Долорес Клейборн - Кинг Стивен - Страница 22

— В следующем месяце ей будет пятнадцать, — сказал Джо, словно это что-то меняло. В этом был весь Джо.

— Ты хоть слышишь сам себя? — спросила я. — Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?

Джо посмотрел на меня, потом наклонился и поднял газету.

— Оставь меня в покое, Долорес, — мрачно произнес он, — Я хочу дочитать эту статью.

Я хотела вырвать эту проклятую газету у него из рук и вдавить ее ему в морду, но тогда наверняка завяжется драка, а я не хотела, чтобы дети — особенно Селена — пришли и увидели что-либо подобное. Поэтому я просто подошла к Джо и осторожно, одним пальцем отогнула газету.

— Сначала ты пообещаешь мне, что оставишь Селену в покое, — произнесла я, — чтобы мы смогли покончить с этим грязным делом. Ты пообещаешь мне, что никогда в жизни не прикоснешься к ней подобным образом.

— Долорес, ты не… — начал он.

— Пообещай мне, Джо, или я превращу твою жизнь в ад.

— Ты думаешь, я боюсь этого? — выкрикнул он. — Ты превратила в ад последние пятнадцать лег моей жизни — твое мерзкое лицо ничто не может украсить! Если тебе не нравится, какой я, то это твоя вина!

— Ты еще не знаешь, что такое ад, — продолжала я, — но если ты не оставишь ее в покое, то очень скоро узнаешь.

— Хорошо! — взвизгнул он. — Хорошо, я обещаю! Вот! Сделано! Ты удовлетворена?

— Да, — ответила я, хотя это было и не так. Он уже никогда не смог бы удовлетворить меня. Даже если бы и сотворил одно из библейских чудес. Я намеревалась уехать с детьми из дома, иначе он станет мертвым еще до конца года. Что именно произойдет, для меня было не важно, но я не хотела, чтобы он догадался о чем-нибудь раньше, чем это уже невозможно будет изменить.

— Хорошо, — произнес Джо. — Теперь мы все решили, и давай покончим с этим делом, ведь так, Долорес? — Но он нехорошо смотрел на меня, его глаза блестели, и это не очень-то понравилось мне. — Ты считаешь себя очень умной, правда?

— Нет, — возразила я. — Раньше я была очень сообразительной, но ты видишь, во что меня превратила семейная жизнь.

— Ну что ж, продолжай, — произнес Джо, все еще с усмешкой глядя на меня. — Но ты еще не все знаешь.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты сама разберешься, — ответил он и развернул газету жестом богача, желающего удостовериться, что дела на бирже идут вполне нормально. — Для такой шустрой девочки, как ты, это будет совсем не трудно.

Мне это не понравилось, но я проглотила обиду. Частично потому, что не хотелось ворошить осиное гнездо дольше, чем это было необходимо, но дело было не только в этом. Я действительно считала себя шустрой, по крайней мере более сообразительной, чем он. Если бы он начал действовать за моей спиной, я бы поняла это буквально через пять минут. В общем, мною руководила гордыня, поэтому мысль о том, что Джо уже начал действовать, тогда не пришла мне в голову.

Когда дети вернулись из магазина, я отослала мальчиков в дом, а сама уединилась с Селеной. Позади нашего дома были заросли ежевики, в это время года кусты стояли почти голые. Ветер чуть слышно шумел в ветвях. Это был звук одиночества Из-под земли выпирал большой белый камень, и мы уселись на него. Над Ист-Хед всходила луна, и когда Селена прикоснулась к моим рукам, я почувствовала, что пальцы ее были так же холодны, как и далекая луна.

— Я боюсь идти в дом, мамочка, — произнесла Селена дрожащим голоском, — Я пойду к Гане, хорошо? Пожалуйста, разреши мне.

— Тебе нечего бояться, родная, — ответила я. — Я обо всем позаботилась.

— Я не верю тебе, — прошептала она, но ее лицо сказало, что она хочет этого, — ее лицо сказало, чти она больше всего на свете хочет поверить.

— Это правда, — успокоила я ее. — Он пообещал оставить тебя в покое. Отец не всегда сдерживает свои обещания, но это он сдержит, особенно теперь, когда я наблюдаю за ним, а он не может больше рассчитывать на твое молчание. К тому же он не на шутку испуган.

— Испуган — почему?

— Потому что я пообещала посадить его в тюрьму, если он будет продолжать свои грязные игры с тобой.

Селена застыла, лишь сильнее сжимая мои руки.

— Мамочка, ты не сделаешь этого?

— Именно это я и сделаю, — ответила я. — Тебе лучше знать об этом, Селена. Но я не особенно переживаю из-за этого; Джо не посмеет подойти к тебе ближе чем на десять шагов — ближайшие несколько лет… а потом ты уже будешь учиться в колледже. Если он и переживает за что-нибудь на этой земле, так это за свою собственную шкуру.

Селена медленно, но уже с какой-то долей уверенности отняла свою руку от моей, я увидела, как надежда появилась на ее лице — надежда и что-то еще. Как будто юность вернулась к ней, и в этот момент, когда мы сидели в лунном сиянии под кустами ежевики, я вдруг поняла, насколько она состарилась душой за эту осень.

— Он не побьет меня? — спросила Селена.

— Нет, — успокоила я ее. — Я все уладила. Тогда она поверила и, опустив голову на мое плечо, расплакалась. Это были слезы облегчения. Чистые и спокойные. Из-за того, что она плачет вот так, я еще больше возненавидела Джо.

Следующие несколько ночей я только и думала о том, что теперь в моем доме моя девочка спит лучше, чем три предыдущих месяца… но сама я заснуть не могла. Я слышала, как Джо храпит у меня под боком, и наблюдала за ним тем внутренним глазом, желая только одного: повернуться и перерезать ему глотку. Но я уже не была сумасшедшей, как тогда, когда чуть не размозжила ему башку. Мысль о том, что станет с детьми, если меня посадят за убийство, тогда не имела никакой власти над внутренним глазом, но позже, когда я сообщила Селене, что она в безопасности, да и я сама немного поостыла, это сработало. Тем не менее я знала: то, чего Селена хочет больше всего — чтобы все шло так, будто ничего не случилось, — невозможно. Даже если он сдержит свое обещание и никогда больше не станет приставать к ней, это невозможно… и все же, несмотря на то, что я сказала Селене, я не была полностью уверена, что Джо сдержит слово. Рано или поздно, но такие мужчины, как Джо, убеждают себя, что они могут попробовать еще раз; что если они будут чуточку осторожнее, то смогут получить чего хотят.

В моих ночных бдениях ответ казался достаточно простым: я должна забрать детей и уехать на материк, причем сделать это как можно скорее. Тогда мне удавалось быть спокойной, но я знала, что не смогу долго сдерживать себя — этот внутренний глаз не позволит мне. В следующий раз, когда я взорвусь, он будет видеть даже лучше, а Джо будет казаться еще противнее, и может не найтись ни одной оправдательной мысли на этой земле, которая удержит меня. Это был какой-то новый вид сумасшествия, по крайней мере для меня, и у меня хватило ума понять все вытекающие из этого последствия. Я должна уехать с острова, пока это сумасшествие полностью не овладело мной. А сделав первый шаг в цепи этих размышлений, я поняла, что означал тот хитрый огонек в глазах Джо.

Выждав, пока все немного успокоится, в одну из пятниц я села на одиннадцатичасовой паром и отправилась на материк. Дети были в школе, а Джо шатался где-то с приятелями и не должен был появиться дома до захода солнца.

Я взяла с собой чековые книжки всех троих детей. Мы откладывали деньги на их обучение в колледже с самого их рождения…

Я откладывала, Джо было абсолютно все равно, будут они учиться или нет. Когда вставал этот вопрос — конечно, это я поднимала его, — Джо чаще всего сидел в своем дерьмовом кресле-качалке, уткнувшись в «Америкэн», и единственное, что он мог сказать, было следующее: «Скажи мне, ради Бога, почему ты так настаиваешь на том, чтобы послать этих детей в колледж, Долорес? Я же не учился, но от этого мне нисколько не хуже».

Есть вещи, о которых спорить абсолютно бесполезно, ведь так? Если Джо считал, что чтения газеты и раскачивания в кресле ему достаточно, то о чем еще можно говорить? — это было бы просто бесполезно. Но это было еще ничего. Пока мне удавалось выбить из него хоть немного деньжат, чтобы положить на счета детей, я не стала бы возражать, даже если бы ему вздумалось считать, что во всех колледжах заправляют коммунисты. В ту зиму, когда он работал на материке, мне удалось выцарапать из него целых пятьсот долларов, и он визжал, как щенок. Жаловался, что я забрала у него все до последнего цента. Однако это не так, Энди. Если этот сукин сын не заработал в ту зиму две тысячи и, может быть, заначил еще двести пятьдесят долларов, то пусть у меня язык отсохнет.