Голодные игры - Коллинз Сьюзен - Страница 23

После того как я занимаю свое место, аплодисменты еще долго не смолкают. Я снова смотрю на Цинну, ожидая его одобрения. Он потихоньку показывает мне два больших пальца.

Первая половина интервью с Питом пролетает для меня как в тумане, ясно только, что Питу с ходу удалось завоевать зрительские симпатии: из толпы то и дело раздаются крики и смех. На правах сына пекаря он сравнивает трибутов с хлебом из их дистриктов, затем рассказывает забавную историю об опасностях, какие таят в себе капитолийские ванны. «Скажите, я все еще пахну розами?» — спрашивает он Цезаря, и они начинают на пару дурачиться и обнюхивать друг друга, заставляя зрителей покатываться со смеху. Я вполне прихожу в себя, только когда Цезарь задает Питу вопрос, есть ли у него девушка.

Пит колеблется, потом неубедительно качает головой.

— Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут! — не отстает Цезарь.

Пит вздыхает.

— Ну, вообще-то, есть одна девушка… Я люблю ее, сколько себя помню. Только… я уверен, до Жатвы она даже не знала о моем существовании.

Из толпы доносятся возгласы понимания и сочувствия. Безответная любовь — ах, как трогательно!

— У нее есть другой парень? — спрашивает Цезарь.

— Не знаю, но многие парни в нее влюблены.

— Значит, все, что тебе нужно, — это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, — ободряет Цезарь.

— К сожалению, не получится. Победа… в моем случае не выход.

— Почему нет? — озадаченно спрашивает ведущий.

Пит краснеет как рак и, запинаясь, произносит:

— Потому что… потому что… мы приехали сюда вместе.

Часть II

ИГРЫ

9

Какое-то время камеры еще направлены на опущенные глаза Пита, пока его слова доходят до телевизионщиков. Затем я вижу на экране свое лицо, увеличенное в несколько раз, с приоткрытым от неожиданности и возмущения ртом. Это я! Он говорит обо мне! Я сжимаю губы и смотрю в пол, надеясь таким образом скрыть бурлящие во мне чувства.

— Да-а, вот уж не везет так не везет, — говорит Цезарь, и в его голосе звучит искреннее сострадание.

Толпа согласно шумит, несколько человек даже вскрикнули, точно от боли.

— Не везет, — соглашается Пит.

— О, мы все тебя прекрасно понимаем: трудно не потерять голову от такой прекрасной юной леди. Кстати, она знала о твоих чувствах?

Пит качает головой:

— До этого момента нет.

Я на мгновение поднимаю взгляд на экран — мои щеки так пылают, что никто и не подумает усомниться.

— А неплохо бы вытащить ее снова на середину и послушать, что она на это скажет, как думаете? — обращается Цезарь к публике и получает в ответ одобрительный рокот тысяч голосов. — Сожалею, но правила есть правила, наше с Китнисс время уже потрачено. Что ж, удачи тебе, Пит Мелларк, и, мне кажется, я не ошибусь, если скажу за весь Панем: наши сердца бьются в унисон с твоим.

Рев толпы оглушает. Пит своим признанием в любви ко мне совершенно затмил всех нас, остальных трибутов. Когда крики наконец смолкают, Пит произносит сдавленным голосом: «Спасибо», — и возвращается на свое место. Играет гимн, мы встаем. Голову приходится поднять, чтобы не проявлять непочтительность, и — на каждом экране, куда ни глянь, мы с Питом, отделенные друг от друга парой футов, непреодолимой пропастью в глазах сердобольных зрителей. Бедные-несчастные мы! Знали бы они правду!

После гимна трибуты выстраиваются перед вестибюлем Тренировочного центра и проходят к лифтам; я стараюсь не попасть в одну кабину с Питом. Из-за множества народа нашей свите — стилистам, менторам, сопроводителям — трудно поспеть следом, так что на время мы предоставлены самим себе. Все молчат. Лифт, в котором еду я, останавливается четыре раза, чтобы высадить трибутов, потом я остаюсь одна, пока через пару мгновений двери не открываются на двенадцатом этаже. Едва Пит успевает выйти из своей кабины, как я с силой толкаю его руками в грудь, и он, потеряв равновесие, падает на уродливый вазон с искусственными цветами. Вазон опрокидывается, разлетаясь на сотни крохотных осколков; сверху приземляется Пит. Из его ладоней течет кровь.

— За что? — ошарашенно спрашивает он.

— Ты не имел права! Не имел права говорить обо мне такое! — кричу я.

Тут подъезжают лифты, и теперь вся компания в сборе — Эффи, Хеймитч, Цинна и Порция.

— Что происходит? — осведомляется Эффи с истерическими нотками в голосе. — Ты упал?

— Да. После того, как она меня толкнула, — отвечает Пит, и Эффи с Цинной помогают ему встать.

— Ты его толкнула? — зло спрашивает Хеймитч.

— Это ведь ты придумал, да? — набрасываюсь я на него. — Выставить меня дурой перед всей страной?

— Это моя идея, — говорит Пит, вытаскивая из ладоней впившиеся осколки и кривясь от боли. — Хеймитч мне только помог.

— Да, Хеймитч хороший помощник. Для тебя!

— Дура! — презрительно бросает Хеймитч. — Думаешь, он тебе навредил? Да этот парень подарил тебе то, чего ты сама в жизни бы не добилась!

— Из-за него все будут считать меня разнеженной девицей!

— Из-за него тебя будут считать обольстительной! И, скажем прямо, на твоем месте я бы тут никакой помощью не брезговал. Ты была привлекательна, как пугало, пока Пит не признался, что «грезит» о тебе. Теперь ты всеобщая любимица. Все только и твердят о несчастных влюбленных из Дистрикта-12.

— Мы не несчастные влюбленные!

Хеймитч хватает меня за плечи и прижимает к стене:

— Да какая разница? Это все показуха. Главное — не кто ты есть, а кем тебя видят. Ну что можно было сказать после интервью с тобой? В лучшем случае, что ты довольно милая девочка. Хотя по мне и это уже чудо. Теперь ты покорительница сердец. Ай-ай-ай, мальчишки дома штабелями падают к твоим ногам! Как думаешь, какой образ завоюет тебе больше спонсоров?

Изо рта Хеймитча так несет вином, что дурно становится. Я сбрасываю с плеч его руки и отступаю в сторону, стараясь привести мысли в порядок.

Приближается Цинна и кладет руку мне на спину:

— Он прав, Китнисс.

Я уже не знаю, что и думать.

— Надо было хотя бы предупредить меня, чтобы я не выглядела такой идиоткой.

— Ты отреагировала замечательно, — возражает Порция. — Знай ты обо всем заранее, вышло бы и вполовину не так убедительно.

— Она просто переживает из-за своего парня, — ворчит Пит, пиная окровавленный черепок.

При мысли о Гейле мои щеки снова начинают гореть.

— У меня нет парня!

— Да мне без разницы, — отвечает Пит. — Но я уверен, у него хватит ума распознать притворство. К тому же ты ведь не говорила, что любишь меня. Так что можешь не волноваться.

Постепенно все становится на свои места. Злость утихает, хотя я все еще не могу решить, использовали меня или в самом деле подарили преимущество. Хеймитч прав: я выдержала интервью, но кем я, в сущности, была? Глупой девчонкой в красивом платье. Кружащейся, хихикающей. Только когда речь зашла о Прим, я сумела сказать что-то значимое. То ли дело Цеп, его тихая, убийственная мощь. Рядом с ним я пустышка. Глупая, сверкающая и никчемная. Ну, не совсем никчемная: все-таки одиннадцать баллов за тренировки дают не каждому.

Пит же превратил меня в предмет обожания. И не только своего. Послушать Пита, у меня отбоя нет от поклонников. А если народ поверит, что мы вправду любим друг друга… Как они клюнули на Питово признание! Несчастные влюбленные! Хеймитч правду сказал: слопали и не подавились. Вдруг меня берут сомнения: правильно ли я себя вела?

— Когда он сказал, что влюблен в меня, все, наверное, подумали, что я тоже его люблю? — спрашиваю я.

— Я подумала, — говорит Порция. — Ты так отворачивалась от камер, краснела…

Остальные дружно поддакивают.

— Ты прелесть, солнышко. Спонсоры будут занимать очередь в другом конце квартала, — говорит Хеймитч.

Борясь со стыдом, я заставляю себя заговорить с Питом: