Нужные вещи - Кинг Стивен - Страница 49

— Но…

Ее ладонь все еще лежала на его запястье и теперь слегка напряглась.

— Нет, Аллан, никаких но. Доктор Ван Аллен занимается таким же самоистязанием. Вы его вините? Вы считаете, что он виноват, пропустив опухоль?

— Нет, но…

— А я? Мы работали с ней бок о бок, каждый день, с утра до вечера; в десять часов утра пили вместе кофе, в полдень обедали, потом в три снова пили кофе. Мы с каждым днем становились все ближе друг другу, говорили все откровеннее. Мне, например, известно, что вы приносили ей в жизни полное удовлетворение, и как друг, и как любовник, я знаю, что она очень любила своих мальчиков. Но приходила ли она постепенно к мысли о самоубийстве вследствие своей болезни… не знаю. Так скажите… вы обвиняете меня?

— И она заглянула своими голубыми глазами в самую душу Алану.

— Нет, но…

Ее рука снова сжалась, не сильно, но достаточно решительно.

— Я хочу задать вам один вопрос. Это очень важно, поэтому подумайте как следует.

Он кивнул.

— Рэй был ее лечащим врачом, и даже он не замечал подобных признаков, если они были. Не замечала их я. Я была ее близким другом и не замечала этих признаков, если они были. Вы были ее мужем и не замечали их тоже, если, конечно, было что замечать. И вы считаете, что на этом все, это конец пути.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Был еще человек, близкий ей, гораздо ближе, чем мы с вами, — сказала Полли. — Во всяком случае, я так думаю.

— О ком вы гово…

— О Тодде.

Он смотрел на нее не в силах понять. Как будто она говорила на другом языке.

— Тодд, — терпеливо повторила Полли. — Тодд, ваш сын. Тот самый, кто не дает вам заснуть по ночам. Ведь дело все в нем, разве не так? Не в ней, а в нем.

— Да, — сказал Алан. — В нем. — Он не узнал собственного голоса, а в душе постепенно образовывалось нечто огромное и тяжелое. Теперь, лежа в постели Полли, он вспоминал тот момент, в собственной кухне, с удивительной отчетливостью: ее ладонь на его запястье, проскользнувший через окно луч предвечернего солнца, золотистые волосы, светлые глаза, мягкий голос.

— Она заставила Тодда сесть в машину. Он сопротивлялся, кричал? Боролся с ней?

— Нет, конечно, нет, но она была его ма…

— Чья идея была Тодду поехать в тот день с ней в магазин? Ее или его? Вы не помните?

Он уже хотел сказать нет и вдруг вспомнил. Их голоса доносились из гостиной в то время, как он сидел в своем кабинете, ломая голову над очередными свидетельскими показаниями. «Мне нужно ехать в магазин, Тодд. Хочешь со мной?» «А ты позволишь мне посмотреть новые видеокассеты?» «Почему бы нет? Спроси папу, не нужно ли ему чего-нибудь».

— Это была ее идея, — сказал Алан.

— Вы уверены?

— Да но она его спросила. Не приказывала. Огромное нечто в душе продолжало расти. Оно скоро вырвется, думал Алан, и прольется на землю, и взорвется, потому что оно прорастает корнями во все стороны, вглубь, вширь.

— Он ее боялся?

Она теперь допрашивала его с пристрастием, как он в свое время допрашивал Рэя Ван Аллена, но заставить ее замолчать он не мог. И не был уверен, что хочет. Что-то было во всем этом правильное, то, что не приходило ему в голову во время бессонных ночей. То, что осталось еще живо.

— Тодд боялся Энни? Господи, конечно, нет.

— А в последние несколько месяцев?

— Нет.

— Несколько недель?

— Полли, я был тогда не в состоянии наблюдать. Все из-за Тэда Бомонта, писателя… эти чудовищные события…

— Вы хотите сказать, что были так поглощены работой, что не замечали Энни и Тодда, когда они были поблизости, или просто редко бывали дома?

— Нет… да… то есть я, конечно, был дома, но…

Странное ощущение: оказаться на другом, принимающем конце, этого потока вопросов. Как будто Полли накачала его новокаином, а потом стала колотить как боксерскую грушу. А НЕЧТО продолжало расти и продвигаться к выходу, туда, где силы гравитации заставят его обрушиться на землю.

— Тодд приходил к вам когда-нибудь и жаловался, что боится мамы?

— Нет…

— Он хоть раз пришел и сказал: знаешь, па, мама собирается покончить со собой и меня прихватить для компании?

— Полли, это ерунда какая-то. Я…

— Он говорил такое?

— Нет!

— А говорил ли он, что мама разговаривает или ведет себя странно?

— Нет…

— А Эл в это время был в школе?

— При чем тут Эл?

— Она оставила в гнезде одного сына. Когда вы уходили на работу, они оказывались наедине. Они обедали вместе, она помогало ему делать уроки, смотрела с ним телевизор…

— Читала ему… — эхом откликнулся Алан. Он по-прежнему не узнавал своего голоса, высокого, слабого.

— Она была наверняка первым человеком, которого Тодд видел по утрам и последним — перед сном, — продолжала Полли. Рука ее покоилась на его запястье. Глаза смотрели на него открытым взглядом. — Если был такой человек, кто мог заметить приближение трагедии, то только тот, кто умер вместе с ней. А этот человек никогда не сказал об этом ни слова.

Вот тут странная штука внутри Алана упала. Его лицо стало двигаться. Он чувствовал, как это происходит — как будто к коже в нескольких местах привязали веревки и теперь дергают и тянут в разные стороны, ласково, но в то же время настойчиво. Горло стиснуло и обдало горячей волной. Лицо ошпарило жаром. Глаза наполнились слезами. Полли Чалмерс раздвоилась, растроилась, а затем расплылась, превратилась в игру света и тени. Грудь его вздымалась, но легкие, казалось, не находили достаточно воздуха. Его рука перевернулась в мгновенном порыве и стиснула ее руку с такой силой, что это наверняка причинило ей резкую боль, но она не издала ни звука.

— Я тоскую по ней! — закричал он подняв лицо и тяжелый болезненный всхлип разорвал фразу надвое. — Мне плохо без них обоих! О, Господи, как мне плохо без них!

— Я знаю, — тихо сказала Полли. — Я знаю. Ведь в этом все и дело. Правда? В том, как тебе плохо без них.

Он плакал. Эл плакал каждую ночь две недели подряд, и Алан не отходил от него, успокаивал, как мог, но сам не плакал ни разу. Теперь он дал себе волю. Рыдания охватили все его существо и уносили так далеко, как могут унести только рыдания. Он не в силах был остановить или облегчить их. Он не мог больше сдерживать своего горя и теперь, к собственному удивлению, понял, что делать этого вовсе не надо. Он оттолкнул чашку и слышал откуда— то из своего далека, как она разбилась вдребезги, упав на пол. Он опустил свою измученную, пылающую жаром, голову на стол, обхватил ее руками и рыдал.

В какой-то момент он почувствовал, как Полли приподняла его голову своими прохладными руками, уродливыми, добрыми, ласковыми руками, и прижала к своему животу. Так и держала, а он плакал. Долго, долго, долго.

Полли шевельнулась во сне, и он, как мог, осторожно, чтобы не разбудить, снял ее руку со своей груди. Глядя в потолок, он думал о том, что Полли скорее всего в тот день спровоцировала его слезы. Она, по всей видимости, чувствовала, что ему необходимо дать выход своему горю, скорее, чем получить ответы, коих не существовало в природе.

Это положило начало их сближению, хотя в тот момент Алан вряд ли понимал, что это начало; скорее, все походило на конец чего-то. Между тем днем и другим, когда он в конце концов набрался смелости пригласить Полли на ужин, Алан часто вспоминал спокойный взгляд ее голубых глаз и нежное прикосновение руки к запястью. Думал он и о той осторожной, но настойчивой последовательности, с какой она подводила его к мыслям, которые он игнорировал, намеренно или нет. И тогда он ощутил в себе новые чувства по поводу смерти Энни; как только преграда между ним и его горем оказалась разрушенной, эти новые чувства хлынули потоком. Самым главным и мучительным из них была ярость по поводу того, что Энни скрывала свою болезнь. Болезнь, которую можно было лечить и вылечить… и за то, что она в тот день взяла с собой сына. Об этом и о других своих ощущениях он говорил с Полли в кафе Березы, в апреле, в один из прохладных и дождливых вечеров.