Чернокнижники - Бушков Александр Александрович - Страница 11

– Предположим… Но сей факт опять-таки не дает вам в руки никаких дополнительных аргументов…

– Вы же слышали, что говорил Пауль Францевич? Вещицы практически неотличимы от работы мастеров восемнадцатого века. А их пресловутая новизна как раз и может объясняться тем…

– Что их из восемнадцатого столетия в наше и притащили, – кивнул Савельев. – Логично. Действительно, в этом случае будут выглядеть новыми… да какое там «выглядеть», они и есть новые, потому что сделаны год-два назад тем самым Клаузеном и другими, которые для нас мертвы, а для Аболина живехоньки… Вполне логичное объяснение. Но это же, признайте, Роман Степанович, никакое не доказательство…

– Взять бы голубчика за глотку… – мечтательно-яростно произнес Рокотов.

– И спросить в лоб? – хмыкнул Савельев. – А он расхохочется вам в лицо при попытках обличить его в принадлежности к восемнадцатому столетию. И будет уверять, что это у вас помрачение ума – то ли от водки, то ли так, само по себе… И чем его уличить, я решительно не представляю – коли уж самые тщательные обыски в доме не дали результатов… Не вешайте нос, Роман Степанович, в конце концов, ничего еще не решено, жизнь продолжается… Как вы думаете, ваш Хомяков уже освободился?

Рокотов глянул на часы:

– Пожалуй…

– Ну, тогда поедемте к нему? Все лучше, чем стоять посреди улицы с самым безнадежным видом… Извозчик!

Глава IV

Формула нечистой силы

Пожилая прислуга провела их вглубь обширной квартиры. Лицо прислуги выглядело добродушным, но, несомненно, еще и печальным, озабоченным, что позволило Савельеву сделать кое-какие грустные предположения. Судя по взгляду Рокотова, он эти подозрения разделял…

Ну, да, так оно и оказалось… Кабинет хозяина с первого взгляда выдавал в нем ученого мужа – немало там имелось полок с книгами и ворохов исписанных бумаг. Однако на столе бумаги отодвинуты к краям небрежными стопами, а главенствует графин с прозрачной жидкостью и поднос, на котором теснятся тарелочки с закусками, на вид нетронутыми – что прекрасно укладывается в русскую традицию потребления водки в тяжелые жизненные времена.

С порога Савельев присмотрелся к графину: уровень водки еще пребывал достаточно высоко, так что хозяин приступил к делу не так давно. Потом только присмотрелся к хозяину: молодой человек несколькими годами постарше него, в форменном сюртуке министерства народного просвещения, русые волосы подрастрепаны, бородка тоже. Некоторую дозу успел-таки принять на грудь…

– Бог ты мой! – с обычным хмельным энтузиазмом воскликнул хозяин, вскакивая. – Ромушка, вот не чаял! Сейчас прикажу еще стопочек принести… А вы… простите, не имею чести… тоже ведь не откажетесь?

– Увы, откажусь… – сказал Савельев. – Не затрудняйте себя, пожалуйста, вызовом прислуги. Я так полагаю, Роман Степанович тоже не склонен…

– Рома?!

– Извини, Федя, что-то нет желания… – сказал Рокотов хмуро. – Позволь тебе представить: поручик Савельев Аркадий Петрович из Гатчинского батальона.

– Хомяков Федор Игнатьич, очень приятно! – лицо хозяина преисполнилось неприкрытого сарказма. – Как же, а как же… Вотчина академика Карелина…

– Не вполне, – сказал Савельев терпеливо. – При всем том весе и значении, которое господин академик имеет в некоторых… учреждениях, к текущей жизнедеятельности батальона он не имеет отношения, не говоря уж о влиянии на дела…

– Ну да, конечно, – поморщился Хомяков. – Изволит парить в горних высях, порождая непререкаемые теории и суждения… Господа, может быть, все же водочки?

– Федя, успокойся, – сказал Рокотов твердо. – Аркадий Петрович по поручению батальонного начальства проводит, как бы это выразиться, нечто вроде дополнительного следствия… И есть некоторые основания для оптимизма…

– Великолепно! – воскликнул Хомяков с напускным восторгом. – Неужели признано будет, что светило и корифей все ж ошиблось? И мне позволено будет снять эту арестантскую робу? – он брезгливо потеребил лацкан сюртука.

– Обнадеживать вас раньше времени я не буду, – спокойно сказал Савельев. – Рановато, по-моему. Но дополнительное следствие, сдается мне, и в самом деле не помешает… Мы можем поговорить серьезно?

– Да бога ради…

– Прекрасно, – сказал Савельев. – Могу я в таком случае попросить у вас полстакана холодной воды?

– Да в момент…

Хозяин позвонил, и вскоре прислуга доставила требуемое. Савельев, предвидя именно такое состояние опального ученого, предусмотрительно заглянул в аптеку… Он достал из кармана стеклянный флакончик, не без труда справился с притертой пробкой и, прижимая горлышко указательным пальцем, накапал в стакан несколько капель прозрачной жидкости. Взяв с подноса ножик для сыра, размешал питье его серебряной рукоятью. Хомяков наблюдал за его манипуляциями с оторопелым любопытством.

– Выпейте, – сказал Савельев, протягивая ему стакан.

– Это что? – Хомяков невольно отстранился.

– Ну разумеется, не аква Тофана[1] – усмехнулся Савельев. – Обыкновеннейший нашатырный спирт. Это вас отрезвит.

– Да отстаньте вы с такой гадостью…

– Федор Игнатьевич… – сказал Савельев холодно и веско. – Вы человек взрослый и, судя по предмету ваших занятий, весьма неглупый… Я ничего не могу вам обещать, потому что не имею к тому оснований. Но, если вам интересно мое мнение, в этом деле что-то нечисто… весьма нечисто. И я им намерен заниматься далее. У вас появляется некоторый шанс… Если – подчеркиваю, если! – вы все же правы в какой-то степени, многое можно изменить…

– Так вам Карелин и позволил…

– Мы не занимаемся учеными изысканиями, – сказал Савельев с великим терпением. – Мы, знаете ли, практики. А потому пребываем все же несколько в иной области, нежели господин Карелин… Вы, на мой взгляд, не так уж и пьяны… но лучше протрезветь окончательно. Не то у вас состояние для серьезного разговора. Нет, я не намерен вас неволить… Вы можете и далее упиваться вашим горем, в прямом и переносном смысле… Только есть ли толк? Горе – вещь зловредная, оно может и плавать научиться, и уж тогда вы его ни за что не утопите… Если вам важна ваша работа… ваша прежняя работа, быть может, попробуете побороться?

– Федор, не дури, – сказал Рокотов насколько мог убедительно. – У тебя в самом деле шанс появился… Неужели не воспользуешься? Будь ты мужчиной…

Какое-то время все пребывало в неподвижности и молчании, потом Хомяков, чуть гримасничая, протянул руку:

– Ну ладно, ладно, давайте вашу отраву…

Морщась без всякого притворства, он выцедил содержимое стакана, крякнул, помотал головой, с силой провел ладонями по лицу. Савельев терпеливо ждал, убежденный в действенности испытанного средства. Оно не подвело и на сей раз: довольно быстро Хомяков если и не протрезвел окончательно, то стал крайне близок к тому.

– Значит, говорите, дополнительное следствие… – протянул он уже совершенно другим тоном. – А почему бы вам, господин из батальона, попросту не понаблюдать за этим прохвостом Аболиным? Посмотреть, при каких обстоятельствах он изволил у нас появиться? Даты и даже точное время «вспышек» распрекрасным образом зарегистрированы.

– Вы о чем? – притворился непонимающим Савельев.

О некоторых вещах, о некоторых возможностях, имевшихся в распоряжении батальона, понятия не имели даже в той же Особой экспедиции – секретность соблюдалась строжайшая. Хомяков тоже не мог ни о чем подобном знать, поскольку официально на службу в батальон он так и не был зачислен…

Хомяков улыбнулся крайне хитро:

– Ах, господин поручик, господин поручик… Вы в самом деле считаете, что достаточно выпустить пару-тройку предписаний о строжайшей секретности, чтобы все было в ажуре? Человек, преуспевший в изучении некоторых научных дисциплин, о которых посторонние и не знают, способен многое вычислить. Честное слово, – он взял карандаш в серебряной оправе, чистый лист бумаги и изобразил на нем уверенными быстрыми штрихами нечто вроде раскидистого дерева без листьев. – Видите ли, если углубленно заняться иными направлениями… – он ткнул обратной стороной карандаша в одну из «веток», – то вычисления в конце концов неопровержимо докажут: кроме устройств для путешествия в былые и грядущие эпохи, у вас должны быть и устройства для наблюдения за таковыми… Неопровержимо вытекает из расчетов, знаете ли…