Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии - Шуф Павел - Страница 34

Но выбора у него сейчас не было, а жертвовать уже экспонированным под увеличителем отпечатком не хотелось. Набивший руку Андрей подумал, что дело это — не сложнее, чем рубить пень в солнечный полдень, и терпеливо довел его до конца, решив не бросать снимок на произвол проявителя, который в три минуты, не хуже крематория, равнодушно сжег бы до непроглядной темноты и Ваську, и пень, и топор.

Нащупав кювету с закрепителем, Андрей опустил в нее промытый отпечаток, тщательно упаковал разложенную на столе фотобумагу и минуты через три включил свет. Вынув из фонаря стекло, он убедился — лампочка и впрямь перегорела. Вот досада... Что же делать?

Он поднял голову. Посреди лаборатории, в глубокой трехметровой выси, у самого потолка мерцала лампа дневного света. Такую в фонарь не вставишь... А отпечатки ему хотелось сделать к завтрашнему дню. Нащупав в кармане монеты, выданные дома на обед, Андрей запер лабораторию и выскользнул из школы. Магазин был неподалеку.

Войдя в магазин, он уверенно свернул в угол, где обычно лежали лампочки. Ого, целая груда! Вот и отлично. Взяв лампочку вместе с картонной ее кобурой, Андрей пошел к кассе и удивился. За кассой сидел сам Динэр Петрович Суровцев — завмаг. Поймав взгляд Андрея, Суровцев заулыбался:

—Что, Васёк? Удивлен, что я теперь кассир? А разве Катька моя вам не рассказывала, что меня спихнули с завмаговских высей?

—Не рассказывала... Она с нами и не разговаривает...

—Ха-ха! Шучу... Видишь ли, кассир мой заболел. Такие дела... А арба должна катиться, вот и сел за кассу сам. Работа не пыльная. Что выбивать, покупатель?

—Вот, — показал Андрей.—Лампочка.

—И все?

—Фонарь потух. А я печатаю.

Динэр Петрович вкрадчиво притопил указательным пальцем нужные клавиши, касса хрюкнула и высунула чек — будто язык Андрею показала. Протягивая чек, Динэр Петрович задумчиво спросил:

—Слушай, тебе нужна бленда?

Андрей удивился вопросу. А больше — тому, что услышал это слово из уст Динэра Петровича. Бленда — вещь для любого фотографа нужная, притом — редкая. Ее навинчивают на объектив, чтобы уберечь пленку от постороннего назойливого света, который может помешать добротному снимку. Особенно в яркий солнечный день, когда любопытное светило так и норовит влезть в объектив.

Андрей невольно стал озираться. Но шарить взглядом по бесчисленным полкам было бессмысленно, да и фотоотдел в магазине отсутствовал.

—Разве завезли бленды? — спросил он.

—Чудак! — рассмеялся Суровцев.— Это же дефицит. А дефицит не завозят, а достают. Другой глагол. Чувствуешь разницу? А блендочка у меня есть. Припасена для хорошего человека, ждет его она с нетерпением. Дома ее, голубушку, храню.

— А кто этот человек? — полюбопытствовал Андрей. Интересно все-таки — для кого завмаг держит Дома бленду.

Суровцев улыбался одними глазами.

—Хочешь узнать сто имя? А я и сам пока не знаю. Может, его звать Андрей. Кто знает...

Андрей непонимающе уставился на Динэра Петровича. Тот наслаждался произведенным эффектом, вальяжно развалившись в удобном кресле.

—А что? — спросил Динэр Петрович сам себя.— Вполне может статься, что им будешь ты.

—Ну так продайте! — обрадовался Андрей, едва не сбитый с толку. Он уже давно хотел приобрести бленду. Как часто, снимая на улице, он сетовал, что солнце слепит объектив. Бленда могла стать союзницей.

—Не продается она,— покачал головой Суровцев.— Цена бленде — полтинник, а вещь дефицитная, сам знаешь. Полтинник любой сыщет, а попробуй бленду на такую наживу выудить.

—Нет их...— вздохнул Андрей.— Уже год ищу.

—А приходи сюда через часик,— задумчиво сказал вдруг Суровцев. В словах его плескалась загадка. Андрей глянул на Суровцева и удивился расширенным глазам его. Динэр Петрович будто грезил о чем-то, в глазах его тускло мерцала хитринка.— С фотоаппаратом своим приходи,— уточнил Суровцев.— Я ведь бленду не за деньги отдаю. Снимочек мне один нужен. Фотка, говорю, особенная. С мыслишкой одной. Вот и предлагаю сделочку — ты мне фотку, а за это забирай блендочку. Идет?

—Идет!— просиял Андрей.— Я мигом.

Он помчался в фотолабораторию, ввернул лампочку, быстро допечатал оставшиеся девять кадриков и, окунув последний отпечаток в закрепитель, схватил фотоаппарат, убедился, что пленки остались на целых полтора десятка кадров, и поспешил в магазин.

Суровцев все так же восседал за кассой. Увидев Андрея, подмигнул:

—Давай сюда.

—Что надо снять?— с готовностью спросил Андрей.

—А ты еще не догадался?— хохотнул Динэр Петрович. — Меня, конечно. Вот здесь и сними.

—За кассой?

—За ней, родимой!

Глаза Суровцева излучали восторг.

— Я эту фотку дружкам разошлю. — хохотнул он. — Первого апреля. Забавно выйдет, я знаю, когда они вдруг увидят, что сам Динэр Петрович — да вдруг простой кассир! Я и надписи на обороте сделаю. Что-нибудь такое: «Шлю фото с фронта доверенного мне участка». Как?.. Вот умора!— и он, уже не сдерживаясь, принялся шлепать себя по животу и хохотать.

—А что тут смешного? — растерянно спросил Андрей — Ну и что, если друзья увидят вас за кассой?

Суровцев махнул рукой:

—Ты этого не понимаешь! Маленький еще. Твоя забота — снимок сделать, а остальное моего ума дело.

Андрей обиженно засопел. Как фотографии делать — так взрослый, а вопрос задал — так сразу стал маленьким.

—Давайте сниму,— выдавил он, уже малость жалея, что клюнул на приманку и с готовностью прибежал исполнять прихоти Динэра Петровича в обмен на заветную бленду. Но уж больно хотелось ему заполучить защитницу от солнечных ливней и бликов.

Щелкнул он Суровцева за кассой дважды, при этом Динэр Петрович выгуливал по лицу жалостливую, страдальческую гримасу.

—Пусть друзья думают, что у меня на душе кошки скребут! — объяснил он.

—Где еще снимать? — сухо спросил Андрей. — Тринадцать кадров осталось.

Суровцев приподнял брови, во всем облике его появилось что-то недоброе, хищное.

—Тринадцать?— переспросил он.— Это хорошо. Число знаменитое. Его надо в дело пустить, распорядиться с умом. Что же нам с тобой делать?.. Знаешь что, приходи вечерком ко мне домой — там и достреляешь остальные тринадцать. Придешь?

—А здесь нельзя?— огорчился Андрей оттяжке. — Тоже можно придумать что-нибудь...

—Лучше — дома! — отрезал Динэр Петрович.— Мыслишка одна появилась... А это только дома можно сделать... Да и блендочку не в магазине держу, а дома. Закончишь дело — и заберешь. Договорились?

Это был капкан. Андрей выдавил покорно:

—Ладно, приду.

—Честное пионерское?— переспросил Суровцев.

—Честное пионерское.

Суровцев не оставлял Андрею выбора. Уже уходя из магазина, Андрей спросил:

—А у вас темно?

—В смысле? — насторожился Суровцев.

—Дома, спрашиваю, темно? Вспышку с собой брать?

—Возьми, возьми! Сгодится... К восьми приходи... Пойдет?..

... Дверь Андрею открыла Катя Суровцева. Удивилась:

—Ты чего?

Ответить однокласснице Андрей не успел. За ее спиной возник, как джинн из бутылки, сам Динэр Петрович:

—Катенька, товарищ прибыл ко мне. Проходи, Андрей.

В доме Суровцевых Андрей был впервые. «Как в театре!» — подумал он, мельком оглядывая обстановку и удивляясь трем скульптурам в прихожей. Ему в голову не приходило, что скульптура может стоять еще где-либо, кроме музея.

—Сюда проходи,— пригласил Суровцев. — Не бойся.

Андрей скользнул в дверь. Динэр Петрович мягко пожал широкую, словно медвежью, лапу включателя, и Андрей увидел, что они в спальне.

—Здесь будем работать! — заговорщицки шепнул Динэр Петрович.— Я та-а-кое придумал, та-а-кое...— его душил смех, глаза сияли.— Я им сделаю! — пригрозил он кому-то, находившемуся сейчас очень далеко.

Динэр Петрович подошел к постели, достал из кармана спички и зажег свечи, что торчали в двух подсвечниках у изголовья, после чего прямо в халате улегся в постель, подтянул повыше простыню, молитвенно сложил руки на груди, закрыл глаза и замер.