Закат цвета индиго - Михайлова Евгения - Страница 26

– У вас нет, конечно, фотографии этого Сергея?

– Нет.

– В таком случае закройте глаза, очень четко представьте себе его лицо и ни о чем не думайте. Я попробую через вас считать информацию, к которой он приблизился.

Ирина подошла к Тамаре и легко провела пальцами по ее закрытым глазам, волосам, затылку…

* * *

Маша застонала, так отчетливо она вспомнила маленького Олежку. Крошечные ручки, ножки, мягкие завитки, радостно и доверчиво улыбающийся беззубый мокрый ротик. Она вдыхала теплый запах этого непонятного и такого дорогого ей существа и чувствовала в себе силы защитить его от всех напастей. Всю нежность и тоску по любви, накопившуюся в ней за четырнадцать лет жизни, она сразу и без остатка отдала этому ребенку. Она хотела стать матерью своему брату и стала ею. Но в какую муку превратилось ее добровольное материнство.

В тот день она, как всегда, стирала и гладила пеленки, готовила молочные смеси, кормила, ворковала, склоняясь над малышом. И он вдруг стал ей совершенно сознательно отвечать. Смотрел в глаза и уверенно произносил разные звуки наугад, вероятно, подражая ее рчи. Но сам-то он знал, что хочет сказать. Маша сразу поняла, что он говорит ей о своей любви. Она задохнулась от счастья и даже выбежала в другую комнату, чтобы рассказать о случившемся матери. Но та сидела, как обычно в последнее время, бессильно сложив руки на коленях и глядя в окно, без выражения, без жизни в больных глазах, бледном лице. Маша вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Дело было в том, что Виктор, отец Олежки, не приходил уже второй месяц. Маше уже рассказали в школе, что он вернулся к семье, и даже показали его сына, долговязого парня из другой школы. Маша чувствовала обиду, унижение, но даже это не слишком омрачало то, что заполнило собой ее жизнь. Она растила крошечное существо, благодаря которому уже никогда не будет одинокой. И временами она даже думала, что это не так уж плохо, что Олежек теперь принадлежит только ей. Он уже засыпал, когда в соседней комнате раздались голоса. Маша выглянула и увидела Виктора, который сидел рядом с мамой и что-то ей говорил, гладил руки.

– Не надо, не надо, – не поворачивая к нему головы, повторяла мама, и он вдруг громко зарыдал, спрятав лицо в ладонях.

– Что же ты такая, – разобрала Маша. – Что же ты не хочешь меня понимать. Я сейчас думаю о тебе, о ребенке, о вашем покое. Я не хочу скандала. Она в таком состоянии, она сказала, что на все пойдет.

– На что? – вдруг очень четко спросила мама.

– Она сказала, что убьет себя и нашего сына. Она и Олежке угрожала. Я ее знаю, нужно переждать, она успокоится, поймет, что я не могу без вас. Поверь мне.

И тут раздался длинный звонок в дверь. Такой длинный и пронзительный, что Маша слышит его до сих пор. Мать и Виктор посмотрели на дверь, но не шевельнулись. Маша сама пошла открывать. Незнакомая женщина, оттолкнув ее, пробежала на кухню. За ней шел, потупившись, долговязый парень, в котором Маша узнала сына Виктора. Вновь она почувствовала озноб, как в тот день. Только сегодня к ознобу добавилась постоянная тупая боль из-за совершенной тогда ошибки. Она бросилась в комнату, где спал ребенок, и встала у его кроватки. А нужно было схватить Олежку и бежать сломя голову из той проклятой квартиры, от тех безумных людей…

* * *

Ирина говорила быстро, с лихорадочным блеском в глазах, ее обычно бледные щеки горели.

– Это очень давняя история. Но это не любовная связь. Это имеет отношение к семье. Конфликт между родителями Вадима, связанный с другой женщиной… Ребенок, маленький ребенок. Страшное событие. Женщина и ребенок. Смерть. Крик. Кричит девочка…

Ирина застонала, прижала руки к вискам.

– Извините, очень больно. Мне нужно сделать укол.

Перед тем как ввести иглу в вену, Ирина вяло подумала о том, что стала слишком быстро уставать, испытывать слишком болезненные ощущения. Нужно отдохнуть, а может, вообще уходить от дел. Она выпила стакан холодной минеральной воды, вернулась к своему столу и быстро сказала:

– Ваш муж был давно знаком с этой женщиной, Марией Ильиной. Их связывают близкие. Скорее всего, ребенок, о котором я говорила. Мальчик. Думаю, это сводный брат вашего мужа. Внебрачный сын его отца. Мария – сестра ребенка по матери. С ним случилось несчастье. Сейчас, скорее всего, он калека.

– Эти люди имеют отношение к смерти Вадима?

– Не знаю. Какое-то – возможно. Они были очень близко. Тамара, смерть вашего мужа – это уже другая история. И я не буду в нее внедряться. Пусть поработают профессионалы. А зацепку, как мне кажется, я вам дала.

* * *

К вечеру Мария уже не могла удержать себя в квартире. Она накинула плащ из кожзаменителя и поехала к офису, где работал Олег. Она почти налетела на него у выхода. Два человека вели его к милицейской машине.

– В чем дело? Что такое? Объясните, что случилось! – закричала Мария.

– А вы кто такая? – спросил один из сопровождающих.

– Я его сестра. Я еду с вами. Это какое-то недоразумение.

– Машенька, не беспокойся. Это просто формальность. Нужно кое-что прояснить по работе, – сказал Олег. – Это по работе, Маша, понимаешь? Не нужно тебе никуда ездить. Я позвоню, как только освобожусь. И товарищи дадут тебе телефон, правда?

Маша сжала в руках визитную карточку и смотрела расширенными от ужаса глазами, как уводят ее Олежку, как неловко поднимается он в машину, как захлопывается дверца. Последнее, что она видела, – его бледное, тонкое лицо с гримасой страдания. Точно такое же лицо, как тогда, когда он был совсем крошкой!

Он проснулся, когда мама вбежала в комнату и остановилась у его кроватки. Он посмотрел на нее, и его губки сложились в жалобном, безмолвном плаче. Он что-то понял раньше, чем Маша. Мамины руки сорвали с него одеяльце, схватили ребенка в одной распашонке. И Маша смотрела, ничего не понимая, как мать бежит к окну, открывает его одной рукой, затем взбирается на подоконник и кричит людям, застывшим на пороге:

– Она пугала тебя, что убьет себя и сына? А я тебя не пугаю. Я это делаю.

Маша протянула умоляюще руки, Виктор бросился к подоконнику, и тут они полетели вниз – мама и Олежка. Это был невысокий второй этаж. Но ребенок упал на булыжники, и его просто раздавила своей тяжестью мать, которая, как установило вскрытие, умерла в краткий миг полета от обширного инфаркта. Маша кричала, не переставая, стискивая тонкими, дрожащими руками тело матери, пытаясь поднять братика, но даже в том своем беспамятстве она почувствовала, что рассыпались его косточки, что ей не справиться. Она не помнила, как оказалась в больничной палате. Открыла глаза и, увидев рядом с собой санитарку, спросила: «Где Олежка? Где мой брат?»

– Нет у тебя больше брата. И мамки нет, – сказала санитарка. – Сирота ты у нас болезная.

Маша коротко вскрикнула и опять провалилась в темноту. Когда ее удалось привести в чувство, она не произнесла ни слова. Врачи лишь через несколько дней поняли, что девочка потеряла дар речи. Она не ела, не пила, не хотела жить. Ее кормили насильно, нянечка следила за ней даже в туалете. Через три месяца она вышла из больницы с обугленным сердцем и небольшой суммой, которую, морщась от жалости, сунул ей врач.

– Говорить ты научилась, – сказал он. – Теперь учись жить сначала.

Маша села в междугородний автобус, доехала до какого-то поселка, сняла там угол у древней глухой старухи и билась там головой о стенку, пока не умерла прежняя Маша и не родилась новая – ко всему безразличная, лишенная любви и надежды.

ГЛАВА 14

Алеша Ветров справлялся со стрессами, пользуясь собственным проверенным рецептом. Неприятность следовало оттеснить в ограниченный уголок памяти и заполнить мозг другими впечатлениями. Это всегда срабатывало, парень даже не догадывался, как ему повезло: мысли не задерживались в его голове. Они там были не дома. И в этот день он проснулся в своей московской квартире в два часа дня. Сел на огромной круглой кровати, потряс головой, чтобы определить степень похмелья. Зевнул с протяжным звуком, добрел до бара, плеснул себе чего-то в стакан. Затем наполнил водой «джакузи», но в последний момент зябко поежился, закутался поплотнее в халат, осторожно побрызгал теплой водой в лицо и поводил во рту зубной щеткой без пасты. Он такие бешеные деньги платит стоматологу, что может не мучить себя каждый день этой тошнотворной дрянью. Он провел ладонью по лицу, но побриться и не подумал. Наоборот, вспомнил, что какая-то телка восхищалась его щетиной. Вроде бы небритость придает ему мужественности. А что? Точно придает. Он позвонил шоферу Семену, натянул тонкую шелковую водолазку, дорогой серебристо-серый костюм, надел туфли ручной работы, спустился во двор элитного дома на Фрунзенской набережной и сел в подогнанный водителем темно-синий джип «Ниссан». Семен мельком взглянул Алексею в лицо и не стал спрашивать, куда они едут. В определенном смысле его хозяин был консерватором. И в такое время дня, в таком виде и настроении он всегда направлялся в казино.