Единственная революция - Кришнамурти Джидду - Страница 29

Звук создаёт собственную клетку, и тогда шум мысли исходит из этой клетки; именно слово и звук слова разделяют наблюдающего и наблюдаемое. Слово – не только языковая единица, не только звук, но также и символ, воспоминание о каком-то событии, которое даёт ход движению памяти, мысли. Медитация – полное отсутствие этого слова. Корень страха – это механизм слова.

Стояла ранняя весна, и в Булонском лесу она оказалась необычайно мягкой. Появились редкие новые листочки, и небо ещё не наполнилось той интенсивной голубизной, которая приходит вместе с радостью весны. Каштаны ещё не пробудились, но ранний запах весны уже ощущался в воздухе. В этой части Булонского леса почти никого не было, и вы могли слышать проезжавшие вдалеке автомобили. Мы гуляли рано утром, и чувствовалась эта мягкая пронзительность ранней весны. Он говорил, задавал вопросы и спрашивал, что ему делать.

«Этому не видно конца – этому постоянному анализу, самонаблюдению, этой бдительности. Я пробовал столь многое; я видел гладковыбритых и бородатых гуру, я пробовал несколько систем медитации – вы же знаете, это целый мешок с фокусами, – и всё это оставляет нас пустыми и жаждущими».

– Почему вы не начинаете с другого конца, конца, о котором ничего не знаете, – с другого берега, который вы, вероятно, не можете увидеть с этого? Начните лучше с неизвестного, вместо того чтобы начинать с известного, ведь эта постоянная проверка, этот анализ, только усиливает известное и далее его обуславливает. Если ум будет жить с другого конца, этих проблем не будет.

«Но как мне начать с другого конца? Я его не знаю, я не могу его увидеть».

– Когда вы спрашиваете: "Как мне начать с другого конца?", – вы всё ещё задаёте вопрос с этого конца. Так что не задавайте его, а начните с другого берега, о котором вы не знаете ничего, – из другого измерения, завладеть которым хитрая мысль не может.

Какое-то время он хранил молчание, и мимо пролетел фазан-петух. На солнце он показался сверкающим, а скрылся он в кустах. Когда немного позже он снова появился, здесь уже были четыре или пять фазаньих курочек с оперением цвета опавших листьев; и этот крупный фазан-петух мощно возвышался среди них.

Он был настолько озабочен, что не заметил фазана, а когда мы указали на него, собеседник произнёс: "Какой красивый!" – но это были только слова, так как ум его был занят вопросом, как же ему начать с чего-то такого, чего он не знает. Ранняя ящерица, длинная и зелёная, сидела на камне, греясь на солнце.

«Я не в состоянии увидеть, как начать с того конца. Я действительно не понимаю этого неясного утверждения, этого заявления, которое, по крайней мере для меня, совершенно лишено смысла. Я могу идти только к тому, что я знаю».

– Но что вы знаете? Вы знаете только что-то такое, что уже закончилось, что уже прошло. Вы знаете только вчерашний день, а мы говорим: "Начните с того, чего вы не знаете, и живите из этого". Если вы спрашиваете: "Как мне жить из этого?", – вы призываете стереотип вчерашнего дня. Но если вы живёте с неизвестным, вы живёте в свободе, действуете, исходя из свободы, и, в конце концов, это и есть любовь. Если вы говорите: "Я знаю, что такое любовь", вы не знаете, что это такое. Несомненно, любовь – не память, не воспоминание о наслаждении. А раз так, то и живите с тем, что вы не знаете.

«Я на самом деле не знаю, о чём вы говорите. Вы только усложняете проблему».

– Я прошу о чём-то очень простом. Я говорю, что чем больше вы копаете, тем больше надо копать. Само копание – это обусловленность, и каждая лопата создаёт ступени, которые никуда не ведут. Вы хотите, чтобы для вас рыли новые ступени, которые привели бы вас к совершенно иному измерению, или вам самому хочется вырыть собственные ступени такого рода. Но если вы не знаете, что представляет собой это измерение – фактически, не умозрительно, – каждая ступень, вырытая или пройденная вами, сможет привести вас лишь к тому, что уже известно. Так что отбросьте всё это и начните с другого конца. Будьте безмолвны, и вы найдёте.

«Но я не знаю, как быть безмолвным!»

– Вот вы опять оказались в том же положении "как", и нет конца этим "как". Всё знание – не на той стороне. Если вы знаете, то вы уже в могиле. Бытие не есть знание.

-11-

В свете безмолвия разрешаются все проблемы. Этот свет не рождён из древнего движения мысли. Не рождается он и из самопознания; его не зажечь ни временем, ни каким-либо действием воли. Он возникает в медитации. Медитация – не частное занятие, не личные поиски наслаждения; наслаждение всегда разделяет и отделяет. В разделении исчезает разделительная линия между вами и мной; в ней свет безмолвия разрушает знание "я". "Я" можно изучать без конца, так как оно изменяется изо дня в день, но его кругозор всегда ограничен, каким бы обширным мы его не представляли. Безмолвие является свободой, и свобода приходит с окончательным установлением полного порядка.

Этот лес был около самого моря. Постоянный ветер изуродовал сосны, оставив их невысокими и с ветвями, лишёнными хвои. Прошла весна, но к этим соснам она никогда не приходила. Она существовала, но где-то там, далеко от них, далеко от этого непрерывного ветра, солёного воздуха. Весна была там, цветущая, и каждая травинка, каждый цветок кричали о ней; свечки каждого расцветающего каштана были освещены солнцем. Там были утки с их утятами, были тюльпаны и нарциссы. А здесь была голая земля, без всякой тени, и каждое дерево страдало, искривлённое, оглушённое, оголённое. Море находилось слишком близко. Это место обладало и собственным качеством красоты, но глядело на далёкие леса с молчаливой тоской, потому что в этот день холодный ветер дул очень сильно; высокие волны и порывистые ветры отгоняли весну всё дальше, в глубь суши. Над морем висел туман; бегущие тучи покрывали всю землю, унося с собой каналы, леса и плоское побережье. Даже низкие тюльпаны дрожали, такие близкие к земле, и их сверкающий цвет казался волной яркого света над полем. Птицы жили в лесах, но не среди этих сосен; здесь же оставались всего один-два дрозда, с их ярко-жёлтыми клювами, и один или два голубя. Это было чудесно – видеть свет на воде.

Он был крупный мужчина, крепко сбитый, с большими руками, – человек, должно быть, очень богатый. Он коллекционировал картины современных художников и весьма гордился своей коллекцией, которую критики оценивали как очень хорошую. Когда он говорил вам об этом, можно было видеть огонёк гордости в его глазах. У него был пёс, большой, деятельный и полный игривости; он проявлял большую живость, чем его хозяин. Ему хотелось выбежать на траву среди дюн и побегать наперегонки с ветром, но он послушно сидел там, где ему велел сидеть хозяин, и вскоре он заскучал и заснул.

Собственность владеет нами больше, чем мы владеем ею. Замок, дом, картины, книги, знания – они становятся гораздо более важными, более существенными, чем человек.

Он сказал, что много читал, и по книгам его библиотеки вы могли видеть, что у него собраны все последние авторы. Говорил он о духовной мистике, о безумной тяге к наркотикам, которая пронеслась по всей стране. Здесь сидел богатый, преуспевающий человек – а за ним скрывались пустота и поверхностность, которые никогда невозможно заполнить ни книгами, ни картинами, ни познаниями в области торговли.

Такова печаль жизни – пустота, которую мы пытаемся заполнить всевозможными фокусами ума. Но пустота остаётся. Эта печаль – тщетное усилие обладать. Из этой попытки проистекает стремление к господству и утверждению "я" с его пустыми познаниями и богатыми воспоминаниями о вещах, которые ушли и уже никогда не вернутся. Именно эту пустоту и одиночество порождает изолирующая мысль и продолжает питать их созданным ею знанием.

Именно эта горечь тщетного усилия и разрушает человека. Мысль не столь хороша, как компьютер, но располагает он только орудием мысли, с которым встречает проблемы жизни, а потому эти проблемы и разрушают его. Это та горечь понапрасну истраченной жизни, которую человек осознаёт, возможно, только в момент своей смерти – однако тогда будет слишком уж поздно.