Карнавал страха - Кинг Джордж Роберт - Страница 27

– А теперь тихо! – выкрикнул советник Клее, пытаясь успокоить зал. – Тихо! Мы не будем травить человека и судить его толпой. Зал сразу успокоился, обвинители сели по местам. – Почти все, о чем вы говорите, – слухи, случайные и анекдотичные обвинения. Я не приму ни одного из заявлений к сведению, пока обвинитель не выйдет вперед, не назовет своего имени, адреса и занятия для того, чтобы занести все это в протокол.

Несколько криков «Я! Я назову!» перебили председателя. На трибуне появился секретарь, который обслуживал суд, делая всем знаки замолчать. Мсье Клее продолжил:

– Те, кто хочет выступить – «за» или «против» Доминика, – выходите вперед и встаньте в центральном проходе. Вы по очереди предстанете перед людьми, назовете себя и скажете то, что хотели сказать.

Горожане потянулись к центральному проходу.

Из темного проема ниши появился писец с большой амбарной книгой. С ним были два мальчика-пажа, которые несли маленькую скамейку и небольшой столик. Писец жестом показал им, куда поставить парту и стул, а потом положил на нее книгу и извлек из кармана чернильницу, уселся и приготовился записывать.

Очередь желавших дать показания уже почти достигала двери. Писец кивнул Совету, что готов к работе, и снова раздался голос Леонида Клее.

– Начнем без проволочек. Первый в очереди – выйди вперед, назови себя и скажи, о чем ты хочешь свидетельствовать.

К столу приблизился фермер. Он снял шляпу и стал нервно мять ее в руках.

– Имя, род, занятие? – спросил писец.

– Я Франсуа из рода Вердмейеров, крестьянин по своему занятию.

Заполнив необходимые графы, писец кивнул:

– Что вы хотите сообщить?

– Доминик приходит, чтобы забить моих коров и овец. Конечно, это его работа, тяжелая работа, но я заметил, что он убивает их медленно. Как будто ему нравится видеть боль и страх. Он убивает ножом и ударяет не меньше пяти раз, перед тем как убить.

– Следующий, – позвал писец, продолжая заполнять книгу.

Вперед выступила толстая женщина.

– Я Антуанетта из семьи Лондау, замужем за Мерионом. У меня десять детей. Я не видела, как мсье Доминик убивает – людей или животных, но он всегда груб с моими детьми. Я верю мальчику, остальным людям и этим уродам. Я верю, что он виновен.

Мария выслушала пятьдесят первых свидетелей, которые высказывали перед судом свои обвинения и подозрения. Только один человек защищал Доминика, и еще двое пытались доказать, что мясник никого не убивал. Но люди все шли и шли, смущенные и взволнованные, они рассказывали о своих страхах, и каждый прибавлял:

– Я сам не ссорился с Домиником, но уверен, что он виновен в преступлениях против горожан.

Через некоторое время Леонид Клее положил конец веренице свидетелей, крикнув:

– Все, кто считает, что Доминик виновен в преступлениях – убийствах, кражах, прелюбодеяниях, жестокости, грубости и тому подобном, о чем тут говорилось, пусть крикнут «да».

Крик был громким и дружным.

– Пусть теперь выскажутся те, кто считает, что мясник невиновен. Они должны сказать «нет».

Никто не проронил ни слова.

Мария, Моркасл и Л'Арис вместе шли по тюремному коридору.

– Я все еще не могу поверить в произошедшее, – заявил Моркасл, хлопая юриста по спине. – Я едва надеялся, что мы выберемся отсюда живыми, что нас не растерзает толпа, а оказалось, что мы победили.

Мария рассмеялась:

– Сначала они называют нас уродами и чужаками, а потом чуть не несут на руках и хвалят, как героев.

– Вы должны помнить, – счастливым голосом сказал Л'Арис, доставая из кармана ключи от камеры, – что горожан легко склонить в ту или иную сторону. Речь Марии и свидетельство мальчика заставили их проголосовать за то, что Доминик виновен. Кто-то один крикнул «да», а остальные последовали его примеру.

Юрист остановился возле камеры, в которой Мария и Моркасл провели ночь, и вставил ключ в замок. С клацаньем и скрежетом железная дверь отворилась, и Л'Арис сделал Моркаслу знак войти.

– Возьмите плащ. Фаэтон ждет на улице.

Кивнув, Моркасл сделал шаг вперед, но Мария, поеживаясь, остановилась на пороге. Она потрогала шершавую стену и сказала:

– Я не могу еще раз войти туда.

– Не беспокойся, Мария, – заметил Моркасл. – Приговорили Доминика, а не нас.

Мария прислонилась к стене и обратилась к юристу:

– А что означает приговор – «смерть в жизни»?

Л'Арис покачал головой, наблюдая за Моркаслом, который отряхивал от пыли свой плащ.

– Это…, это обычный приговор за любое серьезное преступление. Обычно он означает ссылку. Если горожанина подозревают в том, что он способен совершить страшное преступление, Л'Мораи избавляет себя от его присутствия.

– Вот как? – с гневом спросила Мария. – Ссылка? А если он снова явится к нам на холм? Л'Мораи будет жить в безопасности, а Карнавал?

– Нет-нет, все не так, – успокоил ее юрист, кладя ей руку на плечо. – До того как Совет вышлет его, они…, они получат доказательства, что он никому больше не причинит вреда.

– Что вы имеете в виду, говоря о «доказательствах»? – поинтересовалась Мария. – Цепи? Кандалы? Его изобьют или отрубят ему руки? Или что-то другое?

– Другое, – отозвался Л'Арис, когда в коридор вышел Моркасл.

– Я по-настоящему благодарен сыну мясника, – радостно произнес волшебник. – Я так и видел себя заточенным в этой камере до конца дней.

– Да, – радостно поддержал его юрист, с облегчением подхватывая другую тему. – Мы буквально всем обязаны этому мальчику. – Он вытащил из кармана свернутый кусок ткани и помахал им перед уродами. Ткань была куском простыни Марии с кровавыми отпечатками руки мясника. – Кроме мальчика, это было нашим единственным веским доказательством вины Доминика, но его было недостаточно, чтобы убедить Совет и толпу.

Моркасл взял платок из рук юриста и поцеловал его, а потом поднес к свету и покачал головой.

– Отпечаток такой бледный, что Совет едва смог рассмотреть его. – Он повертел ткань в руках и удивленно поднял брови. – А это что – на другой стороне?

– Кровь впиталась… – начал Л'Арис, пытаясь выхватить ткань у волшебника.

– Нет, подождите, – Моркасл оттолкнул руку юриста. Он всмотрелся в темный отпечаток на другой стороне простыни, на нем не хватало указательного пальца. Вот правильная сторона. А если это так, то у убийцы не хватало указательного пальца на левой руке. А у Доминика – увечье на правой!

Мария потрясенно переспросила:

– Ты что, хочешь сказать, что в моем вагончике были отпечатки кого-то другого – не Доминика?

Л'Арис захлопнул тяжелую дверь и вставил ключ в замок.

– Это не лучшее доказательство.

– Но если это отпечаток убийцы, то Доминик невиновен, настаивала Мария. – Эта улика должна была оправдать его, а не обвинить. Надо кому-нибудь об этом рассказать! Пока приговор не вступил в силу.

Лицо Л'Ариса стало неожиданно серьезным.

– Мы ничего не можем остановить, Мария. О чем вы беспокоитесь? Его приговорили не вы, а люди Л'Мораи. Против него свидетельствовал собственный сын. – Он взял слепую под локоть и повел по коридору прочь от мрачной камеры.

Мария вырвалась и воскликнула:

– А что, если он невиновен?

– Это уже не имеет значения, Мария, – мягко ответил юрист. – Люди верят, что Доминик совершил убийства. А если в это верит народ, то Доминик действительно убийца. Даже вещий камень показал, что мы были правы.

– Но вещий камень не умеет отличать правду от страсти, – возразила Мария. – Вы это сами сказали.

– Если во что-то страстно веришь, – отозвался юрист, – то это правда.

– Но…

– Довольно! – крикнул юрист. – Выбросьте это из головы, а то вы и Моркасл оба закончите свои дни на плахе.

Моркасл взял Марию за руку. Рука была холодной и потной.

– Пошли, Мария.

Они последовали за юристом до выхода из подземелья. Ботинки зловеще шлепали по камням. Молчаливые бывшие заключенные выглядели теперь как угодно, только не победоносно. Лицо Марии скрывала тень печали, волшебник обливался холодным потом. Длинный коридор заканчивался у комнаты стражи, которой Л'Арис передал ключи.