Сад костей - Герритсен Тесс - Страница 82

— Сны настолько яркие?

— Я вижу все, вплоть до цвета нитки. И это говорит о том, что я слишком долго думала о ней. «И о том, какой была ее жизнь», — добавила про себя Джулия.

— Похоже, мне пора отправляться на паром, — продолжила она вслух.

— Жаль, что вам приходится уезжать. Когда вы снова меня навестите?

— Вы в любой момент можете приехать ко мне.

— Может быть, когда вернется Том? Тогда за одну поездку я навешу вас обоих. — Генри помолчал. — Так скажите же мне. Что вы о нем думаете?

— О Томе?

— Знаете, он ведь хороший жених. Джулия улыбнулась:

— Знаю, Генри.

— А еще он очень разборчив. Я наблюдал за тем, как он менял девушек, и ни одна из них долго не продержалась.

Вы мопга бы стать исключением. Только нужно дать понять, что он вам интересен. Он считает, что это не так.

— Он вам так и сказал?

— Он очень огорчен. Однако Том — человек терпеливый.

— Что ж, он мне нравится.

— Так в чем проблема?

— Возможно, он нравится мне слишком сильно. И это меня путает. Я знаю, как быстро рушится любовь. — Джулия снова повернулась к Окну и посмотрела на море. Вода была спокойной и ровной, словно зеркало. — Сегодня ты счастлива и влюблена, и все вокруг кажется прекрасным. Ты считаешь, что беды не случится. А потом она обрушивается… Так было у нас с Ричардом. Так произошло и с Розой Коннелли. И все заканчивается тем, что приходится страдать до конца своих дней. Роза всего лишь раз глотнула счастья с Норрисом, а потом всю жизнь жила воспоминанием о том, что потеряла. Генри, я не уверена, стоит ли. Не знаю, смогу ли я выдержать это.

— Я думаю, из жизни Розы вы извлекли неверный урок.

— А какой же верный?

— Бери, пока можешь! Люби.

— И страдай от последствий. Генри фыркнул:

— Вы знаете, что означают ваши сны? Это послание, Джулия, но вы его так и не поняли. А она бы воспользовалась такой возможностью.

— Не сомневаюсь. Но я не Роза Коннелли. — Джулия вздохнула. — До свидания, Генри.

Джулия еще ни разу не видела Генри таким опрятным. Пока они сидели в директорском кабинете Бостонского

Атенеума, она то и дело поглядывала на него украдкой и поражалась: неужели это тот самый старик Генри из

Мэна, что слоняется по своему скрипучему дому в мешковатых брюках и фланелевых рубашках? Встретившись с ним в бостонском отеле, где он остановился, Джулия рассчитывала увидеть Генри в привычном наряде. Но в гостиничном вестибюле она обнаружила мужчину, одетою в черную тройку, в руках у него была эбонитовая трость с медным набалдашником. Однако Генри сменил не только одежду, но еще и вечно хмурое выражение лица и прямо-таки флиртовал с госпожой Заккарди, директрисой Атенеума.

Да и госпожа Заккарди, которой было лет шестьдесят, тоже с удовольствием заигрывала с ним.

— Не каждый день, господин Пейдж, мы получаем такие значимые пожертвования, — заверила она. — У нас образовалась целая очередь из ученых, жаждущих взглянуть на эти письма. Уже довольно давно не появлялось никаких новых материалов о Холмсе, и мы очень рады, что вы решили пожертвовать их именно нам.

— О, я долго и тщательно обдумывал это, — ответил Генри. — Рассматривал и другие организации. Но, несомненно, самая красивая директриса — в Атенеуме.

Госпожа Заккарди рассмеялась:

— А вам, сэр, нужны новые очки. Впрочем, я обещаю надеть самое сексуальное платье, если вы с Джулией придете сегодня на ужин, организованный нашими попечителями. Я уверена, они будут рады познакомиться с вами.

— Мне бы очень хотелось прийти, — признался Генри. — Но сегодня мой внучатый племянник прилетает домой из

Гонконга. И мы с Джулией собирались пробыть с ним весь вечер.

— Тогда, возможно, в следующем месяце. — Госпожа Заккарди встала. — Благодарю вас еще раз. Лить немногих сынов Бостона почитают так горячо, как Оливера Венделла Холмса. А история, которую он рассказывает в этих письмах… — Директриса застенчиво усмехнулась. — Она настолько горестная, что я немного всплакнула. На свете есть столько преданий, которые нам не суждено узнать, столько голосов, утонувших в веках… Спасибо, что подарили нам историю Розы Коннелли!

Когда Джулия и Генри выходили из директорского кабинета, его трость начала издавать громкое «тук-тук-тук».

Был четверг, и в этот ранний утренний час Атенеум пустовал — они оказались единственными пассажирами в лифте, единственными посетителями, бродившими по вестибюлю, и стук, производимый тростью Генри, эхом оглашал помещение. Когда они миновали выставочный зал, Генри остановился и указал на вывеску с названием текущей экспозиции — «Бостон и трансценденталисты[13]: портреты эпохи».

— А ведь это Розина эпоха, — заметал он.

— Хотите взглянуть?

— У нас целый день впереди. Почему бы и нет?

Генри и Джулия вошли в зал. Он был пуст, и можно было подолгу разглядывать каждую картину и литографию.

Они изучили пейзаж 1832 года — вид на Бостонскую пристань с холма Пембертон, и Джулия задумалась: не этот ли вид открывался взору Розы, когда та была жива? Видела ли она эту красивую изгородь на переднем плане и вереницу крыш? Они двинулись дальше, к литографии, изображавшей элегантно одетых дам и господ, которые прогуливались под величественными деревьями на улице Коллонад, и Джулия подумала: а что если Роза тоже ходила под этими деревьями? Они задержались у портретов Теодора Паркера[14] и преподобного Уильяма Чаннинга — Роза наверняка натыкалась на эти лица на улице или мельком видела их в окно. «Вот он, твой мир, Роза, мир, давно канувший в Лету. Как и ты сама».

Они обошли всю выставку, и вдруг Генри остановился как вкопанный. Врезавшись в него, Джулия почувствовала, как он напрягся.

— Что такое? — спросила она.

А затем подняла взгляд на картину, которую рассматривал Генри, и тоже замерла. Казалось, в выставочном зале, заполненном портретами чужаков, это лицо, близкое им обоим, было совсем не к месту. С картины на них смотрел темноволосый юноша, он стоял у письменного стола, одной рукой опираясь на человеческий череп.

Несмотря на густые бакенбарды, сюртук и замысловато завязанный галстук, модный в его времена, лицо этого человека было удивительно знакомым.

— Бог мой! — поразился Генри. — Да ведь это Том!

Нахмурившись, Джулия пошядела на табличку, которая висела рядом с портретом.

— Художник — Христиан Гуллагер[15]. А кто изображен, не написано.

В вестибюле послышались шаги, и они увидели женщинубиблиотекаря, проходившую мимо выставочного зала.

— Прошу прощения! — крикнул Генри. — Вы что-нибудь знаете об этой картине?

Библиотекарь вошла в зал и с улыбкой взглянула на портрет.

— Она и вправду хороша, верно? — сказала женщина. — Гуллагер был одним из лучших портретистов того времени.

— А что за человек на ней изображен?

— Мы полагаем, что это известный бостонский врач по имени Олдос Гренвилл. Думаю, портрет относится к тому времени, когда ему было лет девятиадцать-двадцать. Он трагически погиб во время пожара, произошедшего в тысяча восемьсот тридцать втором году. В своем загородном доме в Вестоне. Джулия посмотрела на Генри.

— Отец Норриса. Библиотекарь сдвинула брови:

— Я никогда не слышала, что у него был сын. Мне известно лишь о его племяннике.

— Вы знаете о Чарлзе? — удивился Генри. — Он добился славы?

— О да. В свое время произведения Чарлза Лакауэя были очень модны. Но, если честно и между нами, у него ужасные стихи. Думаю, своей популярностью он обязан скорее романтическому образу «однорукого поэта».

— Так, значит, он все же стал поэтом, — сказала Джулия.

— Да еще каким известным. Говорят, он потерял руку, сражаясь на дуэли из-за дамы. Благодаря этой истории Чарлз Лакауэй стал весьма популярен у представительниц прекрасного пола. Он умер в пятьдесят с небольшим. От сифилиса. — Библиотекарь снова воззрилась на картину.