Робин Гуд против шерифа - Кинг Диана - Страница 12

— Я вижу, что ты сильный и верный своему слову человек. И несмотря на то, что я бы мог сейчас убить тебя и забрать эти деньги, я так не сделаю. Более того, я и мои друзья (к этому времени несколько лучников, в том числе и Саланка, были уже на земле и приближались к ним с разных сторон) — мы обещаем тебе исполнить слово, данное нами. Твой сын Раски действительно оказался моим пленником и был, к несчастью, ранен, но рана не настолько тяжела, чтобы такой могучий воин, как Раски, не мог со временем встать в строй. Но сейчас он находится в Шервудском лесу в моих владениях, и доставить тебя к нему в целости и сохранности — мой священный долг.

Услышав о ранении Раски, Торстведт прищурился, пытаясь определить, жив его сын или обман последует за обманом. Но так же, как Робин Гуд не ошибся в отцовских чувствах сурового Торстведта, так и викинг безошибочно угадал в словах Робина его великодушие и благородство.

— Я верю тебе, Робин из Локсли. Я верю, потому что ничего другого мне не остается. Но знай одно, — с этими словами он снял два мешка и передал их Саланке, — если ты и твои друзья не оправдают моих надежд, никакая сила, ни небесная, ни земная, не спасет вас от моего возмездия. В путь.

Робин подумал, что давно уже не видел людей, способных проявить такую силу и непоколебимость духа.

— Маркус, Боллок, слезайте, да поживее! Мы отправляемся в Шервуд, тотчас же! — окликнул Робин последних оставшихся среди ветвей товарищей.

К этому времени лес стал все громче разговаривать на языке ночи. Небо, едва просвечивающее сквозь многолистные кроны вязов, залила темная тушь, в которой острыми иглами заблестели июльские звезды. Лесной воздух быстро тяжелел, все более насыщаясь ночными соками. Неширокая тропа, и без того сдавленная змеящимися корнями старых деревьев и затвердевшими от старости мхами, с наступлением сумерек и вовсе тонула в сытном вареве таинственного леса.

Робин шел впереди. Он шел таким уверенным шагом, будто не его ноги искали тропу, а сама тропа льнула к его ступням. В нескольких шагах за ним шел Торстведт, а рядом с ним — Саланка, в руках которого был длинный сарацинский нож. Он до сих пор не осмеливался заложить его в ножны, то и дело поглядывая на нового спутника. За ними молча следовали шестеро лучников, преданных Робину. Один из них вел под уздцы обоих коней, на спины которых была помещена драгоценная ноша. В получасе ходьбы от опушки были припрятаны лошади Робина и его друзей, и, дойдя до этого места, путники продолжили путь верхом.

Без остановки они следовали по лесной дороге до самого рассвета. Англия того времени сплошь была укрыта лесами, и отряд вооруженных всадников без труда миновал удаленные от города заставы, оставшись практически незамеченным.

Перед рассветом неподалеку от выезда из леса сделали привал. Небольшой отряд сам собой разделился на две части, одну из которых составляли Робин, Саланка и норвежец, сидевшие несколько дальше от тропы, у огромной вековой сосны, а другую — беспечные лесные молодцы, довольно разгоряченные к этому часу и пившие уже третий за эту ночь бурдючок с весьма недурным монастырским вином. Один из лучников, длинноусый Джон, балагурил без умолку, подзадоривая и без того неунывающих дружков. Это был очень ранний завтрак, и запах молодой сосновой хвои дивно сочетался с нежным душком вяленого мяса. Время от времени в лесу раздавались такие громкие взрывы хохота, что если бы какие-нибудь лесные звери и хотели спокойно поспать неподалеку, то вряд ли бы им это удалось.

— И все-таки я вижу, что ты не так уж неприступен, как кажется на первый взгляд, — ухмыльнулся Саланка, искоса заметив, что по лицу норвежца пробежала легкая улыбка.

— Не стану спорить, — отозвался Торстведт, — просто эту песню я слышал несколько лет назад на своем корабле. Мы подобрали тогда британских лицедеев, дабы скука не пугала наших крыс в дальнем походе. Я вижу, здесь она весьма популярна.

Из соседнего «лагеря» действительно понеслись на всю округу удалые строки, сопровождаемые ритмичным хлопаньем по бурдюку и громким гиканьем:

Солнце по небу летало,

Оли-лели-ле,

Солнце в озеро упало,

Оли-лели-ле,

Парни солнце подобрали,

Оли-лели-ле,

Бедным золото раздали,

Оли-лели-ле,

Бедным золото раздали,

Оли-лели-ле,

Ничего не потеряли,

Оли-лели-ле,

Пир до неба закатили,

Оли-лели-ле,

Пили-ели, ели-пили,

Оли-лели-ле.

Усерднее всех был здоровяк Боллок. Он не просто горланил припев, хрипя могучей грудью, но и потрясал перед собою на две трети опустошенным бурдюком, пытаясь изобразить все столь многосложные события, происходившие в этой замечательной песне:

А когда прошла неделя,

Оли-лели-ле,

Снова кушать захотели,

Оли-лели-ле,

Приуныли, приувяли,

Оли-лели-ле,

Снова Робина позвали,

Оли-лели-ле.

На этих словах кто-то из лучников просто-напросто кувыркнулся через голову с криком: «Робин! Детки проголодались!»

Солнце по небу летало,

Оли-лели-ле,

Солнце в лес густой упало,

Оли-лели-ле,

Парни солнце подобрали,

Оли-лели-ле,

Темной ночкой закопали,

Оли-лели-ле.

Тут вся компания просто-таки пришла в восторг.

— Робин, так, может быть, леший с ним, с ирландцем? В конце концов, ноттингемская тюрьма — это еще не чистилище, да и кормят там, я слышал, гораздо чаще, чем на кладбище! У нас двадцать пять тысяч золотом! Да мы можем всех белок этого леса выдать за самых богатых женихов Ноттингема!

— Да что Ноттингема! — подхватил мордастый Боллок, лицо которого походило уже к этому времени на бордовый фонарь. — Лондона! Всей Англии! — и он отважно отбросил в сторону окончательно опустошенный бурдюк.

Робин, конечно, никак не отреагировал на столь бессмысленное предложение, но краем глаза почувствовал на себе вопрошающей взгляд Торстведта.

— Зачем тебе столько денег? — поинтересовался норвежец. Впрочем, в его вопросе не было и доли любопытства, словно два этих мешка с золотом никогда и не принадлежали Торстведту.

— Мне не нужны эти деньги. Если бы мои друзья не были в плену и за них не требовался бы выкуп, я бы отдал их обратно тому, у кого взял. Но мы в безвыходном положении: пятеро наших друзей находятся сейчас в ноттингемской тюрьме. В случае неуплаты выкупа они будут казнены.

— Я знаю шерифа Реджинальда. Я также знаю, что если вор украл — вора наказывают.

— Эй, эй, выбирай-ка выражения, — вспылил Саланка, услышав слова норвежца. — Среди наших друзей никогда не было воров, чтоб ты знал. И мы не воры… и не вымогатели.

— Мы добрые лесные гномики! — проревел верзила Боллок, услыхав обрывок последней фразы, и запихнул в рот кусок жирной телятины.

— Я никого не называл вором, — спокойно отреагировал Торстведт, взбалтывая содержимое железной фляги, висевшей на его широком кожаном поясе. — Но если сказано первое слово, должно прозвучать и последнее.

— Да, Торстведт, я понимаю, о чем ты, и эта история очень проста, — вслед за этими словами Робин коротко изложил ему суть дела.

Торстведт внимательно выслушал историю ноттингемских узников, но ничего не сказал.

— Как бы то ни было, — после некоторого молчания прибавил Робин, — твой сын увидит своего отца и не ранее, чем к завтрашнему утру. Эй, добрые эльфы! Смотрите, как бы ваши красные лица не полопались от праведности и монашеского винца. Мы идем дальше! — окликнул Робин лучников и, отряхнув траву со своих вытершихся со временем, но все таких же прочных кожаных охотничьих штанов, отправился к оседланным коням. Остальные путники последовали за ним. Сквозь редкие кроны деревьев на небольшой отряд уже поглядывало рыжеволосое утреннее солнце.

За ночь незначительные облака, сопутствовавшие событиям всего предыдущего дня, рассеялись. День обещал быть жарким. Даже знойный Саланка сбросил с себя серый холщовый плащ, оставшись в одной темно-малиновой испанской сорочке, купленной им некогда у одного кастильского араба. Выглядел от довольно бодро, и если бы сторонний наблюдатель не знал, что Саланке, а точнее — Салану Аллия Аджери Ибн-Рашиду, третьему сыну знатного дамасского оружейника Саххаба, исполнялось именно в этот день сорок пять лет, то он ни за что бы не поверил, что это действительно так. Впрочем, и сам Саланка, последние двадцать лет проживший среди бурных страстей, тщетно пытавшихся сломить его волю, с трудом мог вспомнить и дату своего рождения, и свой возраст.