, всего лишь сон. Как же ей хочется в это поверить.

Из дневника Одри Уайлер:

19 июня 1995 г.

Сегодня вечером я испугалась. Очень испугалась. В последнее время с Сетом проблем не было, но внезапно все изменилось.

Поначалу мы не понимали, что случилось: Херб удивлялся не меньше моего. Мы втроем пошли есть мороженое в “Милли” на площади. Поход этот — часть нашего обычного субботнего ритуала, если Сет ведет себя хорошо (то есть если Сет — это Сет), и он нас только радовал. А вот по возвращении, когда мы свернули на подъездную дорожку, он начал нюхать воздух, как он это иногда делает: поднимает голову и втягивает воздух, словно собака! Мне это ужасно не по нутру, да и Хербу тоже. Наверное, фермеры испытывают те же чувства, когда по радио сообщают о приближении торнадо. Я читала, что родители эпилептиков подмечают у своих детей некие признаки, указывающие на скорый припадок: яростное почесывание головы, обильное потовыделение, даже ковыряние в носу. У Сета это нюхание воздуха. Только речь идет не об эпилептическом припадке. Такой припадок я бы сочла за счастье.

Херб спросил его, в чем дело, как только увидел, что делает Сет, но ничего от него не добился, ни единого слова. С таким же результатом закончилась и моя попытка. Сет ничего не говорил, только нюхал и нюхал воздух. А как только мы вылезли из машины, он зашагал как страус, не сгибая ног. Прогулялся к песочнице, поднялся в свою комнату, спустился в подвал, и все это в зловещем молчании. Какое-то время Херб следовал за ним, спрашивая, в чем дело, потом сдался. Когда я разгружала посудомоечную машину, Херб вошел в кухню, размахивая религиозным буклетом, который сунули в ящик для молока у двери черного хода. “Аллилуйя! Да здравствует Иисус!” — воскликнул он. Херб так мил, все время пытается развеселить меня, хотя, я знаю, ему очень нелегко. Он стал таким бледным, меня пугает, что он быстро худеет. Началось это где-то в январе. Херб потерял фунтов тридцать. Когда я спрашиваю его об этом, он лишь отмахиваться.

Так или иначе, буклет — обычная баптистская галиматья. На первой странице изображение мучающегося человека. Язык высунут, по лицу струится пот, глаза закатились. Наверху надпись: “Представьте себе — тысячу лет без глотка воды!” Под картинкой другая: “Добро пожаловать в ад!” Я взглянула на последнюю страницу. Все так, баптистская церковь завета Сиона. Послание от Старейшины. “Посмотри, — говорит Херб, — это мой папашка до того, как причешется поутру”.

Я хотела рассмеяться, я знаю, Херб счастлив, когда смеюсь, но не смогла! Я чувствовала, что Сет вокруг нас, буквально ощущала его присутствие. Так случается при приближении грозы.

И тут Сет появился на кухне, хмурясь, как бывает всегда, когда происходит некое событие, которое не предусматривалось его долгосрочными планами. Только на кухню вошел не он, совсем не он. Сет — милейший, добрейший, замечательный ребенок. Но в нем живет и другая личность, проявляющаяся все чаще и чаще. Та, которая вышагивает на негнущихся ногах. Та, что нюхает воздух, как собака.

Херб вновь спросил Сета, что случилось, что у него на уме, и тут внезапно он, я про Херба, поднимает руку и хватает себя за нижнюю губу. Оттягивает ее и начинает крутить. Появляется кровь. На глазах у Херба выступают слезы, сами глаза от боли вылезают из орбит. При этом Сет, хмурясь, все смотрит на него, как бы говоря: “Я сделаю все, что захочу, и вы не сможете меня остановить”. Мы и не можем, но мне кажется, что иногда Сету это по силам.

— Перестань заставлять его это делать! — кричу я. — Перестань немедленно!

Когда тот, другой, не Сет, выходит из себя, его глаза из карих становятся черными. Такими вот глазами он смотрит на меня, и мгновенно моя рука взлетает вверх, и я бью себя по щеке. Так сильно, что начинает слезиться глаз.

— Заставь его остановиться, Сет, — говорю я. — Это несправедливо. Если что-то и не так, то мы тут ни при чем. Мы даже не знаем, что произошло.

Поначалу никакой реакции. Тот же черный взгляд. Моя рука вновь поднимается, а затем что-то в глазах Сета меняется. Ненамного, но меняется. Моя рука падает, а Сет поворачивается к раковине, к полкам над ней, на которых мы держим чашки и стаканы. А на верхней — мамин подарок, хрустальные бокалы, которые я ставлю на стол только по праздникам. Они стояли на верхней полке, пока Сет не посмотрел на них, потому что в следующее мгновение бокалы разлетелись на мелкие осколки, один за другим, словно тарелочки, по которым палят на стрельбище. Когда они разлетелись, все одиннадцать, Сет повернулся ко мне с мерзкой улыбкой, какая бывает у него, если ты скажешь или сделаешь что-то поперек, а он тебе за это отомстит. Глаза его по-прежнему черные и какие-то очень уж старые для такого юного личика.

Я заплакала. Ничего не могла с собой поделать, назвала его плохим мальчиком и велела уйти. Улыбка исчезла. Сет не любит, когда ему велят что-то делать. Я решила, что сейчас мои руки вновь начнут бить меня, но тут Херб встал между нами и сказал то же самое, уйди, мол, и успокойся, а потом возвращайся, и тогда мы попытаемся тебе помочь.

Сет ушел, но еще до того, как он пересек гостиную, я поняла, что другой или потерял, или теряет контроль над его телом. Потому что походка теперь у него была другая, не как у страуса (Херб называет эту походку “а-ля Рути-робот”). Сет поднялся по лестнице, и вскоре мы услышали, как он плачет в своей комнате.

Херб помог мне собрать осколки, а я продолжала реветь. Херб не пытался успокоить меня или развеселить какой-нибудь шуткой. Иногда он проявляет удивительную мудрость Когда мы все убрали (ни один из нас не порезался, это похоже на чудо), Херб сказал, что Сет, должно быть, что-то потерял. Я ответила, что никакой он не Шерлок Холмс, но тут же пожалела о своих словах, обняла Херба, извинилась и сказала, что не хотела его обидеть. Херб заверил меня, что он в этом и не сомневается, затем взял этот глупый баптистский буклет и написал на нем: “Что будем делать?”