Как писать книги - Кинг Стивен - Страница 47

Шоссе 5 почти всюду хорошо просматривается, но есть участок с крутым подъемом на холм, где пешеход почти не видит, что едет ему навстречу. Я уже прошел три четверти этого подъема, когда Брайан Смит, владелец и водитель фургона, перевалил гребень. Ехал он не по дороге, а по обочине. По той самой, по которой шел я. Может быть, три четверти секунды были у меня, чтобы это заметить. Как раз хватило времени на мысль: «Господи, меня собьет школьный автобус!» Я стал поворачиваться влево, потом дальше у меня в памяти провал. По ту сторону этого провала я уже лежу на земле, глядя в корму фургона, съехавшего с дороги и накренившегося набок. Это воспоминание резкое и ясное, скорее даже не воспоминание, а фотография. Вокруг хвостовых огней фургона вьется пыль. Номер и заднее окно заляпаны грязью. Это все я отметил, еще не подумав о том, что попал в катастрофу, или о чем бы то ни было вообще. Моментальный снимок. Я не думал, в голове было совершенно пусто. Потом еще один провал в памяти, а потом я аккуратно левой рукой смахиваю с глаз горсточки крови. Когда в глазах более или менее проясняется, я оглядываюсь вокруг и вижу человека, сидящего неподалеку на камне. Поперек колен у него трость. Это Брайан Смит, сорока двух лет, человек, который сбил меня машиной. У него богатая история вождения — с дюжину зарегистрированных нарушений. В день, когда жизнь столкнула нас на шоссе, Смит не смотрел на дорогу, потому что собака-ротвейлер, сидевшая сзади, перепрыгнула в багажник и стала обнюхивать кулер с мясом. Собачку звали Пуля. (У Смита дома есть еще один ротвейлер по кличке Пистолет.) Смит обернулся и попытался оттолкнуть голову Пули от кулера, в это время въехал на гребень и так и сбил меня, не поворачиваясь. Он потом рассказывал знакомым, что думал, будто сбил «небольшого оленя», пока не увидел у себя на переднем сиденье окровавленные очки — их сорвало с меня, когда я пытался убраться с пути Смита. Оправа скривилась и погнулась, но стекла остались целы. В этих самых стеклах я пишу и сейчас.

Глава 2

Смит видит, что я очнулся, и говорит, что помощь уже едет. Говорит он спокойно, даже приветливо. Вид его с этой тросточкой на коленях выражает приятное сочувствие «Не правда ли, дико нам обоим не повезло?» — будто говорит этот вид. Потом он расскажет следователю, что они с Пулей уехали со своей стоянки «за шоколадками „Марс“, что там в магазинчике продают». Когда я впоследствии услышал эту подробность, мне стало ясно, что меня чуть не убил персонаж из какого-нибудь моего романа. Почти смешно.

«Помощь уже едет», — думаю я, и это хорошо, потому что мне досталось всерьез. Я лежу в кювете, все лицо у меня в крови, а правая нога болит. Я гляжу вниз и мне не нравится то, что я вижу верхняя часть ног у меня вроде как-то ушла в сторону, будто торс повернули на пол-оборота вправо гаечным ключом. Я с надеждой гляжу на человека с тросточкой и говорю:

— Это же просто вывих, наверное?

— Да нет, — ответил он, и голос у него такой же жизнерадостный, как выражение лица, скрашенный легким интересом. Будто он все это смотрит по телевизору, пожевывая шоколадку «Марс». — Там переломов пять, если не шесть.

— Извините, — говорю я ему, черт знает зачем, и снова отрубаюсь. Это не провалы, это как фильм памяти со склейками где попало.

Когда я прихожу в себя на этот раз, на той стороне дороги тормозит оранжево-белый фургон, отключая мигалки. Возле меня склоняется фельдшер «скорой помощи» — его зовут Пол Филлбраун. Он что-то делает. Наверное, разрезает джинсы, думаю я, хотя, быть может, это я понял потом.

Я спрашиваю его, можно ли мне сигарету. Он смеется и говорит, что вряд ли. Я спрашиваю его, умираю ли я. Он говорит, что нет, но надо в больницу, и побыстрее. Куда я предпочел бы — в Норвей-Сауз-Пэрис или в Бриджтон? Я отвечаю, что в больницу северного Камберленда в Бриджтоне, потому что двадцать два года назад там родился мой младший ребенок — тот самый, которого я сегодня отвез в аэропорт. Я снова спрашиваю Филлбрауна, умру ли я, и он снова говорит мне, что нет. Потом он спрашивает, могу ли шевелить пальцами правой ноги. Я шевелю, вспоминая детские стишки, которые приговаривала мама: «Этот поросенок пошел на базар, этот поросенок остался дома». Надо было остаться дома, думаю я, чего это мне взбрело в голову гулять? Потом я вспоминаю, что иногда парализованные думают, что могут двигаться, а на самом деле это не так.

— А пальцы у меня шевелятся? — спрашиваю я Пола Филлбрауна. Он говорит, что да, вполне. — Честное слово? — спрашиваю я, и он, кажется, дает честное слово. Я снова начинаю отключаться. Филлбраун спрашивает у меня, медленно и громко, склонившись ко мне, где моя жена — не в том ли большом доме у озера? Я не могу вспомнить. Я не могу вспомнить, где все члены нашей семьи, но могу вспомнить телефоны нашего большого дома и коттеджа на той стороне озера, где иногда живет наша дочь. Чего там, я даже свой номер социального страхования назвал бы, если бы он спросил. Я все номера помню. Только все остальное забыл.

Прибывают еще люди. Откуда-то слышен треск полицейской рации. Меня кладут на носилки. Это больно, и я вскрикиваю. Меня поднимают в кузов «скорой помощи», полиция все ближе. Хлопает дверь, кто-то говорит «ты так ее совсем расколотишь», и мы трогаемся.

Рядом со мной сидит Пол Филлбраун. У него в руках щипцы, и он мне говорит, что ему придется срезать кольцо у меня со среднего пальца правой руки — это обручальное кольцо, которое Табби мне подарила в восемьдесят третьем, через двенадцать лет после нашей свадьбы. Я пытаюсь сказать Филлбрауну, что его я ношу на правой руке, потому что настоящее обручальное кольцо у меня на среднем пальце левой руки — набор из двух колец обошелся мне в пятнадцать долларов девяносто пять центов в «Дейз джевеллерз» в Бангоре. То есть иными словами, первое кольцо стоит всего восемь баксов, но смотрите — действует.

Что-то из этого я могу пробормотать, хотя вряд ли Пол Филлбраун что-нибудь разбирает, но он кивает и улыбается, срезая у меня с правой руки второе, более дорогое кольцо. Где-то через два месяца я звоню Филлбрауну сказать спасибо — к тому времени я уже понял, что он спас мне жизнь, сначала сделав все, что нужно было, на месте, а потом доставив меня в больницу на скорости сто десять миль в час (~176 км/ч) по горбатым и перелатанным проселочным дорогам.

Филлбраун говорит, что всегда рад помочь, а потом добавляет, что мне, наверное, кто-то ворожит. «Я уже двадцать лет этим делом занимаюсь, — говорит он в телефон, — и когда увидел вас в канаве, плюс еще масштаб ранений от удара, я думал, вы до больницы не дотянете. Везучий вы».

Масштаб ранений таков, что доктора в больнице северного Камберленда считают, что им тут не справиться; кто-то вызывает санитарный вертолет, чтобы доставить меня в Медицинский центр штата Мэн в Льюистоне. В этот момент приезжают моя жена, дочь и старший сын. Детям разрешено краткое посещение, жене позволено остаться дольше. Врачи ее заверяют, что мне сильно досталось, но я выкарабкаюсь. Нижняя половина тела у меня закрыта. Жена не должна видеть, как у меня вывернуты ноги вправо, но ей разрешают стереть у меня кровь с лица и выбрать из волос осколки стекла. У меня на скальпе длинный разрез — след от столкновения с ветровым стеклом Брайана Смита. Я стукнулся на два дюйма (~5см.) в сторону от стойки стекла с водительской стороны. Налети я на нее, погиб бы или остался на всю жизнь в коме — растение с ногами. Если бы я стукнулся о камни, торчащие из обочины шоссе 5, тоже или бы погиб, или был бы на всю жизнь парализован. Я на них не попал. Меня перебросило через фургон и пронесло четырнадцать футов (~4,2м.) по воздуху, но швырнуло не на камни.

— Наверняка вы в последний момент подались влево, — сказал мне позднее доктор Дэвид Браун. — Иначе мы бы с вами сейчас не беседовали.

На площадку больницы северного Камберленда приземляется санитарный вертолет, и меня везут туда на каталке.