Ученица Холмса - Кинг Лори Р. - Страница 43

Я откинулась на спинку сиденья и перевела дух. Через пару минут до меня донесся тоненький голосок:

– Да, мисс.

Не доезжая до театра, он повернул свой старый кеб в темный переулок, примыкающий к одному из бесчисленных лондонских маленьких парков. Дверь кеба распахнулась, и Холмс уставился на меня.

– Твою мать звали не Мэри Маккарти, – произнес он.

– Да, ее звали Джудит Клейн. Просто не надо меня больше пугать так, пожалуйста. Я хожу перепуганная и к тому же слепая с того момента, как покинула квартиру вашего брата, и очень устала.

– Прошу прощения, Рассел. Мое извращенное чувство юмора не раз подводило меня и раньше. По рукам?

– По рукам.

Он влез в кеб.

– Рассел, теперь твоя очередь повернуться ко мне спиной. Едва ли я смогу войти в театр в обличье кебмена.

Я поспешно вылезла через дверь с другой стороны. Через несколько минут он появился из кеба в пальто и шляпе, с усами и тростью, под пальто вечерний костюм. К нему подошел небольшого роста мужчина, тихонько что-то насвистывая.

– Добрый вечер, Билли.

– Добрый вечер, мистер... Добрый вечер, сэр. – Он дотронулся до шляпы, приветствуя и меня.

– Билли, смотри не сверни себе шею среди этих коробок. И если замерзнешь – под сиденьем есть плед. Единственное, что от тебя требуется, это не заснуть. Держи ухо востро.

– Все будет в порядке, сэр. Не беспокойтесь. Удачного вам вечера, сэр, мисс.

Я была настолько смущена, что даже не заметила, как он взял меня под руку.

– Холмс, как вы меня нашли?

– Ну, не буду утверждать, что это просто совпадение, я полагал, будто мое убежище тебе, возможно, придется по душе и ты проведешь там весь день. К тому же и привратник, когда я говорил с ним час назад, и служащий, которому ты отдала посылку для Уотсона, заверяли меня, что ты еще не выходила. Рассел, это промах. Надо было оставить эти брюки.

– Понимаю. Извините. А что вы разузнали новенького?

– Видишь ли, я не разузнал абсолютно ничего. Ни одной сплетни, ни единого слова, никто даже понятия не имел о каких-либо поползновениях против старого Холмса. Должно быть, я теряю чутье.

– А может, ничего и не было?

– Может быть. В общем, любопытная ситуация. Я заинтригован.

– А я замерзла. Итак, что мы собираемся делать сейчас?

– Мы будем слушать голоса ангелов и людей, дитя мое, и погрузимся в мир музыки Верди и Пуччини.

– А после?

– После мы наконец-то пообедаем.

– А потом?

– Боюсь, что мы забьемся назад в квартиру моего брата и будем выглядывать из-за занавесок.

– Кстати, как ваша спина?

– К черту мою спину, я хочу, чтобы ты прекратила рассуждать на эту тему. К твоему сведению, меня осмотрел отставной военврач, который промышляет тем, что делает подпольные операции и латает огнестрельные раны. Он сказал, что это пустяк, и велел убираться, так что я нахожу эту тему утомительной.

Я была рада, что его настроение улучшилось.

Вечер, который последовал за всем этим, остался в моей памяти надолго. Дважды я засыпала и, проснувшись, обнаруживала свою голову на плече Холмса, но он, казалось, ничего не замечал. Он был настолько увлечен музыкой, что, я уверена, начисто забыл о моем присутствии, забыл, где находится сам, забыл, как дышать. Мне никогда особо не нравилась опера, но в тот вечер – к сожалению, не могу вспомнить, что именно мы слушали, – даже я начала кое-что понимать. (Между прочим, здесь я позволю себе опровергнуть записи биографа Холмса, поскольку никогда не видела, чтобы Холмс мягко покачивал рукой в такт музыке, как однажды написал Уотсон.)

В антракте мы выпили шампанского и отошли в тихий уголок, чтобы поменьше быть на виду. Холмс умел быть очаровательным, когда хотел, но в тот вечер он просто блистал, рассказывая о своих беседах с представителями высших каст Индии и тибетскими ламами, о последних своих исследованиях, посвященных губной помаде и ее разновидностям, рассуждая о музыкальном мире вообще и только что услышанных нами ариях в частности. Я была поражена этим Холмсом, которого впервые видела таким беззаботным, с трудом верилось, что этот же человек часами может пребывать в унылом, подавленном настроении, писать скучноватые монографии на тему дедукции как науки и метить краской пчелиные спины, дабы проследить их путь по Суссекским холмам.

– Холмс, – спросила я, когда мы вышли на улицу, – я понимаю, что вопрос может показаться вам несколько детским, но скажите – вы чувствуете себя в ладу с самим собой? Я спрашиваю исключительно из любопытства, вам не обязательно отвечать.

Он предложил мне руку, и я оперлась на нее.

– "Кто же я такой?" Ты это имеешь в виду? – Он улыбнулся и ответил самым странным образом: – Ты знаешь, что такое фуга?

– Вы уходите от разговора?

– Нет.

Некоторое время, пока мы шли в тишине, я думала, что же он хотел этим сказать.

– Я поняла. Две отдельные части фуги могут показаться совершенно не связанными между собой, пока слушатель не получит полное о ней представление, и вот тогда внутренняя логика музыки и обнаружит скрытую связь.

– С тобой приятно разговаривать, Рассел. Уотсону потребовалось бы на это не менее двадцати мучительных минут. О, это еще что такое? – Он дернул меня за руку, и мы остановились в тени здания, которое только что обогнули, с замиранием сердца уставившись на неровные отблески ламп и очертания шлемов и фуражек констеблей в том месте, где мы оставили кеб и Билли. Были слышны громкие голоса, подъехала карета «скорой помощи». Холмс прислонился спиной к стене.

– Билли? – прошептал он хриплым голосом. Как они могли нас выследить? Рассел, я что, теряю хватку? Я никогда не встречал человека, который мог бы сделать это. Даже Мориарти не смог бы. – Он тряхнул головой, словно для того, чтобы прояснить мысли. – Я должен осмотреть место, прежде чем эти болваны затопчут все доказательства.

– Подождите, Холмс. Это может быть ловушкой. Возможно, нас поджидает кто-нибудь с духовым ружьем или винтовкой.

Холмс внимательно осмотрел улицу и медленно покачал головой.

– За весь вечер мы несколько раз представляли собой отличные мишени. Учитывая такое скопление полицейских, это было бы слишком большим риском для него. Нет, пойдем. Единственное, на что я надеюсь, это на то, что расследование ведет человек, у которого есть хоть крупица здравого смысла.

Я последовала за ним настолько быстро, насколько позволяли мне мои каблуки. Подойдя поближе, я увидела маленького жилистого человека, который протянул руку Холмсу, здороваясь. На вид ему было лет тридцать пять.

– Мистер Холмс, рад видеть вас. А я-то гадал, не измените ли вы свою внешность? Мне кажется, вы должны иметь какое-то отношение ко всему этому.

– Инспектор, к чему такому «этому»?

– Видите ли, мистер Холмс, кеб... Могу ли я чем-нибудь вам помочь, мисс? – Последние слова были адресованы мне.

– А, Рассел, мне бы хотелось представить тебя моему старому другу. Это инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда. Его отец был моим коллегой по ряду дел. Лестрейд, это моя... – Быстрая улыбка мелькнула на его губах. – Моя помощница, мисс Мэри Рассел.

Лестрейд уставился на нас двоих, а затем разразился смехом, к моему негодованию. Неужели такова будет реакция каждого полицейского?

– Ох, мистер Холмс, вы такой же шутник, как раньше. А я уж совсем позабыл ваши шутки.

Холмс выпрямился в полный рост и холодно посмотрел на него.

– Лестрейд, я хоть раз позволял себе шутки, которые касались бы моей профессии? Хоть когда-нибудь? – Последние слова прозвучали в холодном воздухе резко, подобно выстрелу, и юмор Лестрейда быстро улетучился. Остатки улыбки придали его лицу что-то крысиное. Он бросил на меня быстрый взгляд и откашлялся.

– Ну да, хорошо, мистер Холмс, я полагаю, вам бы хотелось посмотреть, что они оставили от вашего кеба. Один из наших людей давно знал Билли, еще со старых времен, и решил позвонить мне. Не сомневаюсь, за сегодняшнюю работу он получит повышение по службе. О своем товарище можете не волноваться, с ним будет все в порядке уже, я полагаю, через день-два. Похоже, это был хлороформ. Он уже начинал приходить в себя, когда его нашли.