Потапов, к доске! - Крюкова Тамара Шамильевна - Страница 10

Наконец все приготовления были закончены. Оглядев свою работу, Женька заявил:

— Чтобы всё было по правилам, вход надо сделать платный.

— Скажешь тоже! Кто же за деньги пойдёт на это смотреть? — недоверчиво спросил Лёха.

— Кто надо, тот и пойдёт. Мы с тобой тоже не за бесплатно на разные композиции смотрели. Картинная галерея — это тебе не выставка детского рисунка. Я билеты на компьютере сделаю. Главное, назначить нормальную цену. Как ты думаешь, по рублю продавать или не мелочиться и забабахать по пятёрке?

— За пятёрку как бы ещё не вздули, — высказал свои опасения Лёха.

— Убедил. Билеты будут по рублю. Надо нести искусство в массы, — согласился Женька.

— По-моему, и по рублю не пойдут, — покачал головой Лёха.

— Спокуха! Я всё продумал, — как всегда, не унывал Женька.

Он не зря прочитал столько статей и книжек про художников. Из прочитанного Женька сделал вывод, что по-настоящему гениального художника отличают странности, вроде как у него не все дома. Самый супер был, когда один художник отхватил себе ухо. Может, без этого отрезанного уха никто бы о нём в жизни не узнал. Что и говорить, это было круто, но повторяться не стоило. Приходилось поломать голову, как ещё привлечь к себе внимание.

Женька целый час бился над этой проблемой, когда ему на глаза попалась картинка из детской книжки, где был нарисован художник с шеей, обмотанной длинным шарфом. Прикинув так и сяк, Женька решил, что это как раз то, что нужно. Шерстяной шарф в майскую жару наверняка заметят, а для здоровья это гораздо полезнее, чем отрезанное ухо.

Достав из шкафа мамин вязаный шарф в сине-белую полоску, который покоился с остальными зимними вещами, Женька обмотал его вокруг шеи, придал своему лицу отрешённый вид и отправился в школу. Погода стояла на редкость жаркая. На улице народ поглядывал на него, как на ненормального. Женька ликовал. Всё шло как по маслу.

Однако скоро Женька понял, что по-настоящему незаурядному человеку приходится нелегко. Шарф его порядком достал. Шея вспотела, и временами Женьку одолевал страшный чёс, но приходилось крепиться. Успокаивало только то, что мужику, который оттяпал себе ухо, тоже было несладко, зато теперь его картины знают во всём мире.

Новоиспечённый талант гордо вошёл в школу и, нарочито не обращая внимания на косые взгляды, направился в класс. Его гениальность была замечена достаточно быстро.

— Москвичёв, ты чего в шарфе? — спросила Синицына.

Женька сделал многозначительное лицо, но не успел ответить, как Петухов насмешливо выкрикнул:

— А у него шея мёрзнет.

Женька решил не поддаваться на провокации. Сделав вид, будто только что очнулся от задумчивости, он спросил:

— Что? Вы о чём?

— Шарф тебе зачем? Простудиться боишься? — подтрунила над ним Майка.

— А… это, — протянул Женька, как будто только что заметил болтающуюся у него на шее потную шерстяную колбасу. — В самом деле, откуда он? Я и не заметил.

— Ни фига себе. Морда красная, как из парилки, а он не заметил. У тебя что, шарики за ролики зашли? — засмеялся Петухов.

— Хватит придуриваться, — покачала головой Синицына.

— Вам этого не понять. Бывают люди, которые живут в других мирах, — загадочно заявил Женька.

— Инопланетяне, что ли? — усмехнулась Майка.

— Я тащусь! Москвичёв — лунатик. На Луне колотун, вот он и укутался, — гоготнул Петухов.

Синицына прыснула со смеха. Это не могло не ранить тонкую, художественную натуру Женьки.

— Петух, я сейчас тебе в глаз дам! — воскликнул он.

— Попробуй, — оживился Петухов, который всегда был не прочь помериться силой.

Посмотрев на нависшего над ним верзилу Петухова, Женька быстренько ретировался:

— Я не стану унижаться до драки с тобой. Не доставлю тебе такого удовольствия, — с чувством собственного достоинства произнёс он.

— Чего? — не понял Петухов.

— Струсил, — вставил Шмыгунов.

Синицына криво усмехнулась. Это окончательно добило Женьку, и его понесло.

— Кто?! Я струсил? Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Некоторые, между прочим, себе уши отрезают. Вы хотите, чтобы я ухо отрезал? Хотите, да? — не на шутку распалился он, широким жестом запахнул шарф и покинул класс.

— Чего это он? — спросил Петухов, покрутив пальцем у виска.

— Художник, — объяснил Лёха.

— Кто? Москвичёв, что ли? Какой он, на фиг, художник? — засмеялся было Петухов, но Лёха вступился за друга:

— Постмодернист, вот какой.

— Иди ты! — не поверила Майка.

— А ухо тут при чём? — не поняла Синицына.

— Один художник, его Иван Гог звали, себе ухо отрезал.

— Зачем?

— Чтоб прославиться, — пояснил Лёха.

— Ой, а вдруг Москвичёв тоже себе ухо отрежет? Видели, как он выскочил? Прямо бешеный, — заволновалась Синицына.

— Да врёт он всё, — заключил Петухов.

— Я вру? — возмущенно воскликнул выросший в дверях Женька и весомо добавил:

— Сегодня в четыре часа всех приглашаю на открытие персональной выставки.

В это время прозвенел звонок на урок, и дискуссию пришлось прервать. Во время переклички Вера Ивановна посмотрела на взопревшего «гения» и сказала:

— Москвичёв, сними шарф. Это что за шуточки?

— А он художник, — выкрикнул Юрка Петухов.

— Кстати, о художествах, Петухов. Ты случайно не знаешь, кто изрисовал твою парту в кабинете математики? — строго спросила учительница.

Под её пристальным взглядом Петухов сник, тотчас потеряв желание говорить на тему искусства. Пока все отвлеклись, Женька с облегчением стянул с себя шарф, решив до конца уроков проявлять свою незаурядность другими способами.

Весь день Женька старался вести себя, как подобает истинному художнику, держался особняком, время от времени напуская на себя задумчивый вид, а на большой перемене даже не побежал в буфет. Но оказалось, что эта жертва принесена напрасно. Никто не обратил внимания на его отсутствие.

— Жень, а где у тебя выставка? — спросила Синицына после уроков.

— В двухэтажке, которая на слом, — объявил Женька.

— А я думала правда, — разочарованно протянула Синицына.

— Между прочим, многие художники сначала выставлялись на чердаках и в подвалах, — парировал Женька и для пущей важности добавил: — Кстати, вход платный.

— Так это по-настоящему, что ли? — спросила Майка.

— А по-вашему, я прикалываюсь? — вопросом на вопрос ответил Женька.

— И почем билет? — спросил Петухов.

Язвительность в его тоне подстегнула

Женьку, и он сам не понял, как выпалил:

— Десять рублей.

— Прикинь? Червонец-то за что? — спросил Петухов.

— Увидишь, что такое истинный художник, — загадочно сказал Женька и в сопровождении Лёхи покинул класс.

— Не понял, он чё, ухо что ли будет резать? — сделав страшные глаза, спросил Шмыгунов.

Стояла чудесная погода, но Женька с Лёхой не пошли гулять. Они сидели на втором этаже пустого, обшарпанного здания, на двери которого значилось: «Галерея современного искусства…»

— Сказанул тоже: десять рублей. Тут задаром никто не придёт, — протянул Лёха, который придерживался мнения, что искусство должно быть доступно для народа.

Женька и сам понимал, что погорячился, но он не любил признавать своих ошибок, поэтому сказал:

— Что поделаешь. Толпа никогда не признавала гениев.

Вдруг у сидевшего на подоконнике Лёхи перекосилось лицо, как от нервного тика, и он пролепетал:

— Толпа.

— Чего? — не понял Женька.

— Там толпа, — сказал Лёха, махнув рукой в сторону двора.

Женька вскочил как ошпаренный, выглянул из окна и обомлел. К «галерее» шло человек двадцать. Среди страждущих приобщиться к искусству были не только одноклассники, но и ученики из параллельных классов.

— Ну, Лёха, продавай билеты, а я пока тут всё подготовлю, — сказал Женька, и они кубарем скатились по лестнице со второго этажа вниз.

Билеты были распроданы в момент. Когда все наконец оказались в здании, Женька повёл экскурсию на второй этаж, где располагалась основная экспозиция. Это был его триумф. Он бойко демонстрировал свои полотна, жалея, что по настоянию Лёхи убрал-таки портрет Петухова. Завершала показ скульптурная композиция под названием «Дружба», представляющая собой две сплющенные банки кока-колы, большими гвоздями приколоченные к фанерке.