Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Кинг Стивен - Мой милый пони Мой милый пони

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Мой милый пони - Кинг Стивен - Страница 6


6
Изменить размер шрифта:

— И что тогда, что происходит? Как ты замечаешь это?

Дедушка стряхнул столбик пепла, не вынимая сигарету изо рта. Он сделал это большим пальцем, постукивая по сигарете, как стучат по столу. Мальчик навсегда запомнил этот негромкий звук.

— Мне кажется, что первый раз, когда ты замечаешь это, для каждого человека является особым, — сказал старик, — но для меня он наступил, когда мне было сорок с небольшим. Я не помню точно, сколько мне было лет, по готов поспорить, что знаю, где это произошло.., я был тогда в «Дейвис Драгз». Ты помнишь это кафе?

Клайв кивнул. Его отец часто водил их с сестрой в это кафе отведать мороженого, когда они навещали дедушку и бабушку. Отец называл их заказ «тройной ванилшоколклуб», потому что они постоянно заказывали одно и то же: отец — ванильное мороженое, Пэтти — шоколадное, а Клайв — клубничное. Отец сидел между ними и читал, пока дети медленно поглощали сладкие холодные шарики. Пэтти была права, когда говорила, что можно безнаказанно делать что угодно, пока их отец увлечен чтением, а это большей частью было так. Но когда он откладывает книгу и оглядывается вокруг, нужно сидеть смирно и вести себя самым воспитанным образом, чтобы избежать немедленного наказания.

— Так вот, я был там, — продолжал дедушка, глядя куда-то далеко и рассматривая облако, похожее на солдата, трубящего в горн, которое стремительно летело по весеннему небу, — зашел, чтобы купить твоей бабушке лекарство от артрита. Тогда целую неделю шел дождь, и у нее чертовски болели суставы. И тут, войдя в кафе, я увидел новую стойку, которая занимала почти весь проход. Там были разные маски и листы бумаги с изображениями черных кошек, ведьм -на метлах и прочего, предназначенные для вырезания. Имелись там и картонные тыквы вроде тех, что обычно продаются. Они были сложены, внутри имелась резинка. Идея заключалась в том, что, когда ребенок нажимал на такую тыкву, она раздувалась. Мать могла рассчитывать на спокойный вечер, пока дети раскрашивали и вырезали купленные им картинки. По окончании работы ты мог украсить такой картинкой свою дверь, а в бедных семьях, где ребенку не могли купить маску в магазине или просто не умели сделать маскарадный костюм из имевшихся в доме материалов, к вырезанному изображению прикрепляли резинку — и маска готова. Помнится, много ребят ходило в День всех святых по городу с бумажными пакетами в руках и картонными масками, купленными в «Дейвис Драгз», на лицах, Клайви. И, разумеется, Дейвис разложил там же всякие сласти. У пего всегда был прилавок с дешевыми сластями, знаешь, рядом со стойкой газированной воды… Клайв улыбнулся. Он это, конечно, знал.

— ..

Однако это было нечто другое. Это были дешевые лакомства самого разного типа. Такие, например, как восковые бутылочки, сладкая кукуруза, бочонки с шипучкой, палочки лакрицы.

И я подумал, что старик Дейвис — в то время действительно человек по имени Дейвис управлял кафе (это его отец открыл его году так в тысяча девятьсот десятом) — чокнулся. Боже мой, подумал я, Фрэнк Дейвис выставил свои товары для продажи ко Дню всех святых еще до конца лета! Я подумал, а не пойти ли мне к прилавку, где продаются лекарства, прописанные врачами, и не сказать ли ему об этом — он как раз стоял там. Но тут что-то меня остановило: минутку, Джордж, у тебя самого бы крыша поехала. И это было очень близко к истине, Клайви, потому что лето уже прошло и я знал это так же хорошо, как то, что мы стоим сейчас здесь. Видишь ли, я хочу, чтобы ты понял — я вовремя осознал свою ошибку.

Разве я не набирал уже по всему городу сборщиков яблок и разве не сделал заказ на пятьсот объявлений, которые будут расклеены по другую сторону границы, в Канаде? И разве я не присматривался уже к парню по имени Гом Уорбертон, приехавшему из Скенектеди в поисках работы? Он станет хорошим бригадиром на сборе яблок, потому что умеет себя вести и выглядит честным. Разве я не собирался поговорить с ним об этом уже на следующий день, и разве он не догадывался, что я хочу поговорить с ним, потому что сказал, что в такое-то время он будет стричься в таком-то месте? И я подумал про себя: «Черт тебя побери, Джордж, тебе еще рановато страдать старческим слабоумием. Действительно, старый Фрэнк выставил свои товары для Дня всех святых преждевременно, но ведь не летом! Лето уже прошло, дорогой друг».

Я понял это очень хорошо, но на секунду, Клайви, -или это могло быть несколько секунд — мне показалось что это лето или похоже на лето, потому что только что это было летом. Понимаешь, что я имею в виду. Мне не потребовалось много времени, чтобы у меня в голове твердо укрепилось слово «сентябрь», но до того момента я чувствовал.., чувствовал… — он нахмурился, затем неохотно произнес слово, которое знал, но не использовал в разговорах с другими фермерами, опасаясь, что его обвинят (хотя бы только в сознании собеседника) в напыщенности, — слове «смятение». Только так, черт побери, я мог объяснить это Смятение. Вот как это произошло со мной в первый раз.

Он посмотрел на мальчика, который только молча глядел на него в ответ, даже не кивая, такой глубокой был; его сосредоточенность. Дедушка кивнул за них обоих и снова большим пальцем стряхнул пепел со своей сигареты Мальчик подумал, что дедушка поглощен своими мыслями и предоставляет ветру курить его сигарету.

— Это вроде того, как ты подходишь к зеркалу в ванной и собираешься всего лишь побриться, но тут замечаешь первую седину в своих волосах. Ты понимаешь меня, Клайви.

— Да.

— О'кей. И после этого первого случая такое начало относится ко всем праздникам. Тебе кажется, что лавочники выставляют праздничные украшения слишком рано, и ты иногда даже говоришь об этом кому-то, хотя всякий раз делаешь это осторожно, словно намекая на то, что они про являют излишнюю жадность. Таким образом у твоего собеседника создается впечатление, что это с ними что-то не ладно, а не с тобой. Понимаешь?

— Да.

— Потому что, — продолжал дедушка, — прижимисты, лавочник понятен человеку, а иногда такими даже восхищаются, хотя я никогда не принадлежал к числу их поклонников. Такой-то хитро ведет свое дело, говорят что как будто это хорошо. Или вести свое дело хитро означает подсовывать свой большой палец под весы, если только покупатель этого не замечает, как поступает мясник Рэдвиш. Именно так и нужно поступать? Я никогда не поступал таким образом, но их поведение мне понятно. А вот когда говоришь что-то, из-за чего люди могут подумать, что у тебя крыша поехала.., ну, это совсем другое дело. Поэтому ты говоришь что-то вроде: «Господи, это надо же: они украсили свою витрину, хотя семена будущего урожая еще не убраны в амбары». И тот, кому ты это говоришь, подтвердит, что это абсолютная правда, хотя это вовсе не абсолютная правда, и когда я задумываюсь над этим, то замечаю, что украшения в витринах выставляются каждый год примерно в одно и то же время.

Затем со мной случилось еще кое-что. Это случилось спустя пять лет, может быть, семь. По-моему, мне было тогда лет пятьдесят, может, чуть меньше или чуть больше. Как бы то ни было, меня вызвали в суд в качестве присяжного. Это всегда неприятно, но я поехал. Судебный пристав привел меня к присяге, спросил, готов ли я исполнять свои обязанности, как требует того от меня Господь, и я ответил, что готов, — как будто я всю жизнь не исполнял свой долг по разным поводам, как того требовал от меня Господь. Затем он достал ручку, спросил мой адрес, и я продиктовал ему, где живу, без малейшей запинки. Наконец он спросил, сколько мне лет, и я открыл было рот, собираясь сказать, что мне тридцать семь.

Дедушка откинул назад голову и засмеялся, глядя па облако, похожее на солдата. Облако уже пересекло полнеба, а то, что выглядело раньше как солдатский горн, походило теперь на тромбон.

— Почему тебе захотелось рассказать мне об этом, дедушка? — Клайву казалось, что до сих пор он следовал за ходом мыслей старика вполне успешно, но сейчас упустил нить.

— Я потому захотел рассказать, что это первое, что пришло мне в голову! Черт побери! Как бы то ни было, я знал, что ошибался, и потому на секунду замолчал. Не думаю, что это заметил судебный пристав или кто-нибудь другой, присутствующий в зале суда, — казалось, большинство из них или спят, или дремлют. Но даже если бы они бодрствовали, как тот парень, которому только что воткнули в задницу ручку от метлы вдовы Браун, все равно ничего бы не заметили. Ведь это была всего лишь заминка подобно тому, как парень, играющий в гольф, дважды примеряется к трудному мячу, прежде чем нанести удар. И все-таки какая глупость! Задавать человеку вопрос, сколько ему лет, — это не то что выбивать мячик из ямки. Я чувствовал себя круглым идиотом. На мгновение мне показалось, что я не помню, сколько мне лет, возможно, и тридцать семь. Почудилось, что, может быть, семь, семнадцать или семьдесят семь. Тут я взял себя в руки и произнес: «Сорок восемь, а может, пятьдесят один или сколько там еще». Но забыть, сколько тебе лет, даже на мгновение.., да!