Оставайтесь на нашем канале - Кузьмин Владимир Анатольевич - Страница 15

— Лёша, садись уже, я договорила.

Он вернулся на своё место. Зоя Александровна повертела телефон в руках, аккуратно положила его в футлярчик и засунула в карман больничного халата.

— Никак не могу привыкнуть к некоторым вещам. У меня год назад юбилей был, так мне на работе сюрприз приготовили. Прихожу в редакцию, а там на столе телевизор, старый «Рубин» стоит. И ещё много чего: магнитофон, тоже допотопный, с плёнкой на катушках, кинокамера, фотоаппарат… — Она подняла голову и стала смотреть в потолок, видимо, стараясь припомнить всё остальное. — Ну да. Календарь был ещё перекидной, диктофон, счёты, игрушка электронная «Ну погоди!». Ты таких, наверное, уже и не застал. «Это вам подарок!», — говорят. «Господи, как же я всё это потащу?», — опешила я. «В карман положите и понесёте!» Я, понятное дело, даже возмутилась такой неумной шуткой. А все хохочут и вручают мне мобильный телефон. «Всё, что на этом столе стоит, в нём уместилось! — объясняют. — И кое-что ещё, чего мы и найти не сумели!»

Они вместе немного посмеялись, и Зоя Александровна спросила:

— Ты что-то о своих делах молчишь. Что-нибудь не заладилось?

— Да роль у меня не получается, — признался Лёшка.

— Что именно?

— Ну режиссёр говорит, что я то злодея начинаю играть, то, наоборот, мой герой слишком хорошим и добрым выходит. Не понимаю я, чего от меня хотят.

— Ну так давай порассуждаем вместе. Я ту пьеску, что вы ставите, хорошо помню. Славная пьеска. Вот возьмём лисье семейство. Лисы — хищники, и травкой их не прокормишь. Поэтому то, что они кур таскают из курятника, преступлением считать нельзя. Но в пьесе речь о людях идёт. А человек понимать должен, чем его желания дня других могут обернуться. Вот самый младшенький… как его там зовут?

— Людвиг, — подсказал Лёшка.

— Людвиг это понимает, — продолжила Зоя Александровна оживляясь. — А остальные пока не понимают и не задумываются, как и этот лис Лабан. Для него «поймать, съесть» — игра. Он, может, и не злой вовсе, а поступки у него жестокие.

— Зоя Александровна, я про всё это думал. Честно. И Владимир Михайлович почти то же самое говорил. Как всё это сыграть-то? Вот что непонятно.

— Да так и надо играть, как будто ты всё время новую игру затеваешь. А чем она закончится для других, тебе и дела нет.

Лёшка покивал. Для него на самом деле начало что-то проясняться. А Зоя Александровна неожиданно спросила о другом:

— Ты говорил — вам костюмы шьют. Что для тебя придумали, уже знаешь?

— Ну штаны, типа бриджи, будут. Они, как камуфляж, раскрашены, но не зелёные с серым, а жёлтые с рыжим. И футболка. Всё.

— Какая футболка?

— Обыкновенная. Кирпичного такого цвета.

— А у тебя нет футболки с какими-нибудь рок-группами? «Айрон Мейден» или Мерлина Менсона, например?

Лёшка аж дар речи потерял: никак не ожидал услышать эти названия от Зои Александровны.

— А ещё хорошо бы кожаную куртку со всякими шипами и цепочками. Ты походи в чём-нибудь таком на репетиции. Потом от этой одежды можно будет отказаться, но такой костюм тебе поможет, нужное самочувствие создаст.

— Это как с очками?

— Ну да. Ощущение очков на собственном носу заставляло тебя чувствовать себя солиднее, потому что для большинства очки — признак важности. Хотя ты наверняка ещё и о каком-нибудь очкастом отличнике думал, и это тоже подходящий вариант. Все эти рокеры и металлисты, может, и неплохие ребята, но слишком шумные и грубые, потому их и считают хулиганами.

Дома Лёшка поделился советами Зои Александровны с отцом. Тот дважды прошёлся по комнате туда-обратно, поморщился, что-то напряжённо вспоминая, и потянулся к телефону.

— Марш уроки делать, — сказал он Лёшке, прежде чем набрал номер.

Уже через полчаса в дверь позвонили, и в прихожей поднялся переполох. Лёшке даже не было нужды прислушиваться к голосам, из всех знакомых его родителей такую суету был способен устроить лишь один человек — Андрей Андреевич Андреев, или Дюша в кубе. Он разъезжал по городу на настоящем «Харлее», носил чёрные кожаные штаны и куртку, украшенные многочисленными металлическими блямбами и заклёпками, и футболку со «страшной» рок-группой. В ушах у него красовалась целая дюжина серёжек, а над верхней губой топорщились густые рыжие усы.

— Лёшка, выходи, подлый трус. Я тебя сейчас зубками грызть буду! — закричал Дюша в кубе.

— Не выйду, мне страшно!

— Лёха, нам без тебя плохо! Выходи!

— Тогда выйду.

— Ну поздорову ли боярин? — вопросил Андрей густым басом.

— Поздорову, поздорову! — откликнулся Лёшка, тоже стараясь басить. — А как дела у Рыцаря ночных автострад?

— А фигли мне сделается? — удивился Андрей и стал извлекать из огромного пластикового пакета кожаную куртку. — Держи. Мне для тебя ничего не жалко, а на меня она уж лет пятнадцать как не налезает. Угодил? Вовка, с тебя пиво!

— А ты не за рулём? — поинтересовался отец.

— Не ищи гнилых отмазок, жадоба! Что я, два квартала на своих двоих не пройдусь, что ли?

Кроме куртки, Дюша в кубе притащил ещё кожаные митенки, футболку «AC/DC», тёмные очки и широкий ремень, тоже украшенный блестящими металлическими пирамидками. Лёшка тут же нацепил всё это на себя и посмотрелся в зеркало. Видок у него получился тот ещё! А главное — Лёшка сразу ощутил себя другим человеком. Нечто подобное он чувствовал, когда примерял папину гимнастёрку с погонами старшего лейтенанта: только что был обычным человеком, а надел гимнастёрку и стал… нет, военным, конечно, не стал, но что-то изменилось. Вот и сейчас он ощущал, что в таком прикиде ему на язык и слова непривычные наворачиваются и вести он себя может иначе. Просто магия какая-то!

В новом одеянии, кроме ремня, который посчитал перебором, Лёшка появился на репетиции пред светлы очи режиссёра.

Владимир Михайлович глубоко задумался, а потом попросил позвать художника-постановщика.

— Слушай, как ты полагаешь, нам этакий костюмчик не разрушит целостность оформления?

— С чего бы?

— Ну у тебя же все костюмы в едином, так сказать, стилистическом решении.

— Ну и что? У каждого героя есть дополнительные аксессуары. Мамаша почти всё время в переднике, папаша домашний халат таскает. Так что нормально. Только курточка слегка великовата, а штанишки мы ему чуть-чуть, на самую малость, укоротим. Получится, что из одного он уже вырос, а до другого не дорос.

— Ты, как всегда, гениален, — похвалил режиссёр художника и повернулся к Лёшке: — Кузнецов, твой костюм утверждаем. Сам придумал?

— Нет, Зоя Александровна подсказала.

— А! Передай ей спасибо. Я тут голову ломаю, а ларчик просто открывается.

На репетиции Лёшка старался понять, играет он свою роль по-прежнему и только из-за костюма режиссёр перестал к нему придираться или всё-таки он стал играть лучше. Но так и не понял. Главное — он чувствовал себя гораздо увереннее. И ещё немного другим человеком: не Лёшкой Кузнецовым и не лисом Лабаном, а кем-то другим, кто раньше в нём обитал очень глубоко, а сейчас выполз на поверхность. И этим другим можно было командовать, вызывать к себе или отправлять обратно.

Жизнь у Лёшки началась просто невероятная. После уроков он почти каждый день бежал на репетиции, ещё три дня в неделю — на тренировки. Вечера уходили на уроки, точнее, на математику. Опять же редкий вечер обходился без звонков Серёги, за которого приходилось решать большую часть заданий. А тут ещё математичка, как сказал бы любитель украинских словечек Владимир Михайлович, «с глузду зъихала». Если в школе отменялся урок, то вместо него обязательно ставили либо алгебру, либо геометрию. Однажды класс, зная, что историчка заболела, решился на очередной культпоход в кино. Последствия были ужасающими. Математичка тут же ввела нулевые уроки для отстающих. В отстающих числились все. И весь класс вынужден был приходить на эти дополнительные занятия к половине седьмого. Кто-то попытался возроптать на несправедливость, устроили родительское собрание. Но собрание встало на сторону преподавательницы. Лёшка с Серёгой постоянно засыпали на ходу. Лёшка однажды задремал в раздевалке перед тренировкой. Пришёл чуть раньше, переоделся, решил минутку посидеть спокойно и заснул, чем всех насмешил.