Комната страха - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 20

На холсте возлежала Светлана Андреевна. Портрет был писан… ох, все в том же вычурном галантном стиле, в коем были сделаны костюмы для артистов. Хозяйка особняка полусидела-полувозлежала на диване, жеманно откинувшись на спинку. Платье имело такое декольте, что впору было вспомнить о картинах в жанре ню[33]. По ее улыбающемуся лицу стекали две белесые слезы. Край холста, там, где было написано ярко-красное покрывало, был размазан. Возможно, руками хозяйки, а то с чего бы им оказаться красными? Скорее всего, покрывало было написано самым последним, вот краски и не успели просохнуть.

Три светящиеся буквы при свете сделались не видны.

– Петя, есть сходство с теми надписями на стене?

– Ну это с какой стороны подходить. Светится схоже, пусть здесь иззелена, а там с синеватым отливом. Уверен, что через небольшое время надпись исчезнет, как и надписи на стенах. А в остальном никакого сходства.

– А почерк?

– Ну как же можно судить о сходстве почерка, когда буквы там были старославянские, а здесь готические? Да и слова очень уж короткие. Кстати, в этом тоже сходство. Что коротко написано.

– Господа, экскюзе муа[34], что там?

– Светлана Андреевна! – успокаивающе заговорил Петя. – Это весьма глупая шутка. Но вам опасаться нечего. Даже это слово, вас испугавшее, скоро сотрется само по себе.

– Сэ мон портрэ дан ля позан манифик, – всхлипнула Светлана Андреевна и, честно сказать, я с превеликим трудом поняла, что она заговорила по-французски. Вроде бы хотела сказать, что ее портрет написан в очень изысканной и красивой позе.

– Ля шьен терибль! – ткнула она в свое изображение.

– Э-э-э… Вы к себе несправедливы, – возразил Петя, услышав про ужасную собаку.

– Тот, кто надругался над искусством, ля шьен терибль!

– А-а-а! Тогда вы правы. Импресьон подпорчен.

Я толкнула Петю локтем, чтобы хотя бы он не говорил столь дурно. В смысле французского произношения. Но Светлана Андреевна его поняла.

– Так и есть. Все впечатление испорчено. Oui[35]!

– Скажите, кто был в этих комнатах? – сочла я возможным начать расспросы. – Помимо прислуги, конечно.

– Э-э-э… – задумалась Светлана Андреевна, – коман те дир… меня же не было.

– Так никого в доме и не было, – счел правильным подсказать Петр Матвеевич. – Вы, сударыня, как с господином художником расстались да укатили, он минут через десять… нет, через пятнадцать спустился и ушел. С тех пор только господа артисты и приходили. Но наверх ни один из них не подымался.

– Ой! Это что за кес ке се?

Светлана Андреевна тронула пальчиком то место, где только что виднелось белесое пятнышко, в темноте представлявшее собой светящиеся готические буквы.

– Оно есть исчезнуть!

Ей, видимо, недостало французских слов, и она сказала фразу по-русски, но с ужасающим акцентом. Скорее с немецким, чем французским.

– Я же обещал, что все сейчас высохнет и исчезнет, – подтвердил Петя. – А что останется, художник завтра исправит! Тут ущерба-то на копейку.

Я хотела было сказать, что ущерба от рук самой Светланы Андреевны осталось намного больше, но благоразумно промолчала. Зато спросила о другом.

– Светлана Андреевна, а вы не могли бы познакомить меня с художником?

С лица хозяйки исчезли последние проявления страха.

– Его работа пришлась вам по вкусу?

– Вы выглядите бесподобно! – самым бесстыдным образом солгала я.

– Но вы желаете и свой портрет заказать?

– Ох! Не стану скрывать, захотелось!

– Едва Мишель закончит эту работу, я обязательно вас сведу. Он такой шарман! Да, мы же с ним познакомились в Париже!

– Так он француз?

– Нет! Но raffinee[36], как француз.

– Это, несомненно, просматривается и в его работе. Хотя у него был предмет для вдохновения. Впрочем, вам сегодня досталось столько впечатлений, что мы не смеем далее вас беспокоить.

– Ах, пустяки. Впрочем, и я не смею вас задерживать, mon cher ami[37].

Впервые за весь вечер Светлана Андреевна произнесла три французских слова кряду и все три верно.

14

Мы во второй раз спустились с крыльца особняка Козловского.

– М-да! – глубокомысленно произнес Петя. – Как пишут под картинами в музеях: Холст. Масло. Кровь!

– Дело обошлось без крови, если не считать несчастную курицу. А нам осталось лишь установить личность жестокого шутника, и дело будет раскрыто!

– А про краску светящуюся будем интересоваться?

– А вам не интересно?

– Тогда я за вами завтра зайду в театр. К двум часам с четвертью.

– Вы и об этом договориться успели? Петя, вы умница. А я чуть не забыла, что у нас сегодня гости. Так что прогулка из-за повторной задержки отменяется. Давайте возьмем извозчика и поедем по домам.

Поехали мы, конечно, вместе, но по дороге обсуждали вовсе не надоевшие нам за сегодняшний вечер странные и страшные происшествия. Уже поднимаясь на свое крылечко, я вспомнила, что не поделилась с Петей той небольшой находкой, сделанной мной в библиотеке. Но это могло подождать и до завтра.

Гости уже прибыли и сидели за столом, я сама просила меня не ждать. Но опоздала я ненамного, успела к первому блюду. Несмотря на пост, ужин получился по-праздничному вкусным. Драники из картофеля, нарезанного тончайшей соломкой, с грибной подливкой украсили бы даже царский стол! Честное слово, я не преувеличиваю! А кисель из сушеной малины с кусочками тыквы, вымоченными в патоке с мятой? Пробовали этакое? Вот и не спорьте.

Разговор шел обо всем и ни о чем. Но был увлекательным. Все расходились ужасно довольными. Даже Григорий Алексеевич перестал смущаться, глядя на маменьку. Но восторг в его глазах не исчез.

– Даша! Я вам кое-что обещал, – сказал мне Иван Порфирьевич уже в прихожей. – Вот два забавных документа. Один, как мне кажется, просто забавен. Второй, касающийся одной дамы…

– Мадам М.? – не удержалась я.

– Ну вот! Я старался, а вы без меня уже все знаете! – сделал обиженный вид Иван Порфирьевич. – Впрочем, стараний почти не потребовалось. Пока работал с нужными мне документами, для меня нашли и даже переписали эти. Сам я, помимо просьбы сделать это, ничем иным не утруждался.

– И польза от всего этого есть, – я успела пробежать по строчкам глазами, – это самый последний, а значит, и самый важный штрих. Завершающий, так сказать, картину происшествия.

– Я полагал, что последним штрихом станет поимка злоумышленника.

– Зная его мотивы, не будет сложным его отыскать!

– Да? Ну мне-то про мотивы ничего не известно, так что даже предположений делать не могу. А вам я верю. Как установите личность, сообщите мне. Сами ведь не собираетесь его схватить?

– Так может, его и хватать нет необходимости? Официальных жалоб не было, привлекать, стало быть, не за что. Как узнаем, кто это все проделал, так и решим, отдавать его в руки правосудия или можно без этого обойтись.

– Ну что ж, решайте сами. Но обо мне все равно не забудьте, а то заболею от неудовлетворенного любопытства. Спокойной вам ночи.

Перед сном я внимательно прочитала оба документа. В первом судебный следователь рапортовал неведомому начальнику о подробностях поимки, вернее нахождения трупов двух преступников, укрывшихся в доме Кулева. Собственно говоря, все его объяснения мне показались пусть не продуманными и не проверенными до конца, но вполне убедительными. В копии документа было опущено имя, на которое писался рапорт. Впрочем, оставалось титулование, и было легче легкого узнать этого адресата. Либо полицмейстер, либо губернатор… Ну еще одно-два лица, кого могли бы титуловать вашим превосходительством и кто имел бы право испросить вот такой отдельный рапорт. Но мне это было не интересно ни на каплю. Гораздо важнее было бы понять, как злополучный револьвер оказался на запертом чердаке. Но тут оставалось лишь гадать. К примеру, мог некто зайти в дом раньше полиции, сдуру схватить лежащий на полу револьвер. Выйти с ним. Сообразить, что опасно его оставлять при себе и зашвырнуть на чердак через… дыру в крыше. Дом же пустовал немалое время, могла крыша прохудиться или нет? Но мне отчего-то казалось, что это следователь рискнул пошутить со своим начальником и его любовью к мистическому. Все это у меня в голове мелькнуло в считаные секунды и было тут же на время забыто. Оттого что второй документ имел, судя по всему, прямое отношение к волнующим нас с Петей вопросам. Пусть сам документ и мог послужить сюжетом для юмористического рассказа.