Паломничество Ланселота - Вознесенская Юлия Николаевна - Страница 36

— Продуктов могло бы быть побольше, — заметил Якоб. — Их у вас и было бы больше, если бы вы не брали на борт пассажиров и не кормили голодных. Милосердие — это такая роскошь в наши времена!

— Не знаю, как у вас в Дании, но у нас в Скандинавии если кто-то пытается помочь ближнему, на него смотрят с подозрением.

— У нас то же самое. А теперь, после нападения русских, стало еще хуже. Люди озверели. — Человек человеку волк.

— Скажете тоже — волк! Где это вы видели таких волков? В нашем городе еще остался мэр. Все власть имущие удрали к Мессу в Иерусалим, а он остался и помогает горожанам как может. Так вот он говорит, что прежде отношения между людьми определялись поговоркой "Человек человеку бревно", а теперешние — "Человек человеку мутант".

— Мы встретили вашего мэра и даже разговаривали с ним. Я думаю, что ваш мэр верит не в Месса, а в Христа.

— Во всяком случае, он верил в Него прежде. Мальчиком я ходил в церковь на богослужения и хорошо помню, что тогда наш будущий мэр, еще совсем молодой человек, играл в нашей церкви на органе. По том он, как все, принял печать Мессии, а церковь нашу взорвали экологисты.

— Мне думается, что теперь ваш мэр вернулся к вере.

— Почему вы так думаете?

— Да потому что где же иначе почерпнуть сил доброму человеку, если не в молитве?

— Боюсь только, жить этому доброму человеку осталось недолго. — Он чем-то болен?

— Сердце. А еще знакомый вам Косой Мартин люто ненавидит его за то, что мэр не признает его власти над городом. Кто-то не выдержит первым — сердце мэра или Мартин. — Как это грустно!

— Еще бы. На свете становится все меньше и меньше хороших людей. Кстати, о хороших людях: мне пора сменить нашего Ланса у руля.

Они прошли Дуврский пролив и вышли в Ла-Маншское море.

— О чем грустит мой король? — спросил Ланселот, подойдя к Дженни, одиноко сидевшей возле будки на корме. — Где-то там, на севере, моя Шотландия. — Скучаешь по ней?

— Нет, но волнуюсь за отца и братьев, и мне жаль мою мать. Конечно, она всегда вела себя так, будто она к нам совершенно равнодушна. За всю жизнь она, кажется, ни разу меня не поцеловала. Но если братья и отец погибли, то она потеряла разом всю свою семью.

— Когда у меня будет шхуна, мы сходим на ней на остров Иона и навестим твою мать. А если она захочет, возьмем ее к себе жить.

— Ох, сэр мой Ланселот, где только ты находишь всегда самые правильные слова, чтобы утешить меня?

— Я их мастерю, Дженни, я же мастер на все руки.

— Знаешь, Ланс, я, наверное, все-таки сентиментальна: вот навернулись на глаза слезы, и мне мерещится сквозь них большой цветок чертополоха — там, у горизонта.

— А там и вправду плывет что-то розовое. Это, скорее всего, какой-нибудь мусор, принесенный течением с затонувших "Титаников".

Патти стоял возле камбуза и понуро жевал подвешенный к мачте ракитовый веник. Вдруг он насторожился, поднял голову, поглядел на север и оглушительно закричал.

— И серому другу чертополох мерещится? — удивился Ланселот.

— Смотри, Ланс! Цветок поднялся над водой и раскачивается! Теперь он больше похож на розовый лотос, чем на чертополох. Что это там может быть такое?

— Якоб! Возьми бинокль и взгляни, что это там на севере? — крикнул Ланселот.

— Это белая шлюпка, а в ней — этого не может быть, но я это вижу! — нарядная девушка в голубом платье под розовым зонтиком. Идем туда? — Конечно!

Якоб повернул катамаран на север. Вскоре "Мерлин" приблизился к шлюпке. Прелестная издали картинка вблизи обернулась довольно печальным зрелищем: в белой шлюпке без весел находились двое — девочка с зонтиком и женщина. Женщина лежала на дне, укрытая чем-то белым. Девочка, строго выпрямившись, сидела на скамье шлюпки и держала в левой руке розовый зонт, стараясь, чтобы тень от него падала на голову женщины. Одета она была в голубое шелковое платье, изрядно помятое, разорванное на правом плече и выпачканное чем-то темным, может быть, кровью.

— Как поживаете, господа? — вежливо обратилась девочка к пилигримам, отводя зон тик, чтобы лучше их видеть. — Вы что, потерпели кораблекрушение?

— Да. Наш "Титаник" затонул, а мы с мамой спаслись в шлюпке. Моя мама — леди Патриция Мэнсфильд, жена адмирала британского флота, а я — Эйлин Мэнсфильд.

— Поднимайся скорее на борт, Эйлин, — сказал Якоб, хватаясь за борт шлюпки и притягивая ее к борту катамарана. — Давай руку!

— О нет, давайте сначала поднимем на палубу мою маму. Она не очень хорошо себя чувствует.

— А жива ли женщина? — шепнула Ланселоту Дженни.

Доктор с помощью Якоба спустился в шлюпку и откинул с лица женщины белый плащ, которым она был а укрыта.

— Женщина без сознания, — сказал он. — Но никаких ранений я пока не вижу.

— Мама не ранена, она просто потеряла много сил, — подтвердила девочка.

— Якоб, помогите мне поднять женщину на борт, — попросил доктор.

Он осторожно поднял леди Патрицию на борт катамарана, где ее принял и уложил на палубу Якоб. Только тогда Эйлин, аккуратно сложив свой зонтик, тоже стала подниматься на борт, и тут доктор и все остальные увидели, что правая рука девочки почти не действует.

— А ну-ка, молодая леди, покажите мне вашу руку! — потребовал доктор.

Эйлин послушно спустила порванный рукав с плеча: вся ее рука выше локтя превратилась в один большой синяк.

— Что случилось с вашей рукой? — спросил доктор, осторожно ощупывая плечо девочки.

— Меня ударило о борт шлюпки, когда мы с мамой в нее забирались.

— Так вас не спустили в шлюпке с борта "Титаника"?

— Нет. Шлюпку мы подобрали уже далеко от "Титаника".

— Рука не сломана, но трещина в кости не исключается — удар был очень силен. Такой кровоподтек! Идемте в каюту, Эйлин, я наложу вам повязку.

— Доктор, я могу еще потерпеть, помогите сначала моей маме.

Леди Патриция, лежавшая на палубе под охраной Дженни, вдруг открыла глаза и медленно проговорила:

— Эйлин, я слышу голоса, или это мне кажется?

— Нет, мамочка, тебе не кажется, — Эйлин опустилась на палубу рядом с матерью и нежно погладила ее по щеке, — нас подобрали какие-то добрые люди, и мы теперь у них на судне. — Эти люди — джентльмены, Эйлин?

— О, да, мамочка, это очень приятные люди. С ними доктор и молодая леди.

— Я очень рада. Поблагодари их и извинись за меня: я хочу еще немного поспать, — и леди Патриция снова впала в забытье.

— Она все время вот так: скажет два слова и опять теряет сознание. Нельзя ли перенести ее куда-нибудь в тень? — спросила Эйлин,

— Конечно, можно, — кивнул Ланселот. — Якоб, отнесите женщину в каюту. Не беспокойтесь, я снова встану к штурвалу. Эйлин, ты тоже спускайся туда с доктором.

— Чем я могу помочь, доктор? — спросила Дженни.

— Приготовьте не слишком крепкий солевой раствор: я боюсь, что обе пациентки страдают от обезвоживания организма.

— О, нет, не беспокойтесь! У нас только первые два дня не было воды, доктор, — сказала девочка. — Потом пошел дождь, я собирала воду в перевернутый зонтик и слила ее в ведерко, которое нашлось в шлюпке. Вода была невкусная, но нам ее хватало для питья и даже еще немного осталось. Ведро стоит там, под банкой.

Все невольно посмотрели на качавшуюся под боком "Мерлина" белую шлюпку и отметили, что девочка назвала скамейку "банкой" — по-морскому. — А где же ваши весла? — спросил Якоб.

— Весел в шлюпке не было, и мы плыли просто так, по течению.

— И сколько же продолжалось ваше плаванье? — спросила Дженни.

— Этого я не могу вам сказать точно. Все случилось ночью, когда мы уже легли спать. На палубе вдруг забегали, зашумели, кто-то крикнул, что началась война с русскими. Потом на нашем "Титанике" погас свет, и началась паника. Мы с мамой не выходили из нашей квартиры до тех пор, пока не почувствовали запах гари. Мама велела мне надеть плащ и захватить зонтик. Мы выбежали на палубу. Все вокруг нас горело, и наш "Титаник", и другие, стоявшие рядом у причала. Потом "Титаники" начали один за другим взрываться и уходить на дно. Моя мама решительный и смелый человек, это она сейчас не в себе — из-за крушения и из-за папы. В ту ночь она не стала ждать, пока мы начнем тонуть вместе с "Титаником", а потащила меня на корму и велела прыгать. Мы взялись за руки и прыгнули, и сразу поплыли в открытое море. Вы знаете, зонтик помог нам держаться на воде: я его раскрыла, перевернула кверху ручкой, и мы с мамой с двух сторон за него держались. Потом нам повезло, мы увидели пустую шлюпку и сумели в нее забраться. Сколько дней мы были в открытом море, я не знаю, потому что через несколько дней у меня начало все путаться в голове. Ночью я спала на дне шлюпки рядом с мамой, чтобы нам было теплее, а днем сидела и держала зонт над мамой. — И все это время вы обе ничего не ели? — У нас не было еды.