Дорожные работы - Кинг Стивен - Страница 9

22 ноября, 1973

Просыпаясь, он резко дернулся и сбил подушку на пол. Он испугался, что кричал во сне, но Мэри по-прежнему мирно спала на соседней кровати. Электронные часы на комоде показывали:

4:23 А. М.

Часы со щелчком переключились на следующую минуту. Старуха Би из Балтимора, та самая, которая занималась гидротерапией с целью повышения уровня самосознания, подарила их им на прошлое Рождество. Сами часы не вызывали у него никаких возражений, но он так и не смог притерпеться к щелчку, с которым менялись цифры. 4:23 щелк, 4:24 щелк, так ведь недолго и с ума сойти.

Он спустился в туалет, включил свет и помочился. Сердце глухо заколотилось у него в груди. В последнее время, когда он мочился, сердце у него начинало стучать, словно басовый барабан. Может быть, ты пытаешься мне что-то сказать, Господь?

Он вернулся и лег в кровать, но сон еще долго не приходил. Спал он беспокойно, метался во сне, и постель превратилась во вражескую территорию. Он не мог с этим ничего поделать. Руки и ноги его, похоже, забыли, какие положения они занимали, когда он спал.

Сон вспомнился довольно легко. И стараться не надо, Фред. Когда человек бодрствует, ему, конечно, легко проделывать этот фокус с прерывателем. Он с легкостью может разрисовывать картину кусочек за кусочком и делать вид, что не знает, что на ней изображено. Можно попытаться спрятать общую картину в погребе своего ума. Но всегда существует дверца из погреба, и когда ты спишь, то порой она открывается, и что-то выползает из темноты.

Щелк.

4:42 А. М.

Во сне он вместе с Чарли был на пляже Пирс (любопытно, что когда он рассказывал Винни Мэйсону свою краткую автобиографию, он совсем забыл упомянуть про Чарли – забавно, правда, Фред? Честно говоря, Джордж, мне это не кажется таким уж забавным. Да и мне тоже, Фред. Но сейчас слишком поздно. Или слишком рано. Короче, ты меня понял).

Он с Чарли был на этом длинном белом пляже, и денек выдался подходящий – яркое голубое небо, и солнце сияет, словно одна из этих идиотских пуговок, на которых рисуют улыбающуюся рожицу. Люди лежат на ярких покрывалах под зонтиками самых разных цветов, дети копаются в песке у самой воды со своими ведрышками. Спасатель стоит на белоснежной вышке, кожа у него коричневая, как сапог, а его белые синтетические плавки чуть не рвутся, словно внушительные размеры пениса и яичек – это непременное условие для тех, кто выполняет эту работу, и он хочет показать всем, кто находится поблизости, что условие это выполнено. Чей-то транзистор разрывается от звуков рок-н-ролла, и даже сейчас он смог припомнить мелодию:

Две девушки проходят мимо в бикини, уютно устроившиеся внутри своих красивых тел, словно созданных для траханья, но только не с тобой, а с дружками, которых никто никогда не видел, и большие пальцы их ног поднимают крохотные песчаные бури.

И вот что удивительно, Фред, надвигается прилив, а ведь прилива на пляже Пирс не может быть ни при каких обстоятельства, потому что ближайший океан находится в девятистах милях оттуда.

Они с Чарли строят песчаный замок. Но они начали строительство слишком близко от воды, и подступающие волны плещутся все ближе и ближе.

Надо нам было построить его подальше, папа, – говорит Чарли, но он упрямый, и поэтому продолжает строить. Когда прилив подобрался к первой стене, он построил ров, раздвигая пальцами влажный песок, словно вагину. Но вода все прибывала и прибывала. Проклятье! – завопил он, обращаясь к воде. Он заново построил стену. Волна смыла ее. Люди по непонятной причине принялись вопить. Некоторые из них побежали. Свисток спасателя заливался пронзительной серебряной трелью. Но он не поднимал глаз. Он должен был спасти замок. Но вода подступала все ближе, лизала его лодыжки, размывала башню, крышу, задние строения, весь замок. И наконец последняя волна отступила, оставив после себя лишь голый песок – гладкий, плоский, коричневый, сверкающий.

Криков больше не было слышно. Кто-то плакал. Он поднял глаза и увидел, что спасатель делает Чарли искусственное дыхание. Чарли был мокрым и белым, лишь его губы и веки были голубыми. Грудь его была абсолютно неподвижна. Спасатель прекратил попытки. Он поднял голову. Он улыбался.

Он был у него прямо над головой, – говорил спасатель сквозь улыбку. – Вы ведь отошли в это время?

Он закричал:

– Чарли!

И в этот момент проснулся, испугавшись, что и в самом деле закричал.

Он долго пролежал в темноте, слушая щелканье электронных часов и стараясь не думать о сне. В конце концов он встал, чтобы налить себе в кухне стакан молока, и лишь увидев блюдо с размораживающейся индейкой на кухонном столе, он вспомнил, что сегодня День Благодарения и прачечная закрыта. Он выпил молоко стоя, задумчиво глядя на ощипанную тушку. Цвет кожи индейки был таким же, как цвет кожи его сына во сне. Но Чарли не утонул, в этом нет сомнений.

Когда он снова укладывался в кровать, Мэри пробормотала нечто хрипло-неразличимо-вопросительное.

– Все в порядке, – ответил он. – Спи. Она пробормотала что-то еще.

– Хорошо, – сказал он в темноту.

Она вновь погрузилась в сон.

Щелк.

Было уже пять, пять часов утра. Когда он, наконец, задремал, рассвет успел прокрасться в спальню, словно вор. Последняя его мысль была об индейке, тупо лежащей на кухонном столе под холодным светом люминесцентной лампы – дохлая тушка, бессмысленно ожидающая, когда ее, наконец, съедят.

23 ноября, 1973

Он въехал на своем двухлетнем «ЛТД» на подъездную дорогу Стивена Орднера в пять минут девятого и запарковал его за орднеровской бутылочно-зеленой «Дельтой-88». Дом был похож на полевой валун, предусмотрительно оттащенный от хенридской дороги и частично спрятанный за кустами бирючины, от которых догорающий окурок осени оставил лишь голые скелеты. Он бывал здесь раньше и хорошо знал это место. Внизу был большой камин с каменной оградой, в спальнях наверху камины были поскромнее. Все они действовали. В полуподвальном этаже находился бильярдный стол фирмы «Брюнсвик», экран для домашних кинопросмотров и музыкальный центр «КЛХ», который Орднер год назад переделал в квадросистему. Стены были увешаны фотографиями из студенческо-баскетбольного прошлого Орднера – рост его был шесть футов пять дюймов, и он до сих пор был в неплохой физической форме. Орднеру приходилось нагибать голову, входя в дверь, и он подозревал, что Орднер этим гордится. Может быть, он даже специально опустил дверные косяки пониже, чтобы иметь возможность каждый раз нагибаться. Стол в столовой представлял собой плиту из полированного дуба девяти футов в длину. Проеденный червями высокий дубовый комод служил ему достойным дополнением, сияя сквозь шесть или восемь слоев лака. Застекленный китайский шкафчик в другом конце комнаты имел в высоту – ну, сколько бы ты сказал, Фред? По-моему, около шести футов пяти дюймов. Да, как раз около того. А на заднем дворе была вырыта яма для барбекю, достаточно большая, чтобы изжарить в ней неразделанного динозавра, а неподалеку раскинулась лужайка для гольфа. И никаких овальных бассейнов. Овальные бассейны считались банальностью. Исключительно для поклоняющихся богу Ра представителей среднего класса из Южной Калифорнии. У Орднеров не было детей, но они помогали корейскому мальчику, мальчику из Южного Вьетнама и оплачивали обучение мальчика из Уганды в инженерной школе, чтобы он мог вернуться домой и понастроить там гидроэлектростанций. Они были демократами – демократами они стали из-за Никсона.

Он подошел к дому и позвонил. Дверь открыла горничная.

– Мистер Доуз, – сказал он.

– Да, конечно, заходите, сэр. Позвольте, я возьму ваше пальто. Мистер Орднер у себя в кабинете.