Четыре сезона - Кинг Стивен - Страница 34

– Какой ужас! – прошептала Моника. – Еще коньячку, мистер Денкер?

– Нет, нет, спасибо, – улыбнулся тот. – Хорошего понемножку, как говаривала моя теща.

Тодд нахмурился.

– Вы думаете, его отправили в лагерь? – подал голос Боуден-старший. – Вашего… Хесслера?

– Хасслера, – деликатно поправил Дюссандер. И помрачнел. – Многих постигла эта участь. Лагеря… позорная страница Германии, за которую наш народ будет казниться тысячу лет. Вот оно, духовное наследие, оставленное Гитлером.

– Ну, это уже вы чересчур, – заметил Дик Боуден, закуривая трубку и выпуская ароматное облачко. – Насколько мне известно, большинство немцев даже не подозревало о том, что происходит. В Аушвице, считали местные жители, работает колбасный завод.

– Фу, какая мерзость. – Взгляд Моники, обращенный к мужу, призывал его закрыть тему. – Вы любите запах табака? – улыбнулась она гостю. – Я обожаю этот запах!

– Я тоже… – поспешил согласиться тот, подавляя непреодолимое желание чихнуть.

Тут Боуден-старший перегнулся через стол и хлопнул сына по плечу. Тодд подскочил.

– Ты у нас сегодня тихий какой-то. Не заболел, а?

Тодд странно улыбнулся, одновременно и отцу и гостю.

– Да нет, пап. Просто я слышал про все это.

– Слышал?! – изумилась Моника. – Тодд, что ты…

– Мальчик сказал правду, – вступился за него Дюссандер. – В этом возрасте они могут себе позволить говорить правду. Нам, взрослым, это уже бывает не под силу, не правда ли, мистер Боуден?

Дик засмеялся, кивая в знак согласия.

– А что если я предложу Тодду прогуляться со мной до дома? – спросил Дюссандер. – Хотя ему, конечно, пора садиться за уроки.

– Тодд очень способный ученик, – словно по инерции похвалилась Моника, озадаченно глядя на сына. – Одни пятерки и четверки. В последней четверти он, правда, схватил тройку по французскому, но к марту, сказал, все будет тип-топ. Да, Тодд с мыса Код?

Ответом ей была все та же странная улыбка и легкий кивок.

– Зачем идти пешком, – возразил Дик Боуден. – Буду рад вас подбросить.

– Спасибо, но я предпочитаю пешие прогулки. Так как же?.. Нет, если не хочется…

– Ну что вы, – Тодд поднялся, – я с удовольствием.

Отец и мать дружно наградили его поощрительной улыбкой.

Почти всю дорогу старик и мальчик хранили молчание. Накрапывал дождик, и Дюссандер держал зонт над ними обоими. Поразительное дело, артрит по-прежнему не подавал голоса.

– Ты вроде моего артрита, – нарушил молчание Дюссандер.

– Чего? – задрал голову Тодд.

– Оба помалкиваете. Что это сегодня с тобой, мой мальчик? Переел?

– Ничего, – буркнул Тодд.

Они свернули на улочку, где жил старик.

– А что если я угадаю? – Дюссандер произнес это не без скрытого злорадства. – Когда ты зашел за мной, ты со страхом думал о том, как бы я не допустил за обедом какой-нибудь оплошности… не «раскололся» – так, кажется, вы выражаетесь? Но отступать было поздно, все предлоги, почему я не могу к вам прийти, ты давно использовал. Теперь ты злишься, потому что вечер прошел гладко. Я угадал?

– Не все ли равно, – огрызнулся Тодд.

– А почему, собственно, он не должен был пройти гладко? – не отступал Дюссандер. – Тебя на свете не было, когда я играл и не в такие игры. Вообще, ты тоже молодец, умеешь хранить тайну. Что да, то да. Но и ты должен признать: сегодня я был хорош! Я просто очаровал твоих родителей. Очаровал!

И вдруг Тодда словно прорвало:

– Никто вас не просил!

Дюссандер остановился.

– Не просил? Вот как? А я думал, ты в этом заинтересован, мой мальчик. Вряд ли они теперь будут возражать против того, чтобы ты приходил ко мне «почитать».

– Разбежались! – в запальчивости выкрикнул Тодд. – Может, мне от вас ничего больше не нужно! Никто меня, между прочим, не заставляет торчать в вашей конуре и смотреть, как вы поддаете не хуже, чем алкаши на вокзале. Никто, понятно! – В его голосе, пронзительном, дрожащем, звучали истерические нотки. – Хочу – прихожу, не захочу – не приду.

– Не кричи. Мы не одни.

– А мне плевать! – с вызовом бросил Тодд и зашагал дальше, демонстративно избегая зонта.

– Ты прав, никто тебя не заставляет. – Дюссандер помедлил, а затем рискнул пустить пробный шар: – Не хочешь – не приходи. Я ведь могу пить и в одиночестве, мой мальчик. Могу, представь себе.

Тодд злобно посмотрел на него.

– Знаю, к чему вы клоните.

Дюссандер изобразил на лице улыбку.

– Все, разумеется, будет зависеть от тебя.

Они остановились перед цементной дорожкой, что вела к дому старика. Дюссандер нашаривал в кармане ключ. Артрит напомнил о себе мгновенной вспышкой в суставах и тут же затаился в ожидании. Дюссандер начинал догадываться, чего он ждет: он ждет, когда я останусь один, вот тут-то он и развернется.

– Между прочим… – начал Тодд, словно задыхаясь, – если б мои про вас узнали… если бы я им только рассказал, они бы плюнули вам в лицо… они бы вам так накостыляли…

Дюссандер в упор разглядывал мальчишку. Тодд – бледный, осунувшийся, с воспаленными от бессонницы глазами – выдержал его взгляд.

– Ну что ж, я бы скорее всего вызвал у них отвращение, – промолвил Дюссандер, хотя у него было такое чувство, что Боуден-старший сумел бы, вероятно, на какое-то время подавить в себе отвращение, хотя бы затем, чтобы задать ему несколько вопросов… вроде тех, которые ему задал Боуден-младший. – Да, отвращение. Но любопытно, какие чувства вызовет у них сообщение, что их сын, все эти восемь месяцев зная, кто я есть, не сказал никому ни слова?

Тодд молчал.

– Короче, захочешь – приходи, – равнодушно сказал Дюссандер, – а нет – сиди себе дома. Спокойной ночи, мой мальчик.

Он повернулся и пошел к дому. Тодд, потерявший дар речи стоял под моросящим дождем и тупо смотрел ему вслед.

Март 1975 В тот день мальчик пришел раньше обычного, гораздо раньше чем заканчивались занятия в школе. Дюссандер в кухне пи свое виски из щербатой пивной кружки, на ободке которой было написано: «Кофейку не желаете?» Он перенес кресло-качалку на кухню, и теперь он пил и качался, качался и пил, отбивая такт шлепанцами по линолеуму. Он уже, что называется, «плавал».

Ночные кошмары давно его не мучили. Но сегодня приснилось что-то чудовищное. Такого еще не было. Он успел вскарабкаться до середины холма, когда они настигли его и поволокли вниз. Чего только с ним не проделывали! Он проснулся – точно по нему прошлась молотилка. Но на этот раз самообладание быстро к нему вернулось: он знал противоядие от ночных кошмаров.

Тодд ворвался в кухню – бледный, возбужденный, с перекошенным лицом. Дюссандер про себя отметил, как заметно мальчик похудел. Но, главное, глаза у него словно побелели от ненависти, и это не понравилось Дюссандеру.

– Сами заварили, теперь расхлебывайте! – с порога выкрикнул Тодд.

– Что я заварил? – осторожно спросил старик, внезапно догадываясь, в чем дело. Однако он не подал виду, даже когда Тодд с размаху обрушил на стол учебники. Какая-то книжка, скользнув по клеенке, шлепнулась на пол.

– Да, вы! – пронзительно крикнул Тодд. – А то кто же? Вы заварили эту кашу! Вы! – Щеки у него пошли пятнами. – И расхлебывать это придется вам, или я вам устрою! Вы у меня тогда попляшете!

– Я готов тебе помочь, – спокойно промолвил Дюссандер. Он вдруг заметил, что скрестил руки на груди, в точности как когда-то, его лицо выражало озабоченность и дружеское участие. Ничего больше. – А что, собственно, случилось?

– Вот что! – Тодд швырнул в него распечатанный конверт – не такой уж легковесный прямоугольник плотной бумаги кольнул его в грудь и упал на колени. Первым побуждением Дюссандера было встать и залепить мальчишке пощечину, он даже сам поразился силе вспыхнувшего в нем гнева. В лице он, однако, не изменился… То был, наверно, школьный аттестат, не делавший, надо думать, школе большой чести. Нет, это был не аттестат, а не вполне обычный табель с оценками, озаглавленный «Прогресс в учебной четверти». Дюссандер хмыкнул. Из развернутого листка выпала бумажка с печатным текстом. Дюссандер временно отложил ее и пробежал глазами оценки.