Черный Дом - Петухов Юрий Дмитриевич - Страница 11

И снова меня выручила старая выучка, не даром два года гоняли до полусмерти в марш-бросках, на тактике, на учениях. Я кубарем полетел на асфальт, не жалея ни своей кожаной куртки, ни ребер, ни локтей, раз десять перевернулся с разгону, не потеряв инерции, выполз за какой-то крохотный парапет, потом уже на полусогнутых рванул за грузовик, он еще стоял, я успел укрыться, но он дернулся — это уезжала еще группа казаков. За столб! И снова на асфальт! Пули бились о его поверхность, отскакивали. А я полз в темноту, выполз, стал приподниматься… и тут почти в упор, над самой головой моей ударили из пулеметов эти проклятые «нейтральные» БТРы. Я думал, все, это конец, повалился снова наземь, закрыл голову руками. Позади грохотало, гремело, трещали очереди, сливаясь одна с другой. Извернувшись, я пытался рассмотреть, что творится перед входом в тех. здание — конечно, там никого не было, валялось несколько трупов, изувеченных, многократно простреленных со всех сторон, значит, «боевикам» удалось прорваться внутрь. Слава Богу! Слава этим героям! Они в укрытии. Кто-то из них уже убит. Убито много безоружных, но все равно, еще могут прислать подмогу из «белого дома» и остановить эту бойню.

Стреляли теперь не с нижних этажей, где укрывались «боевики», пальба шла с верхних — это отводили душу «витязи», безумный треск стоял, лупили для эффекта трассирующими, все черное небо прошивалось с обеих сторон десятками очередей. И тут еще проклятые БТРы начали разъезжать по аллее и лупить из пулеметов, куда глаза глядят, добивая раненных, кося бегущих, во тьму рощицы. Я еще не знал, что именно в рощице укрылось большинство из безоружных, я никак не мог выползти из зоны обстрела, потому что лупили со всех сторон — черт его знает, какая пуля прошьет: в лоб, в затылок, в висок. Охранники-каратели засели повсюду. Они никого не жалели, они знали — все свои заняли позиции, перемещаться не будут, бить надо по движущимся целям, не ошибешься. И они били с какой-то садистской жестокостью, зверством. «Нейтральные» БТРы палили из-за моей спины. Но теперь они не могли меня зацепить. Я был слишком близко к ним, под прикрытием балок. Но снова какой-то несчастный, лежавший метрах в шести от меня, вскочил, завопил: «Наши! Подмога!» И рухнул простреленный невесть откуда. Нет, все броневики были не наши. И лупили со всех сторон не наши. Пальбу во все время «боя», а точнее, расстрела безоружных, вели «витязи» и прочие каратели. Никто и ничто не угрожало им. Засевшие внизу, на первом этаже тех. центра «боевики» — человек семь-восемь, не отвечали на их выстрелы. Я был неподалеку и потому многое видел в этом кромешном аду. Мне даже показалось, что выскользнули две или три тени, умело, профессионально вышли из зоны, скрылись в рощице. Я не знал, они ли, нет. Пальба стояла безумная. Какая-то «скорая» сдуру пронеслась по аллее. «Витязи» и БТРы чуть не разнесли ее в щепки. Да, теперь я не сомневался. Боя никакого нет, идет жуткий расстрел! Идет дикий, садистский кураж! Резвятся «витязи»! Нет, не годилось им такое название, русское, не годилось. Убийцам этим больше к лицу было — какие-нибудь «рейнджеры» или что-то наподобие, недаром на рукавах у них были нашивки с английскими буквами, английскими словами. Они и работали на «мировое сообщество». Это они крушили, разрушали здания телецентра, это от их пуль погибали случайные работники студий, именно от их, ибо «боевики» никуда не смогли проникнуть. Никуда! Все разрушения на совести «витязей». Порезвились, защитнички демократии!

Но не о них я думал, под обстрелом. Мне было страшно До жути. И одновременно мне было до слез жалко «боевиков», этих всего лишь нескольких вооруженных ребят в камуфляже и трех-четырех пацанов с дубинками и щитами, ""Добранными во время побоища у Смоленской. Эти пацаны забились вместе с «боевиками»-героями в щели на первом этаже. И тех и других бросили на смерть, предали. Я не представлял, что сейчас могли испытывать эти герои-смертники под пулями озверевших карателей. И я вспоминал лица тех, кто шел к Дому Советов в ту черную страшную колючую непогоду. Они поверили. И эти поверили. Сейчас они умрут. А подмоги не видно. И будет ли она?! Ко мне подползли еще пятеро или шестеро безоружных, грязных, трясущихся. Меня поразила одна девица — тощая, в белых когда-то, модных узких штанах — она пришла просто поглазеть, она жила рядом. Теперь она рыдала безостановочно и размазывала грязь со слезами по лицу. Всем нам спасение было только в одном — в рощице, что темнела напротив, через аллею. Броневики продолжали методично курсировать, расстреливая всех лежащих, укрывающихся, прячущихся — один поворот башенки, поворот ствола, и мы снова будем как на ладони, а это верная смерть. И я уже понял, что для сидящих по этажам зданий и сидящих в броневиках все тревоги и опасения давно закончились, теперь они вольготно и абсолютно безопасно для себя охотились на двуногую дичь — высветить, обнаружить и расстрелять. Молодецкая забава!

Нет! Надо было бежать туда, за деревья, в рощу. Но как? Почти рядом, в двадцати метрах уже рванули туда минуту назад два парня, их скосили — один еще дергался, пытался вытащить другого, цеплялся, тянул его к деревьям, подальше от света. Но второй очередью и его добили. Шла охота.

Я не знал, сколько же боезарядов выдали «витязям» — каждый расстрелял по десятку «рожков», не меньше. И все же время от времени, через пять-шесть минут пальбы наступало краткое затишье. Раз-два в такое вот затишье я пытался рвануться. Но новые очереди, стучащие по асфальту пули укладывали меня обратно. Я поражался мужеству людей, которые выскакивали то и дело из рощицы, подхватывали раненных, тянули их за деревья, а иногда и оставались там же, рядом. Кто-то стонал, кричал. Но очереди заглушали все.

Наконец, когда БТРы ушли подальше, повернувшись к нам кормой, мы врассыпную бросились через аллею. Это был отчаянный бросок. Девица в белых брючках неслась пулей, она с лету плюхнулась под деревья, в грязь. Больше я ее не видел. Очереди ударили запоздало. Но кто-то, по-моему, упал, не добежал. В этой суете и в этом аду трудно было что-то разобрать.

— Давай! Быстрей! За стволы прячьтесь! — кричали нам люди из рощи.

— Помощь нужна? — спросил из мрака мужик. У него был бинт, еще какие-то медицинские штучки.

— Все нормально, — ответил я.

И тут же побежал во тьму, за ствол здоровенного дерева. Мне уже надоело лежать на брюхе, устал и замерз, осень. А там можно было стоять в полный рост. Я никак не мог отдышаться. Но это уже шалили нервы. Еще через несколько минут вернулся броневик, светанул лампой-фарой в рощицу и шарахнул длинной очередью. Я знаю, как бьет крупнокалиберный пулемет, сам в свое время был старшим стрелком. Посыпались тяжелые ветви. Кто-то вскрикнул. И словно на крик шарахнули еще раз. А «витязи» все палили очередями со всех сторон по зданиям Останкина, резвились, крушили. Они теперь были почти не страшны нам, только с верхних этажей самого телецентра можно было бить по залегшим в роще, но бить наугад, вслепую, во тьму. Страшнее были БТРы-убийцы. Эти косили беспощадно.

Когда глаза мои привыкли к темноте и мраку, я увидел, что в рощице лежат, сидят, пригнувшись, стоят за стволами тысячи людей. Почти никто не уходил. Я перебежками сновал между обстрелами от дерева к дереву. Ампилова не было. Ушел. Но многие повторяли как заклинание: «Нельзя уходить до утра! Нельзя бросать ребят!» Горько плакала рядом пожилая женщина: «Бедненькие, ребятки! Что же с ними сейчас сделают эти гады! Убийцы! Сволочи! Надо же идти к ним, спасать, ну что вы стоите, мужики, ну сделайте хоть что-нибудь!» С голыми руками идти под пули профессиональных убийц? На свет?! Люди вздыхали, многие, как и я, пытались подползти из рощи поближе, к зданию. Но очереди били в упор, из укрытий выползать было смерти подобно. Не жалели патронов защитнички «мирового сообщества». Как их потом нахваливали наши телевизионщики и «мастера искусств». Интеллигенция, превозносящая убийц, называющая их спасителями… мразь! погань! Впрочем, эти нерусские «мастера» никогда не жалели русского народа: ни в восемнадцатом, ни в тридцатых, ни в девяносто третьем. Вдохновители палачей и подстрекатели убийц — вот вам имя, интеллигентствующие холуи! Но там, под пулями я меньше всего думал про них. Я не знал, что делать. Я не мог уйти, ведь там еще погибали люди, если я уйду, значит, я их прощу, и я стану предателем.