Мизери - Кинг Стивен - Страница 23

Он нажал еще раз (мускулы дрожали, как чересчур туго натянутые струны скрипки), и кресло с уже знакомым ему тихим скрипом проскользнуло в комнату.

«Чероки» свернул на подъездную дорогу.

У нее должны быть свертки, невнятно пробормотало его сознание. Пачки, бумаги, не исключено, еще какие-нибудь вещи, она будет идти осторожно, чтобы не поскользнуться, ты уже здесь, худшее позади, у тебя есть время, есть еще время…

Он отъехал от двери и заставил кресло описать неуклюжий полукруг. Когда кресло повернулось к двери боком, мотор «чероки» умолк.

Он ухватился за дверную ручку и попытался захлопнуть дверь. Язычок замка, по-прежнему торчавший наподобие твердого стального пальца, стукнулся о косяк. Пол нажал на язычок большим пальцем, тот стал поддаваться… потом остановился. Уперся намертво, не позволяя двери закрыться.

Мгновение Пол тупо смотрел на замок, повторяя про себя старую поговорку военных моряков:

Неприятность, которая МОЖЕТ случиться, случается.

Прошу тебя. Боже, не надо больше, разве мало того, что она испортила телефон?

Он отпустил язычок, и тот, спружинив, выскочил на прежнюю длину. Пол снова нажал на него — и с тем же результатом. Он услышал непонятное шуршание и все понял. В замке осталась отломившаяся половина заколки. Она упала внутрь так, что замок заклинило.

Он услышал, как открылась дверца «чероки». Даже слышал, как ворчит, выбираясь из машины. Энни. Слышал, как шуршат свертки.

— Давай же. — прошептал он, осторожно раскачивая язычок замка. При каждом усилии замок подавался примерно на одну шестнадцатую дюйма и останавливался. Пол слышал, как проклятый обломок заколки скрежещет внутри. — Давай же… Давай… Давай…

Он снова плакал, сам того не сознавая, и капли пота и слезы текли по его щекам; он смутно понял, что боль возобновилась, несмотря на большую дозу новрила, и за эту свою попытку освободиться от боли он дорого заплатит.

Она заставит тебя платить дороже, Поли, если не сумеешь закрыть дверь.

Он слышал, как снег хрустит под ее ногами. Свертки шуршат… А вот звякнули ключи — она вынула их из сумки.

— Давай… Давай… Давай…

Он еще раз нажал на язычок; послышался хруст, и металлический выступ вошел в дверь на четверть дюйма. Недостаточно, чтобы захлопнуть… но почти.

— Пожалуйста… Давай…

Он принялся быстрее раскачивать язычок, услыхав, как открывается дверь кухни. И вдруг словно вернулся тот день, когда мать застала его курящим. Энни весело крикнула:

— Пол! Это я! Я привезла вам бумагу!

Поймала! Она поймала меня! Боже, пожалуйста, Боже, нет, пусть она не бьет меня. Боже…

Конвульсивным движением он нажал пальцем на язычок и полностью утопил его в двери; обломок заколки с треском переломился. Из кухни донесся звук — Энни расстегивала «молнию» на парке.

Он закрыл дверь спальни. Щелчок замка

(а она слышала? не могла не могла не услышать!)

прозвучал, как выстрел стартового пистолета. Пол покатился к окну. Он еще не доехал до окна, когда в коридоре послышались ее шаги.

— Пол, я привезла вам бумагу! Вы не спите?

Нет… поздно… Она услышит…

Он нажал на рычаг управления в последний раз и подкатился к окну в ту же секунду, когда ее ключ повернулся в замке.

Не откроется… Заколка… Она заподозрит…

Но кусочек металла, должно быть, провалился глубоко, так как ключ сработал нормально. Пол наполовину прикрыл глаза, безумно надеясь, что поставил кресло в точности на то место, где оно стояло до ее ухода, или по крайней мере достаточно близко, чтобы она не заметила перемены, надеясь, что она припишет его пот и дрожь во всем теле боли, не смягченной действием лекарства, и больше всего надеясь на то, что он не наследил…

Когда дверь комнаты распахнулась, он глянул вниз и увидел, что, пока он так отчаянно-тщательно проверял, нет ли улик, самая главная улика осталась без внимания: коробочки с новрилом по-прежнему лежали у него на коленях.

В каждой руке она держала по пачке бумаги.

— Вот, «Триад Модерн», как вы просили, правильно? Тут две стопы, и на кухне еще две, просто на всякий случай. Так что… — Она замолчала и нахмурилась, глядя на него. — Вы прямо-таки промокли от пота… и очень разрумянились. — Она помолчала. — Чем вы тут занимались?

Хотя в это мгновение внутренний голос опять завопил, что он, Пол, пойман и надо сдаваться, признаваться во всем и надеяться на снисхождение, он сумел встретить ее подозрительный взгляд и, в свою очередь, взглянуть на нее с болезненной иронией.

— По-моему, вам известно, чем я тут занимался, — ответил он. — Я мучился.

Она достала из кармана юбки салфетку и вытерла ему лоб. Салфетка мгновенно намокла. Она улыбнулась ему все той же псевдоматеринской улыбкой:

— Было очень плохо?

— Да. Да, очень. Можно мне теперь…

— Говорила я вам, чтобы вы не выводили меня из себя. Век живи — век учись, правда? Ну ничего, будете жить — будете учиться.

— Можно мне теперь капсулы?

— Минуту, — сказала она, не отводя взгляда от его потного лица, бледного, но покрытого красными пятнами. — Сначала я должна убедиться, что вам больше ничего не нужно. Что старая глупая Энни Уилкс ничего не забыла — она ведь не знает, что нужно мистеру Умнику, чтобы написать книгу. Я должна убедиться, что вам не нужно, чтобы я поехала в город и купила там магнитофон или какие-нибудь особые тапочки для писания или еще что-нибудь в этом роде. Если вам что-то понадобится, я поеду. Ваши желания для меня закон. Я не стану тратить время на то, чтобы давать вам лекарство. Так что скажете, мистер Умник?

— У меня все есть, — проговорил он. — Пожалуйста, Энни…

— И вы больше не будете выводить меня из себя?

— Нет. Больше никогда не выведу вас из себя.

— Если меня вывести из себя, то я уже не я. — Энни опустила глаза и увидела, что его ладони прижаты к коленям; он старательно прикрывал ими коробочки. Она долго смотрела на его руки и наконец мягко сказала:

— Пол, почему вы так держите руки?

Он расплакался. Плакал он от сознания вины и страшно досадовал на себя за это: выходит, вдобавок ко всему, что сделала с ним эта чудовищная женщина, она еще и заставила его чувствовать себя виноватым. Он плакал от сознания вины… и просто от усталости, как плачут дети.

— Я хочу лекарство, — выговорил он, — и хочу в туалет. Я терпел все время, пока вас не было, но, Энни, я больше не могу терпеть и не хочу опять обмочиться.

Она лучезарно улыбнулась и откинула с его лба прядь волос:

— Бедняжка. Вам изрядно досталось от Энни, правда? Даже чересчур! Злая старуха Энни! Сейчас все принесу.

Он не решился бы прятать лекарство под ковриком, даже если бы у него было на это время до ее возвращения: капсулы хотя и маленькие, но все равно их очертания будут слишком заметны. Когда он услышал, как она вошла в ванную, то, превозмогая боль, схватил коробки, протянул руку за спину и засунул их сзади под трусы. Острые картонные углы врезались в ягодицы. Она вернулась. В одной руке у нее было судно, в другой — две капсулы новрила и стакан воды. Судно, старая жестяная штуковина, было похоже на какую-то нелепую тарелку.

Эти две в дополнение к тем, что ты принял полчаса назад, могут ввести тебя в кому и убить, подумал он, а другой голос тут же ответил:

Тем лучше для меня.

Он взял капсулы и проглотил их, запив водой.

Она протянула ему судно:

— Нужна моя помощь?

— Я сам справлюсь, — ответил он. Она деликатно отвернулась, пока он пристраивал пенис к холодной трубке и мочился. Случайно взглянув на нее, когда струя мочи ударила по жести, он увидел, что она улыбается.

— Все? — спросила Энни через несколько секунд.

— Да. — Ему действительно необходимо было облегчиться, просто до сих пор некогда было подумать об этом.

Она взяла у него судно и осторожно поставила на пол.

— Теперь давайте-ка в постель, — сказала она. — Вы, наверное, устали… А ваши ноги, конечно, распевают арии.