Долгая прогулка - Кинг Стивен - Страница 12

— А кто твой отец? — спросил Гэррети.

— Он… В Эскадроне. И он точно рассчитал. ДЛИННЫЙ ПУТЬ — кончился прямо напротив меня.

— И что? — тихо спросил Олсон.

— Я слышал, как они идут, задолго до того, как они появились.

Звуковая волна, все ближе и ближе. И только через час появились они. Они ничего не видели и не слышали, и смотрели они только на дорогу. Их было двое, и шли они очень странно. Будто их сняли с креста и заставили идти, не вынув из них гвозди.

Теперь все слушали Стеббинса. Полное ужаса молчание накрыло их ватным одеялом.

— Толпа кричала. Одни выкрикивали фамилию одного парня, другие — другого, но слышно было только «давай! давай!» Один из них блондин в расстегнутой рубашке. Одна туфля у него расстегнулась или развалилась и все время хлопала. Другой был вообще без туфель, в высоких носках, но они доходили только до лодыжек… Понимаете, он долго так шел. Ниже его ноги были красные, и все видели, как из них лилась кровь. Но он, похоже, ничего не чувствовал.

— Прекрати. Ради Бога, прекрати, — взмолился Макфрис.

— Ты хотел знать, — возразил Стеббинс. — Так ведь?

Все молчали. Только пыхтел невдалеке вездеход, и кто-то еще получил предупреждение.

— Первым сдался блондин. Я это хорошо видел. Он вскинул руки вверх, будто собирался улететь, но вместо этого упал лицом вниз и через тридцать секунд получил пропуск — он шел с тремя. А потом толпа начала кричать. Они кричали, пока не увидели, что победитель пытается что-то сказать. Тогда они замолчали. Он встал на колени, как будто хотел помолиться, и из глаз его полились слезы.

Потом он подполз к тому, другому, и уткнулся лицом в его рубашку. Он что-то говорил, но мы не слышали, — он все говорил в рубашку тому парню.

Беседовал с ним. Потом солдаты подняли его и сказали, что он выиграл приз, и спросили, что он хочет.

— И что он сказал? — спросил Гэррети. Ему вдруг показалось, что в ответе на этот вопрос для него заключена вся жизнь.

— Он ничего им не ответил. Он продолжал говорить с мертвецом, но мы ничего не слышали.

— А потом? — спросил Пирсон.

— Не помню, — равнодушно ответил Стеббинс.

Все по-прежнему молчали. Гэррети сдавило горло, будто его засунули в тесную яму. Впереди кто-то, получив третье предупреждение, отчаянно каркнул, как умирающий ворон. «О Боже, не дай им убить его прямо сейчас, — подумал Гэррети. — Я сойду с ума, если услышу это. О Боже, пожалуйста». Карабины взорвали ночь своей музыкой. Это оказался низенький парень в красных брюках и белой футболке. Гэррети уже решил, что матери Перси больше не о ком беспокоиться, но это был не Перси. Сказали, что его фамилия Квинси или Квентин — что-то вроде этого.

Гэррети не сошел с ума. Он повернулся, чтобы что-то спросить у Стеббинса, но тот уже отступил на привычное место в хвосте, и Гэррети снова остался один.

Девяносто продолжали путь.

Глава 5

Без двадцати десять этого бесконечного дня первого мая Гэррети избавился от одного из двух своих предупреждений. Еще двое получили пропуск после парня в футболке — Гэррети едва это заметил. Он изучал себя. Голова — немного кружится, но в целом в порядке. Два глаза. Шея. Руки. Туловище — с ним все нормально, только бурчит в животе, не удовлетворенном концентратами. И две чертовски уставших ноги. Он подумал — как далеко ноги могут унести его сами по себе, прежде чем мозг, опомнившись, начнет командовать ими, приводить их в чувство, спасаясь от пуль, грозящих разнести его костяное вместилище? Как скоро после этого ноги начнут протестовать и в конце концов остановятся?

Ноги устали, но не так сильно, как могли бы. Ведь он был довольно тяжелым, и ногам приходилось выносить сто шестьдесят фунтов. Левая ступня протерла носок (он вспомнил историю, рассказанную Стеббинсом, и испытал укол ужаса) и начала раздражающе тереться о подошву. Но ноги еще шли, он не натер мозолей и был в хорошей форме. Двенадцать уже выбыли из игры, и столько же, если не вдвое больше, готовы были к ним присоединиться, но он в порядке. В полном порядке. Он жив. Разговор, прекратившийся после рассказа Стеббинса, завязался снова.

Янник, номер 98, обсуждал с Уаймэном, номер 97, происхождение солдат на вездеходе. Оба согласились, что они ублюдки с большой примесью цветной крови.

— Тебе ставили когда-нибудь клизму? — неожиданно спросил Пирсон.

— Клизму? — Гэррети задумался. — Нет, по-моему.

— А вам? — спросил Пирсон остальных. — Признавайтесь.

— Мне ставили, — смущенно признался Гаркнесс. — Один раз на Хэллуин, когда я сожрал целую коробку конфет.

— И тебе понравилось?

— Черт, нет! Кому понравится, когда в тебя вливают кварту теплой воды?

— Моему брату, — грустно сказал Пирсон. — Я спросил этого маленького засранца, жалеет ли он, что я иду, а он сказал, что мама обещала поставить ему клизму, если он не будет плакать. Он их обожает.

— Какая гадость, — поморщился Гаркнесс.

— Вот и я так думаю, — так же грустно согласился Пирсон.

Через несколько минут к ним присоединился Дэвидсон и рассказал, как он однажды напился на пикнике, ввалился в палатку и наблевал чуть не на голову какой-то толстой тетке, на которой не было ничего, кроме трусов. Она, по его словам, не рассердилась и даже позволила ему «за себя подержаться», как он выразился.

Потом Бейкер рассказал, как они в детстве «пускали ракеты», и один парень по имени Дэви Попхэм спалил себе все волосы на заднице. «Вонял, как свинья», — сказал Бейкер. Гаркнесс так смеялся, услышав это, что получил предупреждение.

После этого начался подъем. Истории передавались по цепочке идущих, пока Бейкер (не тот — Джеймс) не получил пропуск. После этого всякое желание шутить пропало. Некоторые заговорили о своих подружках. Гэррети ничего не сказал о Джен, но сейчас, в этом угольном мешке ночи, она казалась ему лучшим в мире из всего, что он когда-либо видел и знал.

Они прошли через спящий городок, вдоль шеренги мертвенно-бледных фонарей, продолжая переговариваться шепотом. У одного из домов на скамейке сидела молодая пара, прижавшись друг к другу. Девушке было не больше четырнадцати. Их тени, сливаясь, падали на дорогу, и идущие перешагивали через них в наступившей вдруг тишине.

Гэррети обернулся, уверенный, что рычание вездехода разбудит их. Но они все так же сидели, безразличные ко всему на свете. Он доел остаток концентратов и почувствовал себя немного лучше. Олсону ничего не осталось.

Странный этот Олсон — Гэррети еще шесть часов назад был уверен, что он мертв. Но он все еще шел и больше не получал предупреждений. Человек на многое способен, когда на кону оказывается его жизнь. Они прошли уже 54 мили.

За безымянным городком разговор умолк. Они прошли в молчании около часа, и к Гэррети снова начал подкрадываться сон. Он доел печенье матери и зашвырнул фольгу в кусты на обочине.

Макфрис извлек из своего рюкзака зубную щетку и чистил зубы — без пасты. «Распорядок дня, — подумал Гэррети. — Ужин, чистка зубов, здоровый сон. Люди машут тебе, и ты им машешь — так принято. Никто не ссорится (кроме Барковича) — тоже потому, что так принято».

Или нет? Он вспомнил, как Макфрис крикнул Стеббинсу, чтобы тот заткнулся. И как Олсон жадно, не поблагодарив, схватил сыр, который он дал ему. Эти фрагменты выглядели ярче, острее на тусклом распорядке дня.

В одиннадцать вечера одновременно произошло несколько событий.

Прошел слух, что мост впереди смыло во время грозы, и ДЛИННЫЙ ПУТЬ — будет временно приостановлен. По рядам идущих прошла волна оживления, и Олсон спекшимися губами пробормотал: «Слава Богу».

Тут же Баркович начал кричать что-то идущему рядом парню с дурацкой фамилией Ранк. Тот попытался ударить его, что было строжайше запрещено, и тут же получил предупреждение. Баркович легко увернулся от удара, продолжая кричать: