Четыре сезона - Кинг Стивен - Страница 43

Тодд перевел взгляд с газетной вырезки на Калошу Эда, но тот смотрел куда-то в сторону, на улицу, как будто там могло произойти что-нибудь необычное.

Этот тип, конечно, может его подозревать в чем-то, но из подозрений шубы не сошьешь. Разве что всплывет нечто такое, что связывало его и старика одной ниточкой.

Теперь всплывет, будь уверен. Потому что есть Калоша Эд. Стоит рядом – дурак в своих дурацких кедах. И зачем такой дурак живет на свете? Тодд потянулся к «винчестеру».

Калоша Эд и есть для них то самое недостающее звено. Все ясно, скажут они, старик и мальчик были сообщниками. И что тогда? Тогда суд. Отец, само собой, наймет лучших адвокатов, и те, естественно, помогут ему выкрутиться. Улики-то все больше косвенные. К тому же он произведет благоприятное впечатление на присяжных. Но что толку, если на дальнейшей жизни можно будет поставить крест. Газетчики разденут его и бросят у всех на виду – точь-в-точь как Дюссандер своих жертв в Патэне.

– Человек, изображенный на этом снимке, однажды переступил порог моего кабинета, – вдруг заговорил Эдвард Фрэнч, поворачиваясь к Тодду, – и назвался твоим дедушкой. Сейчас выясняется, что это давно разыскиваемый военный преступник.

– Да, – согласился Тодд. Его лицо ничего не выражало. Это было лило манекена.

– Как это могло произойти? – Вероятно, Эдвард Фрэнч рассчитывал, что его вопрос будет подобен громовому раскату, однако в нем прозвучала растерянность и еще обида, обида человека, которого ни за что ни про что обманули. – Я тебя спрашиваю, Тодд.

– Сначала одно, потом другое, – сказал Тодд, поднимая «винчестер». – Так и произошло. Сначала одно… потом другое. – Большим пальцем он спустил предохранитель и вскинул винтовку. – Я понимаю, звучит глупо, но именно так все и произошло. Ни убавить, ни прибавить.

Зрачки Калоши Эда расширились. Он попятился.

– Тодд, что ты… не надо, Тодд. Давай поговорим. Давай обсудим и… – Обсуждайте это вместе с вонючим фрицем на том свете, – сказал Тодд и нажал на спуск.

Вторым выстрелом он размозжил ему голову.

Калошу Эда развернуло к машине. Он слепо тыкался в закрытую дверцу и слабеющим голосом снова и снова повторял имя дочери. Третий выстрел, нацеленный в основание позвоночника, свалил его на землю. Он еще несколько раз дернулся и затих.

ШКОЛЬНЫЙ НАСТАВНИК МОГ БЫ, КОНЕЧНО, УМЕРЕТЬ И ПОСПОКОЙНЕЕ, подумал Тодд с нервным смешком. И тотчас мозг пронзило ледяной иглой. От боли он даже зажмурился.

Когда он снова открыл глаза, ему вдруг стало так хорошо, как не бывало много-много месяцев, а то и лет. Все тип-топ. Все в норме. Его лицо, еще минуту назад совершенно неживое, озарила какая-то первобытная радость.

В гараже он сложил в старый рюкзак патроны, четыреста с лишним патронов, все, что было в наличии. Когда он снова вышел в залитый солнцем сад, глаза его горели от радостного возбуждения, а на губах блуждала улыбка – так в предвкушении подарков улыбаются мальчишки на Рождество или в день своего рождения. Такая улыбка обычно предвещает пальбу из ракетниц после триумфальной победы, когда игроков выносят со стадиона на своих плечах ликующие болельщики. С такой улыбкой уходят на войну светловолосые парни в защитных касках.

– Я властелин мира! – выкрикнул он в высокое прозрачное небо и вскинул над головой винтовку обеими руками. А теперь – туда, на косогор, спускающийся к шоссе, туда, где лежит мощное дерево, словно созданное для засады.

Снайперам удалось снять его лишь пять часов спустя, когда почти стемнело.

Осень невинности

«Труп»

Глава 1

Наверное, в жизни каждого из нас есть что-то такое, что для нас имеет первостепенное значение, о чем просто необходимо поведать миру, вот только, пытаясь сделать это, мы сталкиваемся с неожиданным препятствием: то, что нам кажется важнее всего на свете, немедленно теряет свой высокий смысл и, облеченное в форму слов, становится каким-то мелким, будничным. Но дело ведь не только в этом, правда? Хуже всего то, что мы окружены глухой стеной непонимания, точнее, нежелания понять. Приоткрывая потайные уголки своей души, мы рискуем стать объектом всеобщих насмешек и, как уже не раз бывало, наше откровение будет гласом вопиющего в пустыне.

Понимание, желание понять – вот в чем нуждается рассказчик.

Мне только что исполнилось двенадцать, когда впервые в жизни я увидал покойника. Это было давно, а 1960 году, хоть иногда мне кажется, что с тех пор прошло совсем немного времени, особенно когда я вижу по ночам, как крупный град бьет прямо по его открытым, безжизненным глазам.

Глава 2

Возле громадного старого вяза, нависавшего над пустырем в Касл-Роке, мы оборудовали что-то вроде ребячьего клуба. Теперь ни пустыри, ни вяза уже нет – там обосновалась транспортная фирма. Что поделаешь, железная поступь прогресса… У клуба не было названия, а располагался он в сооруженной нами же хибарке, где мы – пять или шесть местных парней -собирались перекинуться в картишки. Вокруг нас ошивалась мелюзга. Время от времени – когда требовалось побольше игроков – мы дозволяли кому-нибудь из малышей присоединиться к нам. Играли мы, как правило, в «блекджек», а ставки редко доходили до пяти центов. И тем не менее, выигрыши достигали, по нашим понятиям, солидных сумм, в особенности если пойти ва-банк, но это мог себе позволить один лишь сумасшедший Тедди.

Стены нашей хижины мы сделали из старых досок, собранных на свалке строительной фирмы Макки, на Карбайн-роуд, а многочисленные щели заткнули туалетной бумагой. Крыша была из целого, хоть и проржавевшего листа жести, который мы сперли на другой свалке. Отлично помню, как мы волокли этот лист, трясясь от страха: у сторожа свалки была собака – настоящее чудовище, которое, по слухам, пожирало детей. Там же мы добыли и металлическую сетку от мух, служившую нам дверью. Мух-то она внутрь не пропускала, но и свет тоже – такая была ржавая, – поэтому в хибаре всегда царил полумрак.

Помимо картишек мы в нашем «клубе» тайком покуривали и рассматривали картинки с девочками. У нас там было с полдюжины служивших пепельницами жестянок с рекламой «Кэмела», два или три десятка потрепанных карточных колод (их Тедди свистнул у своего дядюшки, хозяина писчебумажного магазина, когда же дядюшка однажды поинтересовался, какими картами мы пользуемся, Тедди ответил, что наша любимая игра – морской бой и ни о каких картах мы и слыхом не слыхивали), набор пластмассовых жетонов для покера, а также весьма древняя подшивка журнала «Мастер Детектив», который мы иногда перелистывали, когда заняться больше было нечем. Под полом мы вырыли потайной погреб, куда и прятали все эти сокровища в тех редких случаях, когда одному из наших «предков» вдруг приходило в голову проверить, действительно ли мы такие паиньки, какими дома кажемся. Находиться внутри хижины во время дождя было все равно, что забраться в большой африканский тамтам как раз в разгар ритуальных плясок, вот только дождя в то лето не было и в помине.

Газеты писали, что такого жаркого и сухого лета не было с 1907 года. В пятницу, накануне последних выходных перед Днем труда и началом нового учебного года, немилосердно палящее солнце, казалось, собралось испепелить остатки жухлой травы в придорожных канавах – поля и сады были сожжены уже давно. Обычно изобильный в это время года рынок Касл-Рока опустел: торговать было нечем, разве что вином из одуванчиков.

В то утро мы с Тедди и Крисом засели за карты в довольно мрачноватом настроении, «предвкушая» начало занятий в школе. Чтобы хоть как-то развеселить друг друга, мы, как обычно, вспомнили пару анекдотов про коммивояжеров и французов. Ну, например, вот этот: «Если ты, придя домой, обнаруживаешь, что твое мусорное ведро вдруг опустело, а собака забеременела, значит, к тебе в гости заходил француз». Почему-то Тедди всегда обижался, услышав эту байку, хоть был он вовсе не французом, а поляком.