Единственная революция - Кришнамурти Джидду - Страница 16

Он выглядел несколько озадаченным; он не совсем понимал, куда это приведёт, поэтому он прервал: «В данный момент мы и не обсуждаем, что священно, а что нет; мне скорее хотелось бы знать, почему вы осуждаете дисциплину?»

– Дисциплина, как её обычно понимают, есть подчинение стереотипу глупых социальных, политических или религиозных требований или правил. Это подчинение подразумевает подражание, подавление или какую-либо форму преодоления фактически имеющегося состояния, не правда ли? В такой дисциплине присутствует, несомненно, постоянная борьба, конфликт, искажающий качество ума. Мы подчиняемся из-за обещанной или в надежде ожидаемой награды. Человек дисциплинирует себя для того, чтобы что-то приобрести. Он повинуется и подчиняется, чтобы что-то достичь, и стереотип, будь он коммунистическим или религиозным или своим собственным, становится авторитетом. В этом совершенно нет никакой свободы. Дисциплина означает "учиться"; а учиться означает отвергать всяческий авторитет и повиновение. Видение всего этого – не процесс анализа; видеть всё, входящее в структуру этой дисциплины, – само по себе дисциплина, которая состоит в том, чтобы изучать всё, касающееся этой структуры. Это и есть истинная дисциплина, так как вы учитесь, а не подчиняетесь. Для того, чтобы учиться, нужна свобода.

«Значит ли это, – спросил он, – что вы делаете просто то, что вам хочется? Что вы пренебрегаете авторитетом государства?»

– Разумеется нет, сэр. Естественно вам надо подчиняться закону государства или полисмена, пока такой закон не подвергнется изменению. Вам нужно вести автомобиль по одной стороне дороги, не по любой её стороне, по ней же движутся и другие автомобили, так что следует руководствоваться правилами дорожного движения. Если бы мы делали только то, что нам хочется, – мы так или иначе исподтишка это и делаем, – имел бы место полнейший хаос; как раз именно это и происходит. Бизнесмен, политик и почти каждый человек под покровом добропорядочности стремится удовлетворить свои собственные тайные желания и влечения, и это производит хаос во всём мире. Мы хотим прикрыть всё это, приводя и вводя в действие законы, правила, наказания и тому подобное. Это не свобода. В мире существуют люди, у которых имеются священные книги, древние или современные. Они повторяют отрывки из них, перекладывают на песни, бесконечно цитируют, но в глубине своих сердец они полны насилия, алчности, жажды власти. Имеют ли эти так называемые священные книги вообще какое-то значение? Они лишены реального значения. Что важно, так это крайний эгоизм человека, его постоянное насилие, ненависть, вражда – а не книги, не храмы, не церкви, не мечети.

Под одеянием монаха скрывается страх. Монах имеет собственные влечения, он горит желанием; и его одеяние – просто бегство от этого факта.

Пытаясь преодолеть эти мучения человека, мы тратим наше время на ссоры по поводу того, какие книги в сравнении с другими считать самыми священными; и это крайне несерьёзно.

«Тогда вы должны отрицать и традицию… Так?»

– Переносить прошлое в настоящее, переводить движение настоящего на язык прошлого – значит разрушать живую красоту настоящего. Эта страна – как почти каждая страна – отягощена традицией, укрепившейся и в дворцах и в деревенской хижине. В традиции нет ничего священного – какой бы она не была, древней или современной. Мозг несёт память вчерашнего дня, которая и есть традиция, – и мозг боится освободиться от неё, потому что не может встретить новое. Традиция становится нашей защитой, но когда ум защищён, находится в безопасности, он разлагается. В странствие следует отправляться без всякого груза, легко, без всякого усилия, никогда не останавливаясь ни у какой святыни, ни у какого памятника, никогда не задерживаясь ни ради какого героя, общественного, религиозного, наедине с красотой и любовью.

«Но мы, монахи, всегда в одиночестве, разве это не так?» – спросил он. «Я отказался от мира и дал обет бедности и целомудрия».

– Вы не одиноки, сэр, так как сам этот обет связывает вас – как связывает человека и обет, даваемый им при заключении брака. Разрешите обратить ваше внимание на то, что вы не одиноки и потому, что вы – индуист, точно также вы не были бы одиноки, будучи буддистом, мусульманином, христианином или коммунистом. Вы связаны позицией и обязательствами – как же может человек быть одиноким, когда он внутренне связан чем-то, когда он отдал себя какой-либо форме идеологии, которая влечёт за собой свою собственную особую деятельность? Само это слово "одинокий" значит то, что оно выражает: "не подверженный влиянию, чистый, свободный и целостный, не фрагментированный". Когда вы один, вы способны жить в этом мире, но всегда будете посторонним. Тогда возможно законченное действие и сотрудничество; ибо любовь всегда целостна.

-15-

В то утро река отливала матовым серебром, было облачно и холодно. Листья были покрыты пылью. Всюду она лежала тонким слоем – в комнате, на веранде и на стуле. Становилось холоднее; должно быть в Гималаях выпал обильный снег; можно было чувствовать пронизывающий ветер с севера, и птицы чувствовали его. Но в то утро река обладала каким-то странным, своим собственным движением; казалось, ветер не рябит её воду, она выглядела почти неподвижной, имея качество вневременности, которое кажется присуще всем водам. Как она была прекрасна! Не удивительно, что люди почитали её как священную реку. Вы могли сидеть здесь, на этой веранде, и медитативно наблюдать её бесконечно. Вы не грезили; мысли ваши не текли ни в каком направлении – они просто отсутствовали.

И наблюдая свет на этой реке, вы как бы теряли себя, а закрывая глаза, погружались в пустоту, полную благословения. Это было блаженством.

Этим утром он пришёл опять, теперь уже с каким-то молодым человеком, – тот же монах, который беседовал о дисциплине, о священных книгах и власти традиции. Его лицо было свежевымытым, как и его одеяние. Молодой человек казался несколько нервозным. Он пришёл с монахом, который, вероятно был его гуру, и ждал, чтобы тот заговорил первым. Он смотрел на реку, но думал о другом. И вот саньяси сказал:

«Я опять пришёл, но на этот раз, чтобы поговорить о любви и чувственности. У нас, принявших обет целомудрия, имеются свои проблемы с чувственностью. Обет – лишь средство противодействия нашим неконтролируемым желаниям. Теперь я старый человек, и эти желания меня больше не сжигают. До принятия обета я был женат. Жена моя умерла, я оставил дом и пережил мучительный период невыносимых биологических побуждений; я боролся с ними ночью и днём. Это было очень трудное время, полное одиночества, разочарования, страха сойти с ума, невротических взрывов. Даже сейчас я не осмеливаюсь думать об этом слишком много. И этот молодой человек пришёл со мной потому, что та же самая проблема, как я думаю, существует и у него. Он хочет оставить мир и принять обет бедности и целомудрия, как сделал я. Я беседовал с ним в течение многих недель, и думаю, может оказаться полезным, если мы оба сможем поговорить с вами об этой проблеме, проблеме секса и любви. Надеюсь, вы не станете возражать, если мы побеседуем с полной откровенностью».

– Если мы собираемся рассматривать этот предмет, я прежде всего предложил бы не начинать рассмотрение исходя из какой-то позиции, какого-то положения или принципа, поскольку это помешает нашему исследованию. Если вы настроены против секса или настаиваете на том, что секс необходим для жизни, что он является частью жизни, любое такое допущение препятствует подлинному пониманию. Нам следует отбросить всякие готовые выводы и тем самым быть свободными, чтобы смотреть, исследовать.

Упали первые редкие капли дождя, и птицы утихли, так как вот-вот должен был хлынуть ливень, листья ещё раз будут свежими и зелёными, полными света и цвета. Чувствовался запах дождя; на землю опустилось странное спокойствие, наступающее перед бурей.