Люди Кода - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович - Страница 11

Он замолчал и не сказал больше ни слова до самого утра, а потом началось наступление, и было не до слов…

Левингер подумал, что, если в течение нескольких минут не поступит нового сообщения, он сам позвонит раву Гусману, Главному ашкеназийскому раввину. Они не разговаривали друг с другом после перепалки на заседании кнессета, Левингер понимал, что погорячился тогда, нужно было сделать шаг примирения, «Агудат Исраэль» хоть и в оппозиции, но по некоторым вопросам, например, по проблемам Иерусалима, эта партия всегда была лояльной, да, нужно было быть сдержанней, и сейчас хороший повод для того, что сделать шаг.

Если говорить честно (наедине с собой даже политик его уровня может позволить такую роскошь), то, вполне возможно, что Мессия действительно придет и спасет Израиль. Чтобы верить в Мессию, не обязательно верить в Бога. Мессией мог стать Бен-Гурион, но ему нехватило веры в себя; с некоторой натяжкой мог стать Мессией Бегин, но ему нехватило характера. Относительно себя Левингер не заблуждался — не ему спасать нацию, дали бы спокойно дожить до выборов…

Размышления прервал телефонный звонок. Референт поднял трубку, послушал и показал глазами: тебя. Голос в трубке был настолько знаком, что Левингер в первое мгновение не узнал его — это был сам рав Гусман, духовный лидер оппозиционных религиозных партий. «Вот и не верь в телепатию», — усмехнулся премьер-министр, отвечая на приветствие.

— Мессия пришел, — торжественно сказал рав Менахем Гусман и замолчал, полагая, видимо, что, услышав эту новость, Левингер немедленно грохнется в обморок, и нужно дать ему время придти в сознание.

— Да, мне сказали, — премьер свел это событие к рангу рядового сообщения, вынудив собеседника опуститься до более полной информации.

Через несколько минут Левингер садился в свой бронированный лимузин. «Любопытно посмотреть на человека, который так обаял мудрецов, что они готовы сделать то, чего не делали две тысячи лет», — думал он.

В мыслях, действительно, не было, пожалуй, ничего, кроме любопытства. Премьер-министр не предвидел, что еще до вечера мир изменится, и ему больше никогда не придется подойти к окну в своем любимом кабинете.

Впрочем, профессиональные астрологи и прорицатели, только вчера выступавшие по радио и в газетах с прогнозами о будущем страны, тоже не сказали ни слова о том, что произойдет завтра. Любой здравомыслящий человек сделал бы из этого единственно верный вывод — никогда больше не полагаться на мнение астрологов и экстрасенсов. А между тем, на Израиле-2, да и на всех прочих его эквивалентах, астрология процветает, ибо человеческая вера столь же велика, сколь и непознаваема. Но это — к слову.

Рав Гусман, приглашая Левингера явиться на Совет мудрецов Торы, тоже ведь не ведал о том, что еще до вечера прославится вовсе не в той роли, на которую претендовал всю жизнь.

Хочу подчеркнуть, что в полдень (когда Совет мудрецов Торы принял историческое решение о признании Мессии, а И.Д.К. покинул квартиру Кремеров, так и не найдя общий язык с Диной) еще никто не мог даже подозревать о том, как станут развиваться события. Ссылки историка О.Нехамии (Институт Исхода, Израиль-3) на то, что Мессия, даже если поступал интуитивно, все же знал цель и видел путь, несостоятельны — Илья Давидович Кремер ничего не знал и не видел. Реувен Шай (Общество Мессии, Израиль-4) в своих «Экскурсах» тоже склоняется к мысли о том, что уже в утренних поступках Мессии можно отыскать его знание о последовавшем Исходе. При желании все можно отыскать везде. На деле же никто не знал ничего по той простой, но скрытой от исследователей причине, что И.Д.К. был в это время в состоянии душевного дискомфорта, и действие генетического аппарата, влиявшего на его личность, приостановилось.

Дина позвонила родителям, — с ними все было в порядке, а Хаим играл во дворе и пока ни с кем не подрался. Дина улыбнулась про себя: сын был драчлив, не в родителей пошел, а скорее в деда по отцовской линии, умершего еще в шестидесятых; тот всю свою жизнь с кем-нибудь воевал — сначала с Колчаком, потом с кулаками, с фашистами, а после войны даже с безродными космополитами, хотя и сам принадлежал к таковым, но это обстоятельство не могло помешать секретарю партъячейки выполнять свои прямые обязанности. В последние годы жизни дед воевал исключительно с жэковскими секретаршами, но воевал истово, отдавая всю душу и слабые уже силы, и умер на поле боя, когда объяснял молоденькой паспортистке существенную разницу между здоровым национализмом и махровым антисемитизмом.

Положив телефонную трубку, Дина почувствовала странное жжение в груди, около сердца, и испуганно присела на диван. Ей показалось, что внутри, по кровеносным сосудам, течет, приближаясь к сердцу, расплавленное масло, с шипением пробивая себе дорогу сквозь склеротически сросшиеся стенки. Почему-то Дину больше всего и давно уже пугал возможный склероз, видимо, с тех пор, когда она прочитала в журнале «Здоровье» о том, что болезнь эта, во-первых, самая распространенная на планете, а во-вторых, поражает не только стариков, как считалось прежде, но и здоровых молодых бугаев.

Расплавленное масло достигло сердца и застыло лужицей у какого-то из клапанов, не успев проникнуть внутрь, а Дина неожиданно увидела перед собой (на миг, изображение появилось, дернулось и исчезло) большой зал с рядами длинных, похожих на парты, или скорее, на депутатские скамьи в Кремле, столов, за которыми сидели и смотрели на нее белобородые старцы и относительно молодые мужчины, бороды которых, хотя и были черны, но свидетельствовали не о юности, а о благочестии.

Собрание это, даже на протяжении одного, выхваченного наугад, мгновения выглядело суровым, требовательным и непрощающим. Именно эти ощущения испытала Дина, хотя и поняла сразу, что это были не ее ощущения, она лишь восприняла мысленный крик мужа, стоявшего на кафедре и говорившего слова, которые шли вовсе не от его сознания, а откуда-то из глубин души, которую он, как ему казалось, знал, но, как оказалось, на деле и не знал, и не понимал.

В следующую секунду Дина вернулась в свою квартиру в Ир— ганим и с ненавистью подумала об И.Д.К., который сотворил все эти напасти, сложности и глупости. Подумав о нем, она сразу же и увидела предмет своей ненависти

— он выбирался из кустов роз в Саду независимости, на ходу вытаскивая колючку из ладони.

Если бы Дина могла, она с большим удовольствием воткнула бы эту колючку в более важное для жизни место — в сердце, например. Дина не любила перемен. Но всю жизнь делала, в основном, то, что не любила. Начать с того, что она поступила на филологический факультет университета, хотя собиралась стать биологом. Но биологического факультета в ее родном Чернигове не было, а на киевском филфаке оказался самый маленький конкурс

— один человек на полтора места, и не пройти мог разве что полный дебил. Потом она вышла замуж за Илью — разумеется, не потому, что очень этого хотела: ей надоело отвечать отказом на его ежедневные предложения руки и сердца. Многие годы она проработала на кафедре славистики, и вовсе не по призванию — таким оказалось распределение (потрясающе удачное, по мнению всех), и менять что-то в дальнейшем Дина не пожелала. Когда муж, поддавшись всеобщей еврейской панике начала девяностых, собрался в Израиль, она прекрасно понимала, что это не более чем эффект толпы, пыталась переубедить Илью, но он, рассчитав, по его мнению, здраво, и будучи человеком импульсивным и поддающимся влиянию, решения своего на этот раз не изменил, наивно, по ее мнению, полагая, что Бог Израиля непременно поможет им на новой родине. Всевышний действительно помог — Илья попал в ешиву, которая не была откровенно ортодоксальной, и потому муж не требовал от нее повязать голову косынкой или носить парик. Достаточно было регулярных омовений в микве. Но отношения Ильи с тестем и тещей были испорчены — старые коммунисты Илью не понимали и даже немного презирали, считая его поведение типичным приспособленчеством.