Игра Джералда - Кинг Стивен - Страница 25

Пожалуйста, Боже, умоляю тебя… сделай так, чтобы это сработало.

Импровизированная соломинка скользнула в воду. Джесси закрыла глаза и сделала сосущее движение. В первую секунду ничего не произошло, и внутри Джесси стала нарастать волна отчаяния, но тут ее рот наполнился водой, холодной и сладкой, приведя ее в состояние, близкое к экстазу. Она бы разревелась от благодарности, если бы ее губы не сжимали так энергично свернутую карточку; в этом состоянии она могла лишь издавать носом неясные всхлипывания.

Проглотив глоток, Джесси почувствовала, как вода слоем покрывает ей горло, словно жидкий атлас, и принялась сосать дальше. Она делала это так пылко и бездумно, словно голодный ягненок, присосавшийся к вымени своей матери. Ее соломинка была далека от идеальной, она не обеспечивала постоянного потока воды, а передавала ее, перемежая с воздухом, а большая часть того, что Dfeqqh удавалось всосать в соломинку, выливалась обратно через швы. Каким-то уровнем подсознания Джесси слышала, как вода дождевым потоком капает на покрывало, но ее благодарное сознание все еще горячо верило в то, что ее соломинка является величайшим изобретением, придуманным женским умом, и в то, что этот момент, момент питья воды из бокала мертвого мужа, является апогеем ее жизни.

Не пей все, Джесс… оставь на потом.

Джесси не разобрала, кто из ее товарищей-фантомов говорил в этот раз, да это и не имело значения. Это был прекрасный совет, но в данный момент это было все равно, что говорить восемнадцатилетнему юноше, полубезумному от шести месяцев сплошных ласк, что неважно, что девушка в конце концов захотела; если у него нет резинки, он должен подождать. Джесси обнаружила, что иногда невозможно внять мысленному совету, независимо от того, насколько он хорош. Она также обнаружила, что удовлетворение простейших физиологических нужд может приносить неслыханное облегчение.

Джесси продолжала сосать через свернутую в трубочку карточку, наклоняя бокал так, чтобы мокрый, бесформенный конец пурпурного предмета находился под водой, частью сознания понимая, карточка начинает расползаться, и что она будет ненормальной, если тотчас не вытащит ее и не даст ей обсохнуть, но, тем не менее не останавливалась.

Ее остановило только осознание того, что вот уже несколько секунд она всасывает только воздух. В бокале Джеральда еще оставалась вода, но импровизированная соломинка Джесси больше до нее не доставала. На покрывале под свернутой в трубочку карточки темнело влажное пятно.

Я могу допить то, что осталось, могу. Если я выверну свою руку так, как выворачивала ее, когда доставала этот проклятый бокал, я думаю, что смогу вытянуть шею еще немного дальше и допить последние глотки. Думаешь, что смогу? Я знаю, что смогу.

Она знала это, и позднее она проверит эту идею, сейчас же белые воротнички с верхнего этажа — те, кто имел лучший кругозор опять вырвали управление из рук рабочих и управляющих, которые работали с оборудованием; мятеж был подавлен. Ее жажда была еще далекой от того, чтобы прекратиться, но горло перестала пульсировать, и Джесси почувствовала себя лучше, как умственно, так и физически. Острее в мыслях и радужнее в перспективах.

Она обнаружила, что рада тому, что в бокале осталось хотя бы немного воды. Два глотка воды через разваливающуюся соломинку, вероятно, не сыграют важной роли в решение проблемы: оставаться ли ей прикованной или пытаться найти выход из этой беды — то есть в выборе между жизнью и смертью — но они могут отвлечь ее внимание, когда она опять попытается вернуться к каким-нибудь мрачным мыслям. В конце концов, близится ночь, ее муж лежит рядом мертвый, и, похоже, ей придется заночевать на открытом воздухе.

Не слишком приятная картина, особенно, если вместе с вами находится голодная бродячая собака, однако Джесси чувствовала, что с каждой минутой все больше и больше хочет спать. Она попыталась придумать причину, по которой ей следует бороться с наступающей дремотой, но ничего хорошего в голову ей не приходило. Даже мысль о том, что она проснется с руками, омертвевшими по локоть, не производила на нее впечатление. Она просто покрутит ими, пока кровь снова не станет циркулировать нормально. Это не будет приятным, конечно, но она не сомневалась в том, что ей удастся это сделать.

Кроме того, пока ты будешь спать, тебе может прийти какаяmhasd| идея, добавила Хорошая Женушка Барлингейм. В книгах так все время бывает.

— Может быть, тебе придет, — сказала Джесси. — В конце концов, ты же у нас самая лучшая.

Она позволила себе лечь, подтолкнув подушку вверх под голову настолько далеко, насколько смогла. Ее плечи горели, ее руки (особенно левая) пульсировали, а мускулы живота все еще трепетали от усилия по поддержанию ее тела в положении, пригодном для того, чтобы пить сквозь соломинку… но в то же время она чувствовала себя странно удовлетворенной. В мире с самой собой.

Удовлетворенной? Как ты можешь чувствовать себя удовлетворенной? Твой муж умер, и ты приняла в этом непосредственное участие, Джесси. А предположи, что тебя найдут? Предположи, что тебя освободят? Ты задумывалась о том, как будет это все выглядеть в глазах того, кто тебя найдет? Как, ты думаешь, это будет выглядеть в глазах Констебля Тигардена? Сколько он будет думать перед тем, как вызовет полицию? Тридцать секунд? Может быть, сорок? Здесь, в провинции, они все чрезвычайно медлительны: он может затратить на это две минуты.

Джесси не стала спорить. Это было правдой.

Так как же ты можешь чувствовать себя удовлетворенной, Джесси? Как ты можешь чувствовать себя удовлетворенной в такой обстановке?

Она не знала, но тем не менее чувствовала. Ее чувство спокойствия было глубоко, как пуховая перина и тепло, словно грелка в кровати. Джесси подозревала, что большая часть этих чувств основана на чистой физиологии: если вы очень хотите пить, то можете окосеть от полстакана воды.

Но существовала, также, и психологическая подоплека. Десять лет назад Джесси неохотно оставила работу в качестве учителязаместителя, уступив в конце концов давлению настойчивой (хотя, возможно, здесь более подходящим было слово безжалостной) логике Джеральда. В то время он зарабатывал почти сто тысяч в год, и на этом фоне ее в общей сложности пять или семь тысяч выглядели жалкими. Это особенно было заметно во время уплаты налогов, которые поглощали всю эту сумму, однако налоговые инспектора тем не менее оставались недовольны и продолжали что-то разнюхивать в их счетах, словно ища остальное.

Когда она обратила внимание на их подозрительное поведение, Джеральд посмотрел на нее со смесью любви и раздражения. Это не был его обычный взгляд Почему вы, девушки, всегда так глупы? это выражение появилось спустя пять или шесть лет после этого — но весьма похожий. Они видят, что я делаю, объяснил он Джесси, они видят два больших немецких автомобиля в гараже, они смотрят на фотографии домика на озере, а затем смотрят в твою налоговую декларацию и видят, что ты получаешь столько, сколько им не хватит даже на сигареты. Они не могут в это поверить — для них это похоже на обман, на прикрытие каких-то махинаций… и, естественно, они начинают копать, ища то, что может за этим скрываться. Они не знают тебя, как я, вот в чем дело.

Она не смогла объяснить Джеральду, что значит для нее ее работа… или, может быть, он просто не захотел слушать. В любом случае дело было в следующем: преподавание, даже временное наполняло Джесси энергией, а Джеральд этого не понял, как не понял и того, что преподавание было тем мостиком, который соединял Джесси с той жизнью, которой она жила до того, как познакомилась с Джеральдом, когда она была учителем английского в Уотервилл-Хилл, женщиной самой зарабатывающей себе на жизнь, любимой и уважаемой коллегами и не принадлежащей никому. Она оказалась неспособной nazqmhr| (а, может быть, он пожелал услышать), что уход в отставку приведет к тому, что она станет чувствовать себя потерянной и в какой-то степени бесполезной.

Это чувство никчемности — вызванное, возможно, не столько тем, что ей пришлось вернуть контракт неподписанным, сколько неспособностью забеременеть — вырвалось спустя год из ее сознания, но так и не покинуло глубин сердца. Иногда она чувствовала себя стререотипом — молодой учительницей, удачно выскочившей замуж за преуспевающего адвоката, чье имя выгравировано на табличках в офисе. Эта молодая (ну, относительно молодая) женщина окончательно вступает в фойе удивительного дворца, зовущегося средний возраст, оглядывается и неожиданно обнаруживает, что она совсем одна — ни работы, ни детей, и муж, который почти полностью сосредоточен (можно было сказать, одержим маниакальной идеей, это было бы точнее, но очень грубо) на карабканье по лестнице успеха.