Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

По ту сторону - Кин Виктор Павлович - Страница 16


16
Изменить размер шрифта:

— Ехать нельзя, — сказал Безайс, — нельзя потому, что легче попасться. В фронтовой полосе не так-то легко разъезжать взад и вперёд.

— Я всё равно назад не поеду, — сказал вдруг Жуканов.

— Вот и хорошо, — сказал Безайс. — Мы тоже поедем дальше.

— Я и дальше не поеду.

Это было совсем неожиданно.

— Почему? — спросил Безайс.

— Потому что потому.

— То есть как?

— Да так. Я хозяин, лошади мои. Чего хочу, то и делаю.

Наступила тяжёлая пауза.

— Эти лошади, — наставительно сказал Безайс, — не ваши, а торгового дома Чурина.

— Да уж и не ваши, будьте спокойны.

— А куда же вы поедете?

— Вернусь в ту деревню, к старику, у которого ночевали.

— А мы?

— А вы как хотите.

Они растерянно переглянулись.

— Очень это красиво с вашей стороны, — сказал Безайс. — Мы вам помогли, а вы нас бросаете. Это свинство.

Жуканов концом кнута поправил шапку.

— Конечно, свинство, — спокойно ответил он. — Только ведь и мне нет охоты шею подставлять. Жить каждому хочется. Вы молодые люди, вам это смешно, а я больной человек. Если меня арестуют, я умереть могу.

Безайс взволнованно снял и снова надел перчатку.

— Не умрёте, — сказал он. — Поймите, что нам надо ехать.

— Всем надо, — возразил Жуканов рассудительно. — Странно. Если я из-за своего добродушия согласился вас везти, так вы уж хотите на меня верхом сесть.

— Оставьте, Жуканов!

— Сказал — нельзя.

Варя переводила взгляд с Безайса на Матвеева.

— Придётся вам выйти, — сказал Жуканов. — Ничего не поделаешь. Всей душой был бы рад, да не могу.

Матвеев вылез из саней.

— Безайс, поди сюда, — сказал он. — Жуканов, подождите немного, минут пять.

— Пять минут — могу.

Они отошли на несколько шагов и остановились.

— Ну?

Безайс оглядел ровную, уходящую вперёд дорогу и вздохнул.

— Чего же разговаривать? — сказал он пониженным голосом. — Мы влипли, старик.

— Влипли?

— Конечно. Все равно, вперёд или назад. Пойдём?

— Мы не пойдём, а поедем, — решительно возразил Матвеев. — Нельзя идти по снегу в такой мороз. До Хабаровска ещё тридцать вёрст. Когда мы там будем? Надо скорей кончать с этой дорогой. Я возьму его за шиворот и вытрясу из него душу, если он не поедет.

— А что делать с документами? Порвать?

— Рвать их нельзя, потому что, когда попадём к своим, как мы докажем, кто мы такие?

— Куда же их прятать?

— В ботинки. В сани, наконец.

Они вернулись к саням.

— Мы поедем дальше, — сказал Матвеев, глядя поверх Жуканова. — А вы можете ехать с нами или вернуться в деревню. Мы вас не держим.

Жуканов растерянно глядел на них.

— Товарищ Безайс, — сказал он, прижимая руки к груди. — И вы тоже, товарищ Матвеев. Не шутите со мной. Я больной человек. У меня от таких шуток душа переворачивается.

— Знаю, знаю, — оборвал его Безайс, садясь в сани. — Душа переворачивается, и в глазах бегают такие муравчики. Слышали.

Легко, почти без усилия, Матвеев взял Жуканова за борт пальто, оттолкнул в сторону и отобрал вожжи. Сани тронулись. Жуканов был ошеломлён и смотрел на Матвеева, соображая, что произошло.

— Да это разбой, — сказал он вдруг. — Дай сюда вожжи. Слышишь, дай!

Он схватил вожжи и рванул к себе с истерическим всхлипыванием. Лошади метнулись в сторону, топчась на месте. Матвеев оторвал его руки от вожжей, а Безайс придавил его в угол саней и держал изо всех сил. Длинные уши его шапки волочились за санями и взметали снег.

— Пустите, — сказал Жуканов, тяжело дыша.

Безайс отпустил его.

— Поймите, будьте любезны, — сказал скупщик довольно спокойно, — моё положение. Вы партийные. Поймают меня с вами, что мне сделают? Убьют ведь! Вы сами собой, а я за что должен страдать? За какую идею?

— Отдайте лошадей нам, а сами вернитесь в деревню.

— Отдай жену дяде. Они не мои, лошади.

— Поправьте шапку. Упадёт.

Машинальным движением он подобрал волочившиеся уши, отряхнул их от снега и обернул вокруг шеи. Он потёр переносицу, поднял голову, и вдруг глаза его вспыхнули.

— Не поеду я! — вскричал он таким неожиданно громким голосом, что все вздрогнули. — Не поеду, — ну! Чего хотите делайте, мне всё равно. Где у вас такие права, человека силком везти? Убивайте меня — все равно не поеду! — Голос Жуканова сорвался почти на крике. — Ну — убивайте! — повторил он, нагибаясь вперёд и тяжело дыша. — Забирайте лошадей, шкурки. Сымите с меня пальто. Может быть, вам и сапоги мои нужны? Берите и сапоги! Грабьте кругом, начисто!

— Не кричите так, — нервно сказала Варя. — Могут услышать.

— Пускай слышат, — ответил он. — Какое мне дело?

И вдруг, топорща усы и покраснев от натуги, он пронзительно крикнул:

— Грабют!

— Это чёрт знает что, — растерянно произнёс Безайс. — Вы, Жуканов, и-ди-от, дурак. Проклятый старый дурак.

— Вы сами дурак, — сварливо ответил Жуканов.

Они глядели друг на друга выжидательно и враждебно. Матвеев медленно расстегнул куртку и сунул руку в карман.

— Если вы ещё раз крикнете, я вас убью, — сказал он. — А потом возьму за ноги и оттащу в сторону.

Этого Жуканов не ждал.

— А вы знаете, — сказал он вызывающе, — что вам за такие слова может быть?

— Я сильнее вас, и нас двое. Если вы не поедете, то потеряете лошадей, мы их всё равно заберём. А если поедете — и лошади у вас останутся, да мы ещё приплатим. Решайте скорей, времени нет.

Он мог бы свернуть ему голову одной рукой — лысеющую, с висящими усами голову. Но он предпочёл не делать этого. Жуканов вынул платок и громко высморкался.

— Хорошо, — сказал он с достоинством. — Я уступаю физической силе. Но я буду жаловаться.

Он нашёл в этом какое-то удовлетворение.

— Я буду жаловаться, — повторил он.

Матвеев беспечно улыбнулся. Он достал нож и отодрал снаружи обшивку саней. Потом он вынул документы и деньги, пересчитал их, сунул за обшивку и снова прибил рогожу гвоздями.

— Едемте, — сказал он. — Изо всех сил!

Тысяча рублей

Матвеев старался придумать какой-нибудь план. Надо было что-то делать. Но он ничего не мог из себя выдавить, кроме того, что в минуту опасности надо сохранять благоразумие и не волноваться. Он вертел эту мысль и осматривал её со всех сторон, пока не заметил, что шевелит губами и что Безайс вопросительно смотрит на него.

— О чем ты? — спросил Безайс.

— Так. Думаю о нашем собачьем счастье.

— Что же ты придумал?

Этот вопрос поставил Матвеева в тупик. Он был старший, и это обязывало его к точному ответу.

— Прежде всего, — сказал он, — не надо волноваться. Это, по-моему, самое важное.

Безайс внезапно обиделся.

— А кто волнуется? — с горячностью спросил он. — Может быть, это я волнуюсь?

— Разве я это сказал?

— Так зачем ты говоришь? Поддерживаешь светский разговор?

— Ну, ну, оставь, пожалуйста. Придрался к словам.

Безайс передёрнул плечами.

— Мне это не нравится.

— Ну, хорошо, я про себя говорил. Это я волнуюсь. Теперь ты доволен?

— Вполне, — ответил Безайс.

Самое плохое было не то, что их могли поймать и убить. Гораздо хуже было ждать этого. Большим циркулем был очерчен круг, за которым начиналась жизнь, где люди лежали в окопах, отступали и наступали. Матвеев в детстве знал эту игру: один садился на пол, закрыв глаза, а остальные слегка ударяли его по лбу. Ударяли не сразу, а через несколько минут, — и никто не мог выдержать долго: было невыносимо сидеть с закрытыми глазами и ждать удара. И Матвеев почувствовал себя легче, когда наконец они снова встретили белых.

Был уже полдень; каждую минуту они ждали, что из-за поворота дороги покажется рота солдат в папахах с белыми лентами. На Безайса нахлынула нервная болтливость, и он рассказывал какие-то истории о небывалых и вздорных вещах. Варя казалась спокойной, и Матвеев снова подумал, что у неё нет воображения: «недалёкие люди редко волнуются». Почему он считал её недалёкой и ограниченной — этого он и сам не знал. Но потом ожидание опасности утомило его, и он впал в какое-то безразличие. Когда издали показалась запряжённая парой коней военная двуколка, он принял это как факт, без всяких размышлений.