Бессонница - Кинг Стивен - Страница 3

«Послушай, дурак, ты же напугал меня до смерти!» Последним па в этом коротком танце являлся Обмен Священными Заверениями — обычно именно в этот момент водители начинают брать под контроль свои эмоции… Всегда ставя себе в заслугу то, что никто не пострадал, как и в данном случае. Иногда водители даже обмениваются рукопожатием.

Ральф приготовился наблюдать за всем этим со своего места в ста пятидесяти ярдах от точки столкновения, но как только распахнулась дверца «датсуна», он понял, что здесь все пойдет иначе — инцидент не только не закончился, но ждет своего продолжения. И уж определенно никто не станет пожимать руки в финале этого представления.

Дверца автомобиля не просто открылась — она распахнулась.

Выскочивший на дорогу Эд Дипно замер возле своей машины, его узкие плечи квадратом застыли на фоне темнеющих облаков. Он был в потертых джинсах и футболке, и Ральф отметил, что никогда прежде не видел Эда иначе, чем застегнутым на все пуговицы. И еще что-то было намотано вокруг шеи Эда: нечто белое и длинное. Шарф? Да, похоже на шарф, но кто же станет надевать шарф в такую жару?

Эд стоял возле машины, глядя, казалось, во все стороны, кроме нужной.

Яростные повороты его головы вызвали у Ральфа ассоциацию с петухом, оглядывающим свои владения в поисках захватчиков и чужаков. Но что-то в этом сходстве вызвало беспокойство Ральфа. Никогда прежде он не видел Эда таким; скорее всего, поэтому Ральф и встревожился, однако его волновало и кое-что другое. Истина же была проста: никогда и никого Ральф не видел в таком состоянии.

На западе прогрохотал гром, теперь уже громче. И ближе.

Мужчина, выбравшийся из «форда», вдвое, а может, и втрое был крупнее Эда. Огромный живот свисал над ремнем его зеленых рабочих брюк; ( белой рубашки с распахнутым воротом выступали полукружия пота размером с тарелку. Бейсбольную кепку он сдвинул на затылок, чтобы лучше рассмотреть нахала, врезавшегося в его автомобиль. Лицо мужчины с тяжелой челюстью было смертельно бледным, лишь на скулах горели яркие пятна, и Ральф подумал: «Да он первый кандидат на инфаркт. Находись я ближе, клянусь, увидел бы красные прожилки у него на коже», — Эй! — крикнул толстяк, обращаясь к Эду. Голос, вырвавшийся из необъятной груди, звучал до абсурдности тонко, пронзительно. — Где это ты получал права?

Эд немедленно повернул свою вертлявую голову в сторону голоса — как будто именно этого звука он и ждал; так летит самолет, ведомый радаром, и Ральф впервые увидел глаза Эда. Почувствовав, как в груди у него вспыхивает тревога, он побежал в сторону столкновения. А в это время Эд направился к Толстяку в пропитанной потом рубашке и бейсбольной кепке. Он шел на негнущихся ногах дерганой походкой, столь отличавшейся от его обычной легкой иноходи.

— Эд! — крикнул Ральф, но освежающий бриз, теперь уже несущий с собой холодок скорого дождя, казалось, отнес в сторону слова прежде, чем те были произнесены. Эд не обернулся. Ральф побежал быстрее, забыв о ноющей боли в ногах и пояснице. В немигающих, широко открытых глазах Эда Дипно он увидел убийство. У Ральфа не было абсолютно, никакого опыта обоснования подобных суждений, но он не думал, что в оценке такого взгляда можно ошибиться; так поглядывают друг на друга бойцовые петухи при нападении. — Эд! Постой, Эд! Это я, Ральф!

Тот даже не оглянулся, хотя теперь Ральф находился так близко, что Эд просто не мог не слышать его, несмотря на порывы ветра. А вот Толстяк оглянулся, и Ральф заметил страх и неуверенность в его глазах. Затем Толстяк снова повернулся к Эду и успокаивающе поднял руки.

— Послушай, — начал он, — мы ведь можем поговорить… Это было все, что он успел сказать. Эд стремительно сделал еще один шаг, взмахнул кулаком — казавшимся особенно белым в быстро сгущающихся сумерках — и ударил Толстяка в его более чем внушительную челюсть. Звук удара прозвучал, словно выстрел из детского духового ружья.

— Сколько человек ты уже убил? — спросил Эд. Толстяк прислонился к своему пикапу, рот его был открыт, глаза выпучены. Тем же быстрым, странным, скачущим шагом Эд вплотную приблизился к Толстяку, очевидно, игнорируя тот факт, что водитель пикапа дюйма на четыре выше и фунтов на сто тяжелее его. Эд снова ударил верзилу.

— Давай! Сознавайся, храбрец, — сколько человек ты уже убил?

— Эд перешел на крик, тут же заглушенный первыми внушительными раскатами грома.

Толстяк оттолкнул Эда — жест не агрессии, но простого испуга, — и тот отлетел назад, ударившись о покореженный капот своего «датсуна», однако сразу же ринулся назад, сжав кулаки, готовый наброситься на Толстяка, съежившегося возле своего «форда» в съехавшей набекрень кепке и выбившейся из брюк рубашке. В голове Ральфа пронеслось воспоминание — виденный давным-давно немой фильм, в котором братья Маркс изображали туповатых маляров, — и внезапно он ощутил прилив сочувствия к Толстяку, нелепому и запуганному до смерти.

Эд же отнюдь не выглядел нелепо. Раскрытый в широком оскале рот и немигающие глаза делали его еще более похожим на бойцового петуха.

— Я знаю, чем ты занимаешься, — прошипел он Толстяку. — Ты что же думаешь, это все игрушки? Надеешься, что тебе и твоим дружкам-палачам удастся ускользнуть… И в этот момент подоспевший Ральф, пыхтя как паровоз, положил руку на плечо Эда. Жар под тонкой футболкой обескураживал; будто рука его легла на раскаленную печь, а когда Эд обернулся, на какое-то незабываемое мгновение Ральфу показалось, что он смотрит прямо в бушующее пламя. Никогда прежде не видел он такой абсолютной, беспричинной ярости в человеческих глазах, более того — даже не подозревал, что такая ярость возможна.

Импульсивно Ральф едва не отшатнулся, но, подавив в себе это желание, замер. Промелькнула мысль, что если сейчас он отступит, то Эд набросится на него, как взбесившийся пес. Нелепо, конечно. Эд был химиком-исследователем, Эд был членом литературного клуба (из тех, кто изучает пудовые книги о Крымской войне), Эд был мужем Элен и отцом Натали. Черт, в конце концов, Эд был его другом…

… Вот только сейчас перед ним стоял вовсе не Эд, и Ральф сознавал это.

И вместо того, чтобы отступить, Ральф подался вперед, схватил Эда за плечи (такие горячие под тонкой тканью футболки, так невообразимо, мучительно обжигающие) и стал поворачивать его к себе, пока Эд не отвел взгляд от Толстяка.

— Эд, прекрати! — произнес Ральф громким, сильным и уверенным голосом, каким, по его глубокому убеждению, только и можно разговаривать с людьми, впавшими в истерику. — Все нормально! Просто успокойся!

Эд, не сводивший остекленевших глаз с Толстяка, скользнул взглядом по лицу Ральфа. Не такое уж большое достижение, однако Ральф почувствовал некоторое облегчение.

— Что это с ним? — спросил Толстяк. — Вам не кажется, что он сошел с ума?

— Уверен, с ним все в порядке, — ответил Ральф, хотя вовсе не был убежден в чем-либо подобном. Произнес он это сквозь зубы, не сводя глаз с Эда. Он не осмеливался отвести взгляд — этот контакт казался единственной зацепкой, позволяющей ему удерживать парня, но зацепкой слишком хрупкой. — Обычное потрясение из-за случившегося. Ему нужно несколько секунд, чтобы успо…

— Спроси, что там у него под брезентом! — внезапно закричал Эд, указывая через плечо Ральфа. Сверкнула молния, и на какой-то миг мало заметные шрамы от юношеские прыщей Эда стали выпуклыми, превратившись в подобие странной рельефной карты. Прогремел гром. — «Эй, эй, Сьюзен Дэй! — пропел Эд высоким детским голосом, от которого у Ральфа мурашки поползли по телу. — Сколько ты убила детей?»

— Да никакое у него не потрясение, — заключил Толстяк. — Он сумасшедший. И когда приедет полиция, уж я позабочусь, чтобы его засадили куда следует.

Оглянувшись, Ральф увидел над кузовом пикапа голубой брезент, закрепленный ярко-желтой бечевкой. Под брезентом угадывались округлые формы.

— Ральф? — прозвучал застенчивый голос. Он перевел взгляд влево и увидел Дорренса Марстеллара — девяностолетнего старейшего представителя Сборища Старых Кляч Гаррис-авеню — тот стоял как раз позади грузовичка Толстяка. Выдубленными временем руками Дорренс скручивал и раскручивал книжку, как бы проверяя переплет на крепость. Ральф предположил, что это сборник стихов — единственное, что читал Дорренс. А может, он и не читал вовсе; возможно, ему просто нравилось держать книги в руках и рассматривать изящно сложенные строки.