Освобождение шпиона - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 46

Вот честно, он не помнил, как все-таки решился на это. Что-то ведь было. A-а... Блинов перед сном вдруг объявил, что собирается подавать прошение на УДО. Якобы он все-таки успел переговорить с кем-то из пра­возащитников, и вот сегодня пришла весточка с воли: мол, пошуршим, перспектива имеется. С первого раза, конечно, не прокатит, но через год-два: сейчас ведь гу­манизация... У него хоть какой-то шанс есть. Реальный. Он Родину не продавал. У Мигунова ничего нет. Его не выпустят отсюда никогда, даже в гробу. В «Архипелаге» этом и так все прекрасно понимают, но им важно при­влечь к себе внимание, поднять шум, пропиариться. И на здоровье. Это Блинова не касается. Через год, два, ну, от силы пять лет он окажется на воле. Такова его цель в жизни. И знаешь, что первым делом он сде­лает? Найдет его жену. Хотя со старухами он никогда не связывался, они ему физически неприятны. Но на этот раз как-нибудь потерпит, пересилит себя. А потом най­дет его ребенка — без разницы, мужчина он или женщи­на. И...

В общем, и так далее и тому подобное... Мигунов по­мнил: ровно половина четвертого ночи. Храп Блинова. Он очнулся, хотя и до этого не спал, лежал в полузабы­тьи. Поднялся, как от резкого толчка. Побрел к его кро­вати, прихватив носок и подушку. Это не подушка да­же - плоский, набитый ветошью блин.., Вперед себя как бы шел, не давал времени опомниться. Вогнал за­скорузлый грязный носок в приоткрытый мокрый рот, намертво зажал пасть растопыренной пятерней, закрыл харю подушкой и - навалился всем весом! Он прет из-под тебя наружу, как фонтан из прорвавшей канализа­ции, выгибается, становится на мостик, скрюченные пальцы мелькают у самого лица, ты уворачиваешься, тоже припадаешь к подушке, чтобы глаза уберечь… Вся ненависть твоя с тобой. Вот здесь. Это уже не родные твои восемьдесят пять кило (или сколько их там оста­лось?), это — тонна чистой ненависти.

Бр-р. Отвратительно. И страшно.

Первое мгновение, когда открываешь лицо задушен­ного тобой человека... Страх, да. И дикое любопытство. Что там, под подушкой? Удалось ли? Под подушкой Блинов улыбался. Скалился. Как и в ту ночь. То ли умер, то ли прикалывается, непонятно. Он был не чело­век. Точно. Без всяких преувеличений. Какой-то неиз­вестный науке биологический вид в облике сантехника-убийцы. Мимикрия, маскировка. И жилка бьется, стучит...

Как он его добивал, Мигунов тоже помнит плохо. Под большими пальцами рук что-то еще сопротивля­лось, ускользало, извивалось червяком; Потом — про­валилось. Он поранился обо что-то, об острую кость. Крики за дверью. Свет. Удар. Он корчится на полу, один контролер наступил ему на грудь, второй скло­нился над Блиновым. Что он там увидел, неизвестно, но тут же блеванул на пол, едва наклониться успел. То­пот ног, встревоженные голоса, ругань, злобный рокот Савичева.

— Убил все-таки!

— Вот гады! И тут загрызают друг друга!

Дубинки падают на плечи, спину, сапоги мелькают

перед лицом, топчутся по всему телу. А он почти и не чувствует, в голове только одна мысль: вот и все, он сде­лал это...

Лежа на полу в холодном карцере, Мигунов открыл глаза.

— Товарищ полковник, за время дежурства проис­шествий не произошло! — в голосе контролера уже нет царственной чванливости - только показное усердие.

—Давай, отпирай! — а это рокочет Савичев.

Дверь карцера снова лязгнула и открылась — три па­ры ног стали вокруг его лица.

— Поднимите осужденного! - а это голос новый, не­знакомый.

Сильные руки вцепляются в одежду и рывком ставят его на ноги.

Незнакомец — в штатском костюме, рыжий, полно­ватый, лицо в веснушках. Держится очень солидно, по- начальственному.

— Здравствуйте. Моя фамилия Воронов, старший следователь Следственного Комитета по Заозерскому району.

Мигунов ушам своим не поверил. Впервые за восемь лет, если не считать правозащитников — Любчинского сотоварищи, с ним кто-то поздоровался. Хотя бы фор­мально пожелал ему здоровья, а не скорейшей гибели в мучительных конвульсиях.

— Назовите ваше имя и фамилию.

Савичев смотрит недобро, оттопырив нижнюю губу. Контролер подпирает дверь, почесывает шею концом дубинки. Действительно молодой — не больше двадца­ти пяти. Но сразу видно: вырастет из него порядочная скотина.

Мигунов называется по всей форме, даже статьи пе­речисляет.

— Пройдемте на допрос, — говорит следователь и первым выходит в коридор.

Мигунов привычно становится в лягушачью позу, и его ведут в кабинет, напоминающий вытянутый пенал с фанерными стенами. Следователь разложил на хлип­ком столике синий коленкоровый планшет, заполняет вводную часть протокола. От него доносится слабый аромат одеколона» Слабый. И одеколон дешевый. Но на Огненном острове никто не пользуется даже деше­вым одеколоном. Как наружным средством, конечно.

— Что произошло позапрошлой ночью между вами и Блиновым Игорем Васильевичем?

Эту скотину Игорем звали, все-таки было у него че­ловеческое имя, вот как. И-Вэ Блинов.

— Он на меня напал, — сказал Мигунов.

Стоящий у двери Савичев нахмурился.

— Что-о?!! Я тебе, блядь, покажу напал! Говори, как есть!

На самом деле Мигунов не знал, что ему говорить. На этот счет никаких инструкций не было. Предполо­жим, он так и сделает: скажет правду, во всем сознается. А вдруг дело закроют прямо здесь, на месте? Без всяко­го Заозерска? Что-то вроде судебной «тройки», как в сталинские времена?

— Он на меня напал, - повторил Мигунов, глядя сле­дователю в глаза с бесцветными ресницами. — А до это­го угрожал. Сказал, что у него договоренность с началь­ством колонии.

У Савичева отвалилась челюсть.

— Что если он меня убьет, это обставят как несчаст­ный случай. А ему, Блинову, смягчат режим и разрешат прогулки в неурочное...

— Да врет он! — перебил начальник колонии, стара­ясь опять не сорваться в крик, даже голос задрожал. По­лез в карман за носовым платком.

— Ему сейчас хоть в жопу вперед ногами, все едино, вот он и поливает грязью... Ох, смотри, Мигунов, до­прыгаешься ты у меня...

Воронов с невозмутимой привычностью записывал что-то в протокол. Он левша, кисть будто тянется за ручкой, как привязанная.

— И все-таки — что произошло между вами? Говори­те по сути дела. Обстоятельства мы выясним потом.

— Хорошо, — сказал Мигунов. — В три часа трид­цать минут я проснулся от того, что почувствовал чьи-то пальцы на своей шее. Это был Блинов. Он ду­шил меня. Я оттолкнул его. Некоторое время мы бо­ролись, потом он оказался на своей кровати. Он ска­зал, что все равно убьет меня. Говорил всякие гадости про меня и про моих родственников. Сказал, что, когда выйдет на волю, первым делом убьет мою жену и моего сына. Тогда я схватил подушку и накрыл его лицо, чтобы не слышать этого. Ну, и, наверное, заду­шил его в этот момент... Не имея, конечно, умысла на убийство...

— Какой подушкой вы его накрыли? - спросил сле­дователь. — Чья была подушка?

— Моя.

— Где она лежала?

— На кровати, наверное.

— И вы смогли дотянуться до нее, продолжая удер­живать Блинова на его кровати?

Мигунов подумал. В самом деле...

— Я плохо помню. Возможно, подушка упала во вре­мя нашей борьбы и я подобрал ее с пола.

— Поднимите подбородок. Повыше.

Изучает следы на шее. Кажется, Блинов в какой-то момент ухватил его за горло, когда сопротивлялся. Ми­гунов надеялся, там что-то осталось. Ну, а даже если не осталось... Плевать.

Он случайно встретился взглядом с Савичевым. Гла­за начальника были темны, он с нетерпением ждал окончания допроса, когда они смогут остаться наедине. Черт, надо было, видно, все-таки подождать до Заозерска со всякими громкими заявлениями.

— Я требую медицинского освидетельствования на предмет нанесения побоев, — проговорил Мигунов, сам удивляясь своего нахальству. — Меня избили во время задержания. Хотя я не оказывал сопротивле­ния.

— Вас освидетельствует врач в СИЗО, — сказал сле­дователь, не отрываясь от бумаг.

— Тогда занесите мое требование в протокол.