Освобождение шпиона - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 39

Башнабаш четко, как на плацу, повернулся кругом и вышел из КП. Кстати, здесь тоже были радиоточки, но они по-прежнему не работали.

Когда он вернулся в жилое помещение, фортепиа­но барабанило бравурный марш, которому кто-то громко вторил: раз-два, раз-два, не отстаем!.. Затем Башнабашу еще раз пожелали доброго утра и посове­товали перейти к водным процедурам. Будьте здоро­вы, товарищи!

Если не считать новостей и информационных спецвы­пусков, передачи остались прежними. «С добрым утром», «Пионерская зорька», «В рабочий полдень», «Клуб знаме­нитых капитанов»... И те же артисты пели все те же песни: «Ландыши», «Подмосковные вечера», «Синий плато­чек»... Великанова, Шульженко, Утесов, Бернес, Тро­шин... Как будто ничего не случилось. Да, появилась, правда, какая-то новая артистка с подозрительной фами­лией... то ли Пеха, то ли Пьека, Башнабаш так и не разо­брал толком. И песню пела не на нашем языке, ни слова не понять, и голос у нее не наш, визгливый какой-то, рас- хлюстанный. Башнабаш сразу ее невзлюбил.

А в новостях клеймили Сталина. Называли его не от­цом народа, как прежде, а — врагом. Врагом народа. Башнабаш просто места себе не находил, настолько ди­ко, противоестественно это звучало. Но постепенно ему стало ясно, как все произошло. Никаких атомных бомб, оказывается, не сбрасывали, и танки Москву не утюжи­ли. Взяли исподволь, изнутри. Заговорщики-троцкисты и агенты империализма устроили тихий переворот, за­хватили власть в стране. Первый секретарь Хрущев стал послушной марионеткой в их руках... А может, именно он и есть самый главный заговорщик и агент. Он объя­вил XX съезд партии «разоблачительным», смешал с гря­зью имя Сталина, приказал вынести его тело из мавзо­лея, снял с должностей всех его бывших соратников и освободил из лагерей всех его бывших врагов... Черт-те что, гнусь какая-то! Вот она - Великая Измена, тайно за­ползшая в самое сердце Родины!

Башнабаш даже жалел в душе, что нет настоящей войны, нет взрывов и выстрелов. Тогда он бы точно знал, что делать, если пожалуют к нему на «Старую Вет­ку» гости. А так... Ну, явится какой-нибудь троцкист в офицерской форме (в нашей, советской, не во френче каком-нибудь!) и скомандует:

— Рядовой Башмакин, сдать пост! Вы арестованы, как пособник культа личности!

И что ему — сдаваться? Или все-таки бежать на «пэ- зсэл», включать тумблер самоуничтожения?..

Он не знал. Но склонялся к тому, чтобы все-таки включать.

Как нарочно, именно в те дни активизировались кар­лики-уродцы. Какой-то гон у них начался, что ли. Или го­лод, что вероятнее. Они предприняли несколько попыток захватить склады, и каждый раз Башнабаш был начеку, вынуждая врага отступать с большими потерями. Уродцы, что замечательно, никогда не оставляли раненых и убитых на поле боя, всегда уносили их с собой, порой расплачи­ваясь за это новыми жизнями. Такая готовность к самопо­жертвованию ради павших товарищей, пусть и совершен­но бессмысленная, поневоле вызывала у Башнабаша ува­жение. Это он потом, много позже узнал в чем дело: ока­зывается, карлики их ели!

А нападали папуасы тупо и неизобретательно. Шли толпой, кучей* осыпая Башнабаша камнями И, изредка, стрелами (откуда они брали дерево для стрел на такой глу­бине, Башнабаш понятия не имел). Ему оставалось толь­ко жать на спуск своего ДШК и уповать на то, что камни и стрелы пролетят мимо. Так оно и было чаще всего, по­скольку ближе, чем на пятьдесят метров, уродцев он не подпускал. Однажды, правда, чуть не остался без глаза, когда пущенный из засады увесистый булыжник угодил ему в правый висок. Глаз сразу перестал видеть - нерв ка­кой-то, видимо, зацело. А к вечеру вся правая сторона рас­пухла. Пришлось опять вспомнить про чудо-лекарства из железного шкафа... Чудо сработало, не так быстро, как ему хотелось, но все-таки сработало.

И даже лучше, чем он ожидал. На пятые сутки он мог на расстоянии вытянутой руки прочесть текст «Устава бойца ОП-79», висящий на входе в казарму. А еще через две недели Башнабаш с удивлением обнаружил, что мо­жет видеть в полной темноте. Предметы казались немно­го призрачными, что ли, обесцвеченными, серовато-чер­ными, будто смотришь старое кино... И вообще, он стал чувствовать себя гораздо лучше, чем до ранения. Силы от- куда-то брались, неизвестно откуда, и на сон ему теперь с лихвой хватало трех часов, после которых он вставал бод­рый и свежий, как огурчик. Правда, для этого ему нужно было хотя бы через день выпивать по таблетке «Феномина» и «Адаптина», а два раза в неделю принимать «Инма­тефам» — иначе тело становилось разбитым, будто его от­ходили палками, голова болела... и вообще было очень плохо. Не только физически, душевно тоже.

А репродуктор продолжал работать каждый день. Под веселые песенки из «Радионяни» Башнабаш засту­пал в караул, под полуденный концерт по заявкам он ковырял ложкой свою «спецтушенку», а во время ра­диоспектаклей из цикла «Клуб знаменитых капитанов» ему нередко приходилось отстреливать головы лохма­тым чудовищам, с которыми вряд ли когда сталкивался кто-то из настоящих, пусть даже самых знаменитых ка­питанов в истории человечества.

Иногда звук пропадал на полуслове, лотом появлял­ся снова, словно терялся контакт. Башнабаш хотел вы­яснить, в чем там дело, произвел настоящие раскопки, чтобы пробраться через завалы к узкой шахте, где про­ходили электрокоммуникации — насколько он пони­мал, провода радиовещания тоже должны быть где-то там. Но все оказалось напрасно. Шахты попросту не существовало, было лишь плотное, слежавшееся месиво из обломков бетона, кусков проволоки и глины. Разгре­бать его Башнабаш не рискнул, опасаясь, что вмеша­тельство только ухудшит ситуацию... Казалось просто невероятным, что радиоточка продолжает хоть как-то работать. Башнабаш предположил, что во время второ­го, повторного обвала, пласты почвы сместились, со­единив концы разорванного ранее провода, как бы вер­нули их на место. Никакого другого объяснения он придумать не мог.

Он привык к этим звукам и голосам, идущим к нему с поверхности, где есть небо и деревья, где восходит и садится солнце, где воздух пахнет не соляркой и затхло­стью, а травой, женскими духами, мокрым после дождя асфальтом, морозом и апельсинами. Он даже радовался им — по-своему, сдержанно, не забывая ни на секунду, что там, за спинами дикторов, певцов и актеров, пря­чется коварный и хитрый враг, что место Сталина в мавзолее пустует, что город-герой Сталинград, который в войну не сдался фашистам, сейчас зовется Волгогра­дом...

Башнабаш заметил, что в эфире стало появляться все больше эстрадных песенок, порой бездумных и вульгарных, в основном — про любовь и всякие шу­ры-муры, а какие-то сопливые юноши читали свои заумные стихи, в которых что ни строчка, то какой-то туманный намек и подтекст, словно радиошифровку передают. Враг старался, как мог. Иногда у него даже неплохо получалось. Башнабаш то и дело ловил себя на том, что мурлычет под нос мелодию какого-ни­будь новомодного шлягера. Или пытается предста­вить, как выглядит эта певичка со странной фамили­ей Пеха, поющая с диким иностранным акцентом. Наверное, красивая, длинноногая, в короткой юбке и черных очках — такими изображали в фильмах иност­ранных шпионок. Ну, и ладно. Не жениться ведь он на ней собирается... Да и петь она не умеет, если уж на то пошло, кривляется только.

Спустя какое-то время имя Сталина вообще исчезло из эфира, о нем как будто забыли. Или запретили упо­минать. В новостях говорили о ликвидации паровозно­го парка страны и переходе на какие-то тепловые и эле­ктрические машины, потом о разделении обкомов на промышленные и сельскохозяйственные («Разделяй и властвуй», — вспомнил Башнабаш чье-то изречение из политзанятий), о внедрении семилетнего плана, о борьбе с подсобными хозяйствами (вот-вот, немцы в войну тоже боролись), о беспорядках в Польше и Венг­рии, которые, как показалось Башнабашу, были как-то связаны с государственным переворотом в СССР... А потом все это вдруг отошло на второй план.