Золушка и Дракон - Михалкова Елена Ивановна - Страница 41

– Так разорвите контракт с ним! – Клара Ивановна пожала плечами с великолепным пренебрежением ко всем возможным клиентам.

Сергей больше не мог сдерживаться.

– Уважаемая Клара Ивановна, – задушевно сказал он. – То, что вы купили кулек нищих художников по две копейки штучка, не означает, что вам продадутся и другие. Простите. – Он встал, сделал шаг к двери, бросив последний сочувственный взгляд на инструменты.

– Куда?! – взвилась сиделка. – Я вас не отпускала!

– Я не одна из ваших игрушек, – пожал плечами Сергей. – До свиданья.

Он вышел и плотно прикрыл за собой дверь, надеясь, что сиделке не придет в голову побежать за ним и устроить очередную сцену. Этой женщине все же удалось вывести его из себя непробиваемой уверенностью, что за свои деньги она может приобрести всех окружающих с потрохами.

Он чувствовал, что с него достаточно. Тайны, шепотки, давние убийства, рушащиеся балки, и эти люди, ведущие себя так, словно их выпустили недолеченными из психиатрической лечебницы – они давили на него со всех сторон, и на короткое время Бабкин смог приблизиться к пониманию того, что чувствовали те, кто хотел вырваться из Вязников: точно так же ему хотелось поскорее уйти из этого дома, сбросить с себя его невидимый гнет. К тому же Бабкина терзало чувство голода, и при мысли о строчке в сегодняшнем меню, обещавшей на ужин «утиный паштет с гарниром из овощей», он приходил в ярость. Утиный паштет Сергей мог рассматривать исключительно в роли приятного дополнения к ломтю белого хлеба, намазанного маслом, а сверху – так и быть! – утиным паштетом. Но не в качестве ужина!

– Утиный паштет, – бормотал он, на ощупь продвигаясь к выходу. – Алиби у него!

Его распирало от злости от того, что он бессмысленно потерял уйму времени.

«Конечно, я должен был спросить сумму для приличия, после чего бухнуться в обморок от избытка чувств, а затем броситься целовать ноги этой рыжей мыши! Или наоборот: сначала ноги, потом в обморок. Тьфу! Выбраться бы отсюда поскорее…»

Но у порога он встал как вкопанный, не сводя глаз с предмета, который заметил только сейчас.

Взгляд Бабкина привлекла самая прозаическая вещь: стойка для обуви. Ее собрали из нескольких этажей, и на нижнем лаково поблескивали новенькие калоши, а с верхнего свешивались шнурки маленьких кед, похоже, совсем детского размера. А посередине, как раз между калошами и кедами, валялись небрежно брошенные на полку несколько пар мужской обуви: разношенные ботинки, черные штиблеты – и пара пыльных кроссовок.

Сергей присел на корточки, аккуратно взял одну из них и внимательно изучил отпечаток протектора. Размер он нашел на стельке внутри – сороковой. А найдя в памяти телефона фотографию следа, убедился в том, что наблюдательность не подвела его: он держал в руках обувь, отпечатки которой остались во мху под его окном и на краю заброшенной площадки.

– Э! Вы что делаете?

Обернувшись на «Э!», Бабкин узрел в конце коридора чернобородого, недавно размахивавшего топором. Восполняя урон репутации, нанесенный ему Кларой Ивановной при посторонних, сейчас он напустил на себя боевой вид и приближался к Сергею с агрессивным блеском в орлином взоре.

– Что вы тут шарите, позвольте спросить?!

Бабкин неторопливо поднялся. По мере того как он распрямлялся, агрессивность улетучивалась из чернобородого, и к стойке он подошел совсем другим человеком – готовым к компромиссам и улаживанию конфликтов.

– Это чье? – осведомился Сергей, указывая на кроссовки.

– Это мое! А что такое? В чем, собственно, дело?

«Вот, значит, кто следил за домом! Забавно, забавно… А тебе-то я чем могу быть опасен?»

– Ничего особенного, – вслух сказал Бабкин. – Просто хотел узнать, как они на ноге сидят.

Он простодушно помахал ресницами, но, очевидно, не убедил бородача в искренности своих намерений. Впрочем, у Бабкина и не было такой цели, скорее наоборот. «Ты знаешь, что я знаю, а я знаю, что ты знаешь, что я знаю».

– Нормально они на ноге сидят, – фальшиво улыбнувшись и показав острые белые зубы, ответил тот. – Хотите примерить?

– Нет-нет, спасибо, это лишнее, – поблагодарил Сергей со скрытой усмешкой. – Всего хорошего. Извините за беспокойство.

Дверь за ним закрылась. Бабкин не сомневался ни секунды, что бородач, едва задвинув засов, бросился осматривать свои кроссовки. Сам он, отойдя настолько, чтобы его не было ни видно, ни слышно из дома, достал телефон и позвонил Илюшину.

– Придется тебе внести свою лепту в это дело, – прервал он Макара, немедленно начавшего сетовать, что его отрывают от важных государственных дел. – Запиши имя: Григорий Гейдман. Гейд-ман! Записал? Около сорока двух лет, плюс-минус шесть. Режиссер или руководитель театрального кружка. Нужна его биография. Не срочно, но быстро.

В комнате на втором этаже маленькая женщина сняла очки и сдернула с головы косынку.

– Что за маскарад? – спросил Олег, равнодушно глядя, как жена сминает в кулачке край ткани. После ухода сыщика он выглядел задумчивым.

– Онапопросила прополоть пару грядок, а там очень яркое солнце. У меня разболелись глаза без очков.

– Грядок? – он рассмеялся. – Ах ты наша золушка! А мешки с фасолью и горохом тебе не приказали разобрать?

– Я бы не удивилась, – парировала Лилия. – Странно, что до сих пор ей не пришло это в голову.

Олег нахмурился. Мысли его от расспросов сыщика перешли к жене. Он закусил губу, пристально рассматривая ее узкую спину с опущенными плечами, и недобро процедил:

– Слушай, Лилька, я тебя не узнаю. То ты заявляешься в столовую в таком виде, будто тебя оттрахали в придорожных кустах, то огрызаешься…

Жена вздрогнула, но не обернулась к нему. Олег знал, что всякая грубость вгоняет ее в краску, она теряется и не знает, что ответить. Именно это ему и требовалось – задавить в зародыше ее внезапные порывы к строптивости, изничтожить в ней саму мысль о том, что она может позволить себе сопротивляться и портить отношения с Кларой.

– Не слышу ответа! – он чуть повысил голос.

– Какой ответ тебе нужен?!

Она все-таки обернулась, сжала кулачки, словно собиралась ударить его. С первого раза все-таки не поняла, подумал Олег. Принятые меры оказались недостаточными. Что ж, придется снова провести воспитательную работу.

Он встал, подошел к ней, с удовольствием глядя, как Лилия съеживается на глазах. Ему нравилось, когда она его боялась. В такие минуты в ней особенно ярко проявлялась угловатая подростковость, беззащитность ребенка перед взрослым мужчиной, и вкупе с властью, которой он обладал, это чертовски распаляло его.

Олег остановился рядом, протянул руку, провел по голубоватой ключице, по тонкой, как бумага, коже. Она вся принадлежала ему, была в его распоряжении, и только от него зависело, оставить ли нетронутой эту кожу или закрепить на ней красные следы своих отпечатков, подобно печати хозяина.

Он обнял жену сзади, с силой прижал растопыренную пятерню к ее груди, слыша, как быстро и часто бьется у нее сердце.

– Птичка, – прошептал Олег ей на ухо. – Птичка моя!

Пальцы давили все сильнее. Он прекрасно знал, как легко на ее коже остаются следы – чуть ткни, и готов синяк.

– Олег, отпусти…

Сдавленный, тихий голос – как раз то, что нужно. Значит, испугалась, маленькая дрянь. Увидела, что муж рассержен, и поняла, к чему это может привести. «Вот так, птичка моя, вот так! Стой спокойно, не трепыхайся…» Другой рукой он потянул с плеча ее белую футболку, пропахшую землей, обнажая плечико с выпирающей назад острой косточкой, такой манящей, что хотелось вцепиться в него зубами и рвать, рвать, заливая все вокруг ее кровью, пока она не охрипнет от крика. Руки у него моментально вспотели, и он издал глухое рычание, подбираясь ладонью к ее груди.

– Я не хочу, Олег! Не сейчас!

А он хочет. Эта маленькая неудовлетворенная сучка так холодна, что он не может ее не хотеть. Поначалу, когда у них все только начиналось, было гораздо хуже: ее пылкость расхолаживала его, не давая забывать, что перед ним женщина. Но по мере того, как она начала его бояться, когда он начал понемногу ловить всплески страха в ее глазах, подмечать, как она сторонится его и до последнего избегает идти в постель, ожидая, чтобы он заснул, – тогда все стало налаживаться.