Дудочка крысолова - Михалкова Елена Ивановна - Страница 34

Она вжалась спиной в кушетку в тщетной и бессмысленной попытке избежать его взгляда. В нем отражалось удовлетворение хорошо поевшего человека, который рассматривает многообещающий десерт и выжидает время, чтобы приступить к нему.

– Как тебя зовут? – спросил он, приветливо, почти ласково улыбнувшись.

Алька почувствовала, что откуда-то из глубины в ней поднимается смех, и ей стоило больших трудов сдержать его. Смех распирал ее, и она ощутила, как задергалось веко под левым глазом, хохоча по-своему. «Как тебя зовут!» Удачное начало для знакомства.

– Ну так как? Скажи.

– Алла, – выговорила она, задавив истерику, и сама услышала, что шепчет, а не говорит.

– Алла… – Он нахмурился. – Нехорошее имя. Неправильное. Придумаем другое.

Он встал, наклонился к ней, и, прежде чем Алька успела понять, что ее ждет, и испугаться, потрепал ее по щеке. Она дернулась с такой силой, что кушетка под ней пошатнулась.

– Фу! Нельзя! Глупая девочка!

Алька застыла, боясь даже сглотнуть.

– Будешь других ловить, поняла? Будешь со мной бегать, охотиться… Раз схватишь, второй вцепишься, а там уже и полегче пойдет…

Она не понимала, о чем он говорит, но выражение его лица пугало ее больше, чем бессмысленные слова, в которых она чувствовала угрозу. Глаза у него поплыли, на губах появилась полуулыбка, и пальцами он начал делать странные жесты: что-то скручивать, растягивать, теребить. Он снова провел ладонью по ее щеке, и она ощутила влажность его вспотевшей руки. Алька лежала, не шелохнувшись, чувствуя себя как человек, по которому ползет гадюка или другая ядовитая тварь вроде скорпиона.

– А, вот что! – озабоченно сказал парень, когда пальцы его коснулись воротника Алькиной рубашки. – Это лишнее. Не нужно, один вред!

Он встал и быстро вышел из комнаты, не забыв выключить свет.

Как только дверь за ним закрылась, Алька обессиленно закрыла глаза. Детская надежда на то, что все это – только кошмар, и когда она проснется, все закончится, жила в ней недолго – не больше нескольких секунд. Затем нос уловил те же запахи, что она почувствовала после того, как очнулась, и здравый смысл приказал ей прийти в себя.

«Это не сон, не кошмар. Он больной, он убийца! Господи, как страшно он убил Вику…»

При воспоминании о смерти Вики Алька почувствовала, что ее парализует от ужаса, и прикусила губу. Боль привела ее в себя. Сейчас нельзя было позволять себе терять силы и впадать в шок. Она успеет сделать это потом, когда выберется отсюда. Если выберется.

«Он больной, он убийца, но он всего лишь человек, – сказала себе Алька. – Всего лишь человек! Человек!» Она повторила это несколько раз, и полуобморочная слабость отступила. Да, он человек, и она у него в плену. Он хитер, изобретателен, очень жесток, но раз он не убил ее до сих пор, значит, она ему для чего-то нужна.

Заблокировав ту часть воображения, которая рисовала убедительные картины – для чего именно она может быть ему нужна, – Алька вспомнила «Артемиду», из которой она убежала, и заставила себя думать, что выбраться отсюда будет ненамного сложнее. «Там была охрана, здесь он один». Она прекрасно осознавала сомнительность этого утешения, но времени размышлять и предаваться панике у нее оставалось все меньше: этот человек ушел с какой-то целью, и он собирается вернуться. Нужно успеть сделать то, что она хочет, до его прихода.

Алька принялась раскачивать кушетку: влево-вправо, влево-вправо… Ее попытки сильно осложняло то, что кушетка стояла очень близко к стене. Алька постаралась как можно дальше выставить ближний к стенке локоть, хотя кожу на запястьях ожгло от боли, и продолжила раскачиваться, упираясь в стену локтем.

«Свалить! Кушетку! Свалить! Кушетку!» – выдыхала она про себя на каждый толчок.

Однако кушетка стояла прочно, и амплитуда движений Альки была слишком невелика, чтобы у нее что-то получилось. «Но я же почти опрокинула ее! Когда он дотронулся до меня, я почти опрокинула ее!»

Воспоминание о его прикосновении придало ей сил, и, застонав, она дернулась так, что кушетка и впрямь накренилась, а затем рухнула. Альку больно ударило о пол, но толстый ковер смягчил удар, и она застыла в нелепейшей позе: привязанная к кушетке, стоящей на боку. Веревка впилась в тело, и Алька сжала зубы, чтобы не закричать.

Но то, чего она хотела добиться, у нее получилось: узлы ослабли. Извиваясь, как гусеница, она принялась выкручиваться, выдираться из рубашки с таким ощущением, будто вылезает из собственной кожи. Тело, которым она всегда гордилась – легкое, гибкое тело со всеми положенными женскими изгибами, с тонкой талией и красивыми, плавными бедрами, – вдруг стало ее врагом: оно не хотело освобождаться, оно мешало ей.

– Чтоб… ты… сдох… – сквозь зубы шипела Алька.

Капли пота стекали по ее шее, от ковра, в который она уткнулась носом, разило пылью.

– Привязал… меня… к мебели… сволочь!

Внезапно Алька почувствовала, что веревка поддалась, и в ту же секунду ей почудились шаги за дверью. В ужасе от того, что убийца вот-вот войдет и обнаружит ее в этой унизительной позе, она рванулась изо всех сил – и ощутила, что натяжение ее пут ослабло. Сперва ей удалось освободить руки, а затем, перевалившись на спину и изогнувшись так, что хрустнули кости, она стащила веревку, опутывавшую ноги.

«Господи, получилось!»

Но времени лежать и приходить в себя у нее не было. Она поползла по ковру, стремясь отдалиться как можно дальше от кушетки, словно та была хищным зверем и могла броситься на нее, потом поднялась и, шатаясь, остановилась возле стены. Теперь она хорошо видела в темноте. В висках пульсировало, бока ныли так, словно она и в самом деле содрала с них кожу, ноги от слабости подгибались, и Алька съехала вниз, хотя в таком положении чувствовала себя более уязвимой.

«Только бы он не пришел сейчас…»

Тело ее ныло и просило о пощаде, но мысли, когда их не затуманивал панический страх, были ясными. Алька, пошатываясь, пошла вдоль стены, с усилием отгибая ковры в надежде обнаружить за ними окна.

«Окно… Хоть одно окно! Здесь не может не быть окон!»

Окно и в самом деле обнаружилось за очередным ковром – длинный узкий прямоугольник, заколоченный изнутри досками. В отчаянном бешенстве Алька попыталась отодрать крайнюю, подцепив ее сбоку, но доски были приколочены крепко. До крови ободрав пальцы, она оставила свои попытки и огляделась в поисках того, что могло бы помочь ей выбраться отсюда. Взгляд ее упал на стул, на котором сидел убийца, но прежде, чем она успела подумать, как его можно использовать, за дверью послышались шаги – на этот раз настоящие, а не подсказанные ее воображением.

Гитарист, вошедший в комнату, протянул руку к выключателю, но, еще не успев нажать на него, почуял, что в комнате что-то изменилось. Он не очень хорошо видел в темноте, тем более что шагнул в полумрак из ярко освещенного коридора, но у него было звериное чутье на опасность. Поэтому он успел отдернуть руку от выключателя и отскочить в сторону в тот самый миг, когда Алька с яростным воплем обрушила стул на то место, где он стоял секунду назад.

От изумления он выронил ножницы, которые принес с собой специально, чтобы срезать с нее одежду. Мерзкая крыса! Как ей это удалось?! От следующего удара, нанесенного более точно, он не смог увернуться, и ножка стула вскользь проехалась по его плечу. Он отшатнулся, не удержался на ногах и упал на пол.

«Добить его! Добить!» Подчиняясь крику паники, Алька сделала ошибку: подскочила слишком близко, чтобы нанести удар наверняка. В следующий момент ее ударили в кость под коленкой, и, закричав от боли, она свалилась, как подкошенная, выпустив стул.

Гитарист с ловкостью акробата извернулся и прыгнул на нее сверху. Влажные руки сомкнулись на ее горле и сжали его с такой силой, что Алька поняла: еще чуть-чуть, и он сломает ей шею. В глазах помутилось, и такая же муть ударила в голову, заволокла, забила мозг черной ватой. Она ощутила себя куклой. Кукле сломают шею и распотрошат, выкинут старое тряпье, которым она была нафарширована, и вложат новое, а затем зашьют грубым швом. Смутно казалось, что так неправильно, но эта мысль, да и все прочие, уже проваливалась куда-то, улетала в длинный темный колодец, в который вот-вот должна была свалиться и сама Алька.