Ждать ли добрых вестей? - Аткинсон Кейт - Страница 25

Со временем славу Говарда Мейсона составили скорее мертвые жены, чем литературные таланты. Романов его Луиза не читала — давно выходили. После визита к Джоанне Траппер она глянула на «Амазоне» — похоже, и не переиздавались. Казалось бы, убийства способствуют некой печальной славе, а слава — продажам, но нет, Говард Мейсон стал изгоем. Уже умер, больше не моден, больше не издается, но по сей день призраком из машины живет в интернете.

И тут же совпадение: по пути домой заехала в книжный «Оксфама» на Морнингсайд-роуд, нашла там потрепанную книжку Говарда Мейсона, его первый, самый знаменитый роман «Лавочник», и ночью в постели уже почти дочитала.

— Писать-то умел? — спросил Патрик.

Он читал невразумительный медицинский журнал. (Наверное, ей положено больше интересоваться его работой? Вот он ее работой всегда интересуется.)

— Да умел, но для своего времени. Тогда, наверное, было прогрессивно, но вообще как-то очень северно.

— Батюшки-светы, черт мя задери?

— Скорее «Вечером в субботу, утром в воскресенье».[75]

Говард Мейсон — средняя школа на севере, стипендия в Оксфорде — писал так, будто в юности начитался Д. Г. Лоуренса[76] до умопомрачения. «Лавочник», написанный после Оксфорда, был «едкой критикой» (сообщала «Литературная биографическая энциклопедия») его скучных родителей и родного провинциального болота, книгой автобиографической, в чем автор с легкостью признавался. Луизе казалось, что роман истекает злобой и мстительностью. В жизни Говарда Мейсона граница между фактом и вымыслом была тонка.

Он написал «Лавочника» в зеленой юности — жизнь его еще не превратилась в гран-гиньоль, он еще не стал отцом троих детей, не женился на Габриэлле Ашер, красивой, умной и богатой, с уютным домом и добродушным нравом, — последних трех атрибутов она, впрочем, лишилась в семнадцать лет, в ту минуту, когда подписала брачное свидетельство в Гретна-Грин. Неужто Говард Мейсон настолько дурная партия, что дочери и в наследстве можно отказать? Что случилось после смерти Габриэллы? Джоанна Траппер стала богатой сиротой? Вопросы, одни вопросы. Джоанна Траппер не отпускала Луизу. Джоанна Траппер стояла на кромке непостижимого, побывала там, куда никто не отправится по доброй воле, — и вернулась. Теперь она обладает таинственным могуществом, и Луизе завидно.

Эндрю Декер — вот так сюрприз — был примерным заключенным. Помогал в библиотеке, работал в «Мастерской Брайля», переводил книги на шрифт для слепых, подновлял кресла-каталки — все очень почтенно. Порой Луиза печалилась о стародавних временах, когда заключенные целыми днями крутили жернова и рукоятки. Педофилы, убийцы, насильники — и вот эти люди должны делать книги? Луиза перестреляла бы их всех поголовно, — впрочем, на совещаниях она эту позицию не высказывала. («Ты всегда была фашисткой?» — смеялся Патрик. «Ну, почти», — отвечала она.)

Эндрю Декер сдал экзамены второго уровня, в Открытом университете получил степень по философии (как же иначе), по всем признакам — мухи не обидит. Ага. А тридцать лет назад, когда он вырезал семью, сослуживцы утверждали, что он «обычный парень». Да уж, думала Луиза, за этими обычными — глаз да глаз. Дэвид Нидлер тоже обычный. Декеру всего пятьдесят — ему хватит этой обычности еще лет на двадцать. Однако есть и хорошие новости — у него теперь степень по философии.

— По крайней мере, он отсидел весь срок, — сказала Джоанна Траппер. — Уже что-то. — (Ничто, и обе это понимали.) — Может, я уеду. Сбегу на время, пока не уляжется.

— Это вы хорошо придумали.

Элисон Нидлер жила как в осаде, не выходила из дому, бледнела с каждым днем, решалась разве что детей в школу отвести. На машине их не возила — считала, что Дэвид Нидлер прикрутит к машине взрывное устройство и все они взлетят на воздух. Дэвид Нидлер был инженером-сметчиком и вряд ли разбирался во взрывчатке, но, понимала Луиза, едва рассудком завладела паранойя, пощады не жди. Кроме того, кто ожидал, что Дэвид Нидлер раздобудет пистолет и научится стрелять?

Луиза не знала, чем занята Элисон с утра до вечера, — все покупки онлайн, и она «слишком взвинчена», чтобы скакать по ковру под видеоурок аэробики или мирно шить лоскутное одеяло (это предлагали соцработники — другие идеи у них тоже имелись). Как Луиза ни зайдет, в доме ни пылинки, — очевидно, Элисон изо дня в день терла и скребла дом. Телевизор обычно работал, а вот книг не было — Элисон говорила, что раньше любила читать, а теперь не может сосредоточиться. Луиза помнила дом Нидлеров в Тринити — хороший дом, двухквартирный, из песчаника, за домом и перед домом сад, и в том саду, что перед домом, только самосожжения и устраивать.

У Элисон Нидлер на окнах по два замка, по три замка на дверях плюс засовы. У нее навороченная система безопасности, и сигнал тревоги, и мобильный только для звонка в службу спасения, а у детей, когда они не заперты в школе, на шеях висят персональные сигнализации.

Безопасности ради Элисон переселили в секретный дом, но безопасности ей не видать. Луиза на месте Элисон Нидлер завела бы большую собаку. Очень большую собаку, исполинскую просто. На месте Элисон Нидлер она поменяла бы имя, перекрасила волосы, уехала бы далеко-далеко, на Северное нагорье, в Англию, во Францию, на Северный полюс. Не сидела бы в безопасном секретном доме в Ливингстоне, не ждала, когда злой серый волк придет и этот дом сдует.

Надо, пожалуй, в праздники за домом последить. Если Дэвид Нидлер планирует вернуться, Рождество — самое время, дни всеобщей любви, ля-ля-тополя. Хорошо бы он вернулся — хорошо бы пригнать полицию и выдернуть руководителя операции из-за рождественского стола, чтоб отдал приказ стрелять в ублюдка на поражение.

Зазвонил телефон. Патрик. Недоумевает, наверное, куда она подевалась. Луиза и сама в недоумении. Она глянула на часы. Господи, шесть. Вот тебе и дважды запеченное суфле — родственничкам достанется только омлет.

— Луиза?

— Да.

Прозвучало эдак по-деловому — ну, может, резковато. А надо-то было сказать: «Пожалуйста, прости меня, я тебя подвожу» — и так далее, но «ты — мне, я — тебе», компромиссы, дебаты и тянитолкаи партнерства ей, видимо, недоступны. Она чуть ли не всю жизнь занималась этим с Арчи, а теперь все то же самое со взрослым человеком? Нет уж. Патрик вовсе не расстраивается, но Луиза руку даст на отсечение — это только до поры до времени.

Надо было заехать за цветами. Показать, что ей это важно. И ей важно. Видимо, недостаточно.

— Я уже еду домой, — сказала она. — Прости.

— Ты разве не закончила еще? — кротко спросил он.

— Тут случились дела.

— Ты где? В Ливингстоне, да? Сидишь в машине перед домом этой женщины? Ты зациклилась, солнце.

— Нет, не зациклилась. — Она зациклилась, но елки-палки. — И ее зовут Элисон, а не «эта женщина».

— Прости. Он, между прочим, давно исчез. Не вернется твой Нидлер.

— Вернется. Спорим?

— Не люблю спорить.

— Еще как любишь, ты же ирландец. В общем, я скоро буду. Прости, — прибавила она, чтоб уж наверняка.

Они оба только и делают, что извиняются. Может, это и хорошо — воспитанные, значит, люди.

На несколько дюймов раздвинулись занавески, и появилось лицо Элисон Нидлер, бледное, бестелесное, а сигаретный дым аурой обнимал голову. Когда-то Элисон не курила при детях, когда-то она вообще не курила, жила себе нормально, работала на полставки помощницей администратора в Напьере, трое детей, муж, славный дом в Тринити, а не эта потертая каменная штукатурка и мусор в соседском саду. Не нормальная, конечно, жизнь — только прикидывалась нормальной. Обычной. Занавески сдвинулись, Элисон исчезла.

Луиза тревожилась — за Элисон Нидлер, за Джоанну Траппер. Джексон Броуди тревожился за пропавших девочек, хотел, чтоб они нашлись. А Луиза не хотела, чтоб они пропадали. Есть много способов пропасть — не обязательно без вести. И не обязательно прятаться — порой женщины пропадали на виду. Элисон Нидлер устраивалась как могла, исчезала в собственном браке, с каждым днем пропадала по чуть-чуть. Сестра Джексона дождливым вечером вышла из автобуса, ушла из жизни. Габриэлла Мейсон исчезла навеки однажды в солнечный день.