Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии - Шуф Павел - Страница 29

Пишущую машинку мы отдали ведущему из газеты, а режиссер предупредил нас, чтобы мы не забыли натурально обрадоваться, когда нам будут вновь вручать награду. Словно мы ее впервые в жизни видим. Нужно было изобразить, как мы удивлены этой приятной неожиданностью. Режиссеру показалось, что я не очень серьезно слушаю его наставления, и он сердито выговорил:

—Такая у нас специфика. Но это очень трудно для понимания, поэтому я не стану сейчас влезать в детали. Ваша задача — выполнять мои указания. Махну ладонью — говорите. Заверчу руками, будто нитку на левую ладонь наматываю — значит, закругляйтесь скорее и дайте говорить другим. Смотрите поверх камеры. Где красная лампочка загорится — та, значит, в эфир работает. Ясно вам?

Уж куда яснее. Нитками только кукол водить.

Но все равно вышла закавыка. Когда нам вручили машинку (то есть вернули обратно) и все в студии стали радостно аплодировать, режиссер махнул мне рукой и я, почему-то вдруг растерявшись, уставился на красный пупырышек поверх работавшей камеры и залепетал, позорно заикаясь:

—Я... Мы с Андреем очень рады... Спасибо за машинку... Она отлично печатает... Мы на ней еще в том месяце заметки для стенгазеты...

Я в ужасе умолк, только сейчас сообразив, что говорю совсем не то. Да и режиссер, нервно заметавшись, стал спешно «наматывать нитку на левую ладонь» и кивать в сторону Андрея. Нитка живо придушила меня. А Никитенко, будто только ждал момента выскочить в эфир, глянул в телекамеру, подался вперед, напрягся, словно хотел разглядеть что-то в ее холодном стеклянном блеске, и вдруг закричал, отчаянно моргая:

—Мама, ты меня видишь?.. Мама, я, кажется, утюг забыл выключить, когда галстук гладил. Проверь, пожалуйста...

Я скосил глаза на режиссера. Он наматывал на ладонь уже, пожалуй, третью катушку ниток...

Мы ожидали окончания передачи, сгорая от стыда друг за друга. Ну и победители! Ведь весь поселок, вся школа смотрела сейчас на нас.

Наконец пытка прекратилась. Погасли над головой огромные лампы, с которых лился на нас нестерпимый душный свет. Мое лицо было мокрым и горячим. Полыхал и Андрей. Я сердито глянул на него:

—Ты понимаешь, что натворил? Какой еще утюг? Где твоя память раньше была? Над нами же смеяться будут.

—Ты тоже хорош...— отбивался Андрей.— Выдал всех. Кто тебя за язык тянул, что машинка давно подарена. Тебе же объяснили — специфика у них такая.

Можно было ехать обратно — Мурад терпеливо ждал нас на стоянке телецентра. Я уже ступил было на подножку, но тут взмолился Андрей:

— Давай на ярмарку забежим — это ведь рядом.

— А что мы там потеряли? — отрезал я. — Может, хочешь утюг купить — взамен перегоревшего?

Но Андрей спокойно пропустил это мимо ушей и деловито объяснил:

—Там отличный фотомагазин. Мне нужна пленка в шестьдесят пять единиц. Кончается, а у нас такой нет. Давай забежим. Это быстро.

Фотомагазин мы нашли быстро — Андрей вел к нему уверенно. Эта дорога была ему хорошо известна. Он купил пять коробок пленки, и мы пошли обратно к стоянке — вдоль тягучей ленты магазинов, сцепленных друг с другом, как вагончики бесконечного бетонного поезда, загнанного в тупик. Если бы магазинчики стояли не на фундаментах, а на колесах, к ним можно было бы подвести рельсы, подогнать тепловоз и перекатывать веселую ярмарку с места на место, заманивая покупателей не только в Ташкенте, но, к примеру, и в нашем поселке.

Мы проходили мимо витрин, уставленных часами и сумками, зонтами и кастрюлями. Из распахнутых дверей кафетерия валил вкусный запах цыплят-табака. Когда, лавируя в толпе, мы пробегали мимо одной из витрин, что-то царапнуло мой взгляд, испугало. Захотелось вернуться и посмотреть — что.

—Погоди!— я схватил Андрей за руку.— Подожди секундочку, я сейчас,— и бегом вернулся к озадачившей меня витрине.

Среди всевозможных ложек и подстаканников, хрустальных корзин и чугунных черных коней стояла ваза, фарфоровая ваза. И ваза, и картинка на ней были мне на диво знакомы.

Эта ваза была близнецом, родной сестрой той, которую Ромка Суровцев сдал лейтенанту Барханову. К вазе привалился ценник — 8 рублей 20 копеек

Я подозвал Андрея:

—Гляди что тут, узнаешь?

У Андрея отвисла челюсть.

— Та самая,— ахнул он.— Лаокоон... Продают что ли? Это же комиссионный магазин. Как она сюда попала?

— Продают...— передразнил я Андрюху. — Наша в кабинете стоит — забыл, что ли? Ее школе передали.

Андрей захлопал глазами.

— Точно! У нас она... Тогда откуда эта?

— Вот и я спрашиваю.

Мы вошли в магазин, полный покупателей. Дождавшись, когда продавец чуточку освободился, я спросил:

— Вас можно на минуточку?

— Что вам, мальчики?— Продавец равнодушно скользнул по нашим лицам и остановил взгляд на пишущей машинке.— Если сдавать — у детей не принимаем. А что за машинка? «Москва», что ли?

— «Москва»,— кивнул я.

— От детей и без паспорта не принимаем. Пусть придут родители.

— Мы не сдавать,— объяснил я.— Мы про вазу хотим спросить. Там, на витрине.

— А что спрашивать? Ваза как ваза. Ширпотреб. Цена обозначена. Нравится — берите. Купить можно и без паспорта. Показать?..

— А. какого она века?— заволновался я.— Век какой, век?

— Какой век?— рассмеялся продавец.— Наш, конечно. Родимый, двадцатый. Ваза эпохи голоцена, но век — двадцатый.

— Значит, она не древняя?— спросил Андрей голосом человека, у которого грабители только что бесцеремонно отняли что-то очень дорогое.— Если она этого века, то откуда же в ней взялись царские деньги?

Продавец сощурился и, теряя терпение, раздраженно бросил:

—Да что вы мне голову морочите? Какие царские деньги? Она на витрине четыре месяца стоит. Три раза уценяли, а все не берут. Народ нынче грамотный пошел. Антиквариат от халтуры отличать умеет. Вы, мальчики, что-то напутали. Не мешайте работать.

Андрей округлил глаза и с обидой выпалил:

—Мы напутали? Как бы не так. Я вам сейчас покажу кое-что,— и тут он, к моему удивлению, достал из сумки снимки, которые посоветовал ему захватить на телепередачу директор школы. Там, на передаче, Андрей про фотографии и не вспомнил. Где вспомнить, если у него в голове один только утюг и был... А ведь пригодились все-таки фотографии.

Андрей протянул снимки продавцу:

—Смотрите, если не верите.

Продавец глянул мельком и равнодушно сказал:

— Такая же. Но их у нас две было. Может, и наша. Где покупали?

— Да не покупали ее!— воскликнул я.— В земле нашли. На огороде. Вот он нашел — Ромка. Он в нашей школе учится.

— А деньжата?

— В вазе лежали.

— Вы что-то путаете, ребята. Вазе от силы полвека, а деньжата постарше. Вот если бы наоборот... Никак не могли в ней деньжата оказаться. Да и зачем вазу в огороде прятать — невелика ценность, ведь и червонца не стоит.

— А деньги?— не сдавался Андрей.— Ведь деньги-то древние.

— Бумажки!..— махнул рукой продавец.— Это только нумизматам интересно. Вот если бы золотой чеканки — это вещь. Вы лучше сами спросите у Водяного Знака. Вон он, в углу топчется.

— У кого спросить?— растерялся я.

— Я же сказал — у Водяного Знака. Тот, худой. Нумизмат он.

— А почему его так называют?

— Да за страстишку его. Они здесь часто собираются, коллекционеры. Диковинный народ! Обмениваются, да и, случается, продают свои сокровища. Не без этого. А этот знаменит тем, что любит деньги на просвет просматривать — водяные знаки изучает, сверяет по каталогу — не подделка ли. Поэтому свои так его между собой и прозвали. У него отличная коллекция.

—Эй, Водяной Знак, поговори с ребятами. Мы подошли к коллекционеру.

—Нумизматы, что ли?— спросил Водяной Знак, оглядывая нас явно на просвет. Нет, не случайно прозвали его так братья по страсти. Сейчас, когда он стоял у витрины, сквозь которую жалили солнечные лучи, он и сам просвечивался как купюра. На верное, можно было определить — не поддельный ли.

Мы протянули ему фото.