Тень ветра - Сафон Карлос Руис - Страница 69

– Ой, сеньор, ни в коем случае!

– Это приказ, и не спорьте. Чтобы через пять минут вы уже спали.

– Но, сеньор…

– Бернарда, пусть это будет моим подарком к Рождеству.

– Как прикажете, сеньор Барсело. Но я лягу поверх одеяла, не хватало еще…

Барсело дождался ее ухода, кинул в кофе семь кусочков сахара, размешал и хитро улыбнулся сквозь дым голландского табака:

– Как видишь, приходится держать весь дом в ежовых рукавицах.

– Да уж, дон Густаво, вы просто чудовище.

– А ты – мастер ввязываться в неприятные истории. Теперь, когда нас никто не слышит, скажи, наконец, почему ты считаешь, что не следует ставить в известность полицию?

– Потому что они уже знают.

– Ты хочешь сказать… Я кивнул.

– Во что же вы влипли, если не секрет? Я молча вздохнул.

– Могу чем-нибудь помочь?

Я поднял взгляд: Барсело улыбался без ехидства, похоже, он на минуту расстался со своей личиной ироничного всезнайки.

– А не связано ли все это с той книгой Каракса, которую ты мне не продал, хотя следовало бы?

Я удивленно вскинулся, и он тут же предложил:

– Я мог бы помочь. Я обладаю тем, чего у вас нет: деньгами и здравым смыслом.

– Увольте, дон Густаво, я и так впутал в это дело столько людей.

– Одним больше, одним меньше, какая разница. Давай начистоту. Представь, что ты на исповеди.

– Я не исповедовался уже много лет.

– Оно и видно.

33

Густаво Барсело слушал внимательно, с мудрым видом эскулапа или папского нунция, положив подбородок на сцепленные пальцы и поставив локти на стол. Он смотрел на меня не мигая и иногда кивал так, словно замечал в моем рассказе какие-то погрешности или одному ему ведомые детали, которые позволяли составить собственное мнение на основе тех фактов, что я выкладывал. Каждый раз, когда я останавливался, букинист испытующе поднимал брови и шевелил правой рукой, побуждая меня поскорее распутать клубок моей истории, которая, казалось, его изрядно забавляла. Иногда он поднимал палец или возводил глаза к потолку, словно отмечая неувязки в повествовании. Часто на его губах появлялась сардоническая улыбка, которую я относил на счет наивности или полного идиотизма моих умозаключений.

– Знаете, если вам все кажется такой ерундой, я лучше помолчу.

– Напротив. Глупцы говорят, трусы молчат, мудрецы слушают.

– Кто это сказал? Сенека?

– Нет. Сеньор Браулио Реколонс, хозяин мясной лавки на улице Авиньон, у него талант ко всему, что касается колбасы и метких максим. Продолжай, прошу тебя. Ты говорил о той острой на язык девушке…

– Беа. Но это мое личное дело и не имеет никакого отношения ко всему остальному.

Барсело тихо рассмеялся. Я собирался возобновить рассказ, но тут в дверях появился, тяжело дыша, доктор Солдевила, очень усталый.

– Простите. Я, пожалуй, пойду. Пациент чувствует себя хорошо и, если так можно выразиться, полон энергии. Этот господин еще нас всех переживет. Он утверждает, что болеутоляющее его страшно взбодрило, и отказывается лежать в постели, при этом настаивает на разговоре с сеньором Даниелем о чем-то, чем отказался поделиться со мной, поскольку, по его словам, клятве Гиппократа, или Врунократа, как он выразился, не доверяет.

– Мы сейчас же идем к нему. И простите бедного Фермина, его грубые слова, без сомнения, – последствия травмы.

– Возможно, но я не исключаю, что он просто бессовестный тип. Постоянно щиплет медсестру за задницу и декламирует стишки о ее прекрасных полных бедрах.

Мы проводили доктора и медсестру до дверей, горячо поблагодарили их за помощь, а войдя в спальню, обнаружили, что Бернарда ослушалась-таки приказа Барсело и уснула рядом с Фермином: тревога, бренди и усталость взяли свое. Фермин, весь в повязках, примочках и гипсе, нежно приобняв, гладил ее волосы. Все его лицо было сплошным ужасным на вид кровоподтеком, на котором был заметен только огромный нос, глаза побитого мышонка и уши-локаторы. Беззубая улыбка разбитых губ выражала триумф, и он встретил нас победным жестом: поднял руку и растопырил два пальца.

– Как вы, Фермин? – спросил я.

– Двадцать лет долой, – тихо, чтобы не разбудить Бернарду, ответил он.

– Не притворяйтесь, Фермин, я же вижу, как вас отделали. Просто кошмар. Вы уверены, что все нормально? Голова не кружится? Никаких голосов не слышите?

– Раз уж вы об этом, то иногда я вроде бы слышу какой-то неблагозвучный и неритмичный шум, как будто макака пытается играть на пианино.

Барсело нахмурился: было слышно, как Клара все еще стучала по клавишам.

– Не волнуйтесь, Даниель, со мной бывало и похуже. Этот Фумеро даже свое клеймо не может поставить как надо.

– Так, значит, новое лицо у вас от самого инспектора Фумеро, – сказал Барсело. – Вы вращаетесь в высших сферах!

– До этой части рассказа я еще не дошел, – ответил я.

Фермин бросил на меня тревожный взгляд.

– Успокойтесь, Фермин, Даниель вводит меня в курс ваших похождений, и я должен признать, что история интереснейшая. Да, Фермин, а как насчет того, чтобы и вам исповедаться? Имейте в виду, я два года проучился в семинарии.

– А посмотреть на вас, так не меньше трех, дон Густаво.

– О времена, о нравы! Никто нынче греха не боится. Вы первый раз в моем доме – и уже в постели со служанкой.

– Посмотрите только на нее. Ах, бедняжка, вылитый ангел! Мои намерения чисты, дон Густаво.

– Ваши намерения – дело ваше и Бернарды, она уже не маленькая. Ну ладно. В какие авгиевы конюшни вы вляпались?

– Даниель, что вы успели рассказать?

– Мы дошли до второго акта: появление femme fatale, – уточнил Барсело.

– Нурии Монфорт? – спросил Фермин Барсело с наслаждением облизнулся:

– Ах, там еще и не одна? Просто какое-то похищение из сераля[85].

– В присутствии моей невесты попрошу говорить о таких вещах потише.

– У вашей невесты в крови полбутылки бренди «Лепанто». Ее сейчас из пушек не разбудишь. Ну же, пусть Даниель расскажет остальное. Три головы лучше, чем две, особенно если третья – моя.

Фермин, несмотря на повязки, попытался пожать плечами.

– Я не возражаю, Даниель, решайте сами.

Смирившись с тем, что дон Густаво Барсело оказался с нами в одной лодке, я довел рассказ до момента, когда Фумеро со своими людьми встретили нас на улице Монкада несколько часов назад. Когда я закончил, Барсело встал и принялся расхаживать по комнате, размышляя. Мы с Фермином осторожно наблюдали за ним, а Бернарда храпела, как бычок.

– Девочка моя, – умиленно шепнул Фермин.

– Тут много интересного, – сказал, наконец, букинист. – Ясно, что инспектор Фумеро завяз здесь по самые уши, вот только как и почему – не могу уловить. С другой стороны, эта женщина…

– Нурия Монфорт.

– Да, вот еще тема: Хулиан Каракс возвращается в Барселону, и его тут убивают через месяц, причем до этого никто его ни разу не встретил. Ясно, что та женщина врет, особенно насчет времени.

– Я об этом и говорю с самого начала, – сказал Фермин. – Но ведь у нас тут горячая юность, которая ничего видеть не желает.

– Кто бы говорил. Тоже мне, Святой Хуан де ла Крус[86].

– Стоп. Давайте успокоимся и обратимся к фактам. Кое-что в рассказе Даниеля кажется мне еще более странным, чем все остальное, и речь здесь не о чем-то эдаком, а об обычной и с виду банальной детали.

– Просветите нас, дон Густаво.

– Отец Каракса отказался опознавать тело Хулиана, сказав, что у него нет сына. Это очень странно, даже противоестественно. Ни один отец в мире так не скажет. Неважно, что между ними было при жизни, перед лицом смерти всякий становится сентиментальным. Стоя у гроба, мы видим только хорошее и то, что хотим видеть.

– Какие слова, дон Густаво, – вставил Фермин. – Можно, я возьму их на вооружение?