Мешок с костями - Кинг Стивен - Страница 4

— Хорошо. — Я с благодарностью принял его предложение, хотя и знал, что никогда им не воспользуюсь. Я не обращаюсь к людям за помощью. Не потому, что меня так воспитали, во всяком случае, мне кажется, что причина не в воспитании. Просто такой уж у меня характер. Джоанна как-то заметила, что случись мне тонуть в озере Темный След, где у нас летний коттедж, я бы молча пошел ко дну в пятидесяти футах от пляжа, но не стал бы звать на помощь. И дело не в том, что мне чужды любовь и добрые чувства. Я могу отдавать и то, и другое, могу и получать. И боль я ощущаю, как все. Мне, как и любому другому, нужна ласка. Но я не могу ответить «нет», если кто-то спрашивает меня: «Ты в порядке?» Я не могу попросить о помощи.

Пару часов спустя Фрэнк отбыл в южную часть штата. Когда он открыл дверцу автомобиля, у меня на мгновение улучшилось настроение: я увидел, что он слушает кассету с моей книгой. Он обнял меня, а потом удивил, поцеловав в губы.

— Если появится желание поговорить, звони. Если захочешь побыть с близким человеком, сразу же приезжай.

Я кивнул.

— И будь осторожен.

Вот этого я не понял. От жары и горя у меня возникло ощущение, что в последние дни я даже и не живу, и все происходящее со мной — сон, но эта фраза меня проняла.

— А чего мне, собственно, опасаться?

— Не знаю, — ответил он. — Не знаю, Майки.

Он сел за руль, такой огромный мужик втиснулся в такой крохотный автомобильчик, и отбыл. Солнце как раз покатилось к горизонту. Вы знаете, как выглядит солнце в конце жаркого августовского дня, оранжевое и какое-то сплющенное, словно невидимая рука придавливает его сверху, и оно вот-вот лопнет, как опившийся кровью комар, расплескав содержимое своего желудка по всему горизонту. На востоке, где небо уже потемнело, погромыхивал гром. Но дождь в ту ночь так и не пошел, лишь темнота окутала город, как толстое, жаркое одеяло. Тем не менее я включил компьютер и поработал с час. Насколько мне помнится, писалось хорошо. А если даже и нет, вы не хуже меня знаете, что работа позволяет коротать время.

Второй приступ слез случился у меня через три или четыре дня после похорон. Ощущение, что я по-прежнему сплю, не проходило. Я ходил, разговаривал, отвечал на телефонные звонки, работал над книгой, которую к моменту смерти Джо закончил процентов на восемьдесят, но мне постоянно казалось, что происходит все это не со мной, что я — это не я, а настоящий «я» наблюдает за всем со стороны, послав вместо себя двойника.

Дениз Бридлав, мать Пита, предложила в один из дней на следующей недели привести двух своих подруг и прибраться в большом доме, в котором я теперь жил один — одинокая горошина, позабытая в банке. Она сказала, что генеральная уборка обойдется мне в сотню долларов на троих, и добавила, что без этого никак нельзя. После смерти обязательно надо прибраться, даже если человек умер и не в доме.

Я ответил, что мысль неплохая, но сказал, что заплачу каждой женщине по сто долларов за шесть часов работы. То есть закончить уборку они должны за шесть часов. А то, что они не успеют сделать в отпущенное им время, останется на следующий раз.

— Мистер Нунэн, это слишком много, — запротестовала Дениз.

— Может — много, а может, и нет, но я плачу именно столько. Беретесь за уборку?

Она ответила, что они берутся, конечно, берутся.

В итоге в вечер, предшествующий их приходу, я провел предуборочную инспекцию дома. Наверное, я хотел, чтобы женщины (двух я совершенно не знал) не нашли ничего лишнего?

К примеру, шелковых трусиков Джоанны, засунутых за подушки дивана («Что-то мы очень часто занимаемся этим на диване, Майк, — как-то сказала она мне. — Ты заметил?»), или пустых банок из-под пива под креслом на крыльце, а может, туалетную бумагу в унитазе, которую забыли спустить в канализацию. По правде говоря, я не могу сказать, что именно я искал. Помните, я же жил как во сне, и ясность мыслей обретал, лишь когда дело касалось концовки романа (психопат-убийца завлек мою героиню на крышу многоэтажки с твердым намерением столкнуть ее вниз) или изготовленного фирмой «Норко» теста на беременность, который Джо купила в день смерти. Ингалятор от насморка, сказала она. Рыбное филе на ужин, сказала она. И в ее глазах я не заметил ничего такого, что заставило бы меня заглянуть в них второй раз.

Завершая инспекцию, я заглянул под нашу кровать и нашел книгу на стороне Джо. Она только-только умерла, но если в доме где-то и собирается пыль, так это в Подкроватном королевстве. Светло-серый налет, который я увидел на глянцевой обложке, достав книгу, напомнил мне о лице и руках лежащей в гробу Джоанны… Джо в Подземном царстве. В гробу тоже пыльно? Скорее всего, нет, но…

Я отогнал эту мысль. Она прикинулась, будто уходит, но весь день пыталась вновь пробраться мне в голову, словно белый медведь Толстого.

Джоанна и я — выпускники университета штата Мэн. Оба защищали диплом по англоязычной литературе. Как и многие другие, мы влюбились в сладкозвучный голос Шекспира и обожали цинизм горожан Тилбюри, который сумел донести до нас Эдвин Арлингтон Робинсон[8]. Однако вместе нас свел не поэт и эссеист, а Сомерсет Моэм, пожилой писатель-драматург с сердцем романтика и лицом, на котором отчетливо читалось презрение к роду человеческому (хотя практически на всех фотографиях между лицом и объективом вставала пелена сигаретного дыма). Поэтому я не удивился, обнаружив под кроватью «Луну и грош». Роман этот я прочел в юношестве, причем не один раз, а дважды, естественно, отождествляя себя с Чарлзом Стриклендом (но в Южные моря я хотел отправиться, чтобы писать книги, а не рисовать).

Вместо закладки она воспользовалась игральной картой бог знает из какой колоды. Открывая книгу, я вспомнил слова, сказанные ею на заре нашего знакомства. Случилось это на семинаре «Английская литература 20-го столетия», наверное, в 1980 году. Джоанна Арлен училась тогда на втором курсе, я — на последнем, а на «Английскую литературу 20-го столетия» ходил потому, что в тот последний для меня семестр у меня появилось свободное время. «Через сто лет, — заявила она на семинаре, — литературных критиков середины двадцатого века заклеймят позором за то, что они обласкали Лоренса[9] и пренебрегли Моэмом». Слова эти вызвали доброжелательный смех (все студенты знали, что «Женщины в любви» — одна из лучших книг, когда-либо написанных). Я не засмеялся — влюбился.

Игральная карта лежала между страницами 102 и 103: Дирк Струве только что узнал, что его жена уходит к Стрикленду, так назвал Моэм Поля Гогена. Рассказчик (повествование ведется от первого лица) пытается поддержать Струве. «Мой дорогой друг, ну что ты так печалишься. Она вернется…»

— Тебе-то легко так говорить, — бросил и комнате, теперь принадлежащей мне одному.

Я перевернул страницу и прочитал:

И тут до меня дошло, что Джо никогда не перевернет страницу и не узнает, что Стрикленд назвал исполненного праведным гневом Струве смешным человечишкой. В этот момент истины, который мне не забыть никогда (как можно? То были едва ли не худшие мгновения моей жизни), я понял, что это не ошибка, которую можно исправить. И не кошмарный сон, от которого можно пробудиться. Джоанна мертва.

Горе отняло у меня последние силы. Мы плачем глазами, другого не дано, но в тот вечер я почувствовал, что плачет все мое тело, каждая его пора. Я сидел на краю кровати, держа в руке карманное издание романа Сомерсета Моэма «Луна и грош», и рыдал навзрыд. Потом я, конечно, понял, что ревел не без причины. Несмотря на труп, который я опознал на цветном экране монитора с высокой разрешающей способностью, несмотря на похороны и тенорок Пита Бридлава, спевшего любимый псалом Джоанны, несмотря на короткую службу у могилы и брошенную на гроб землю, я не верил в случившееся. А вот книжке карманного формата, выпущенной издательством «Пенгуин», удалось преуспеть там, где потерпел неудачу серый гроб, — она доказала, что Джоанна мертва.