Родные и знакомые - Киекбаев Джалиль Гиниятович - Страница 42

Когда Богомолов отпустил парней, староста почему-то шёпотом сообщил ему:

— Жена моя рассказывала: этого Сунагата не раз видели с дочерью Ахмади…

И тут же пожалел, что не придержал язык за зубами, впутал в неприятное дело Ахмади: жандарм велел вызвать и его вместе с дочерью.

Ахмади пришёл один. На вопрос Богомолова ответил, что Сунагата не знает и знать не желает.

— Только от ребятишек слышал, что приходил в аул, а видеть его не видел, — добавил он.

— Как так — не видел. Он же с твоей дочерью встречался, отношения у них были более чем дружеские…

Слова жандарма ошарашили Ахмади: для него это была новость. Он столбом стоял посреди горницы, то бледнея, то краснея. Пробормотал, сгорая со стыда:

— Может, и встречались. За молодыми не уследишь…

— Разве он не бывал у вас?

— Ни разу этот парень не ступал на мой порог.

— «Парень!» Бунтовщик он, вот кто! Сбежал из тюрьмы… Всё ж странно: чуть ли не будущий зять, а ничего о нём не знаешь!

Тут за Ахмади вступился хранивший молчание Стрельников. Объяснил следователю, что у башкир, тем более в таких вот глухих аулах, молодёжь очень скрытна. Если парень и девушка полюбят друг друга, они держат свой секрет за семью замками, особенно тщательно скрывают свои взаимоотношения от родителей. По обычаю даже после свадьбы молодой муж долгое время не показывается на глаза тестю. Так что неведение Ахмади, человека, по его, Стрельникова, сведениям, вполне благонадёжного, можно считать естественным.

Следователь опять недовольно поморщился.

— А где твоя дочь? — сердито спросил он у Ахмади.

Что мог ответить Ахмади? Теперь уже не было сомнений — дочь прошлой ночью сбежала из дому. Факиха довольно быстро установила это, заглянув в сундук: оттуда исчезли кое-какие вещи дочери, несколько кусков ткани, пачка чая… О бегстве Фатимы уже знали и в ауле; женщины, встречаясь на улице, горячо обсуждали случившееся, одни хвалили девушку за решительность, другие осуждали её. Конечно, шила в мешке не утаишь, новость эта в конце концов может дойти и до жандармов, но Ахмади пока что предпочёл не говорить о своём позоре.

— Ушла в гости в Гумерово, — коротко ответил он на вопрос следователя.

Гиляж разбудил на заре младшего сына, Зиннура, и послал его за лошадьми, выпущенными с вечера на сочную отаву.

Потирая, чтобы отогнать сон, глаза, парнишка вышел за околицу села. Лошадей поблизости не было видно. Лишь пройдя версты две по большаку, ведущему в сторону завода, Зиннур отыскал их по звуку ботала в уреме.

Когда он верхом, со второй лошадью в поводу, ехал домой, вдалеке показалась торопливо идущая навстречу женщина. Зиннур, пожалуй, и не обратил бы на неё внимания, проехал мимо — мало ли людей ходит по большой дороге! — но женщина повела себя странно. Увидев верхового, она вдруг свернула с большака и побежала к уреме. Парнишкой овладело любопытство: кто такая, почему побежала? Он тоже свернул к уреме.

Место было заболоченное. Женщина на бегу споткнулась о кочку, упала; узелок, который она несла, развязался. Быстро поднявшись и собрав рассыпавшиеся вещи, женщина вновь устремилась к уреме, хотя ноги её уже по щиколотку уходили в болотную жижу. Вскоре она скрылась за кустами. Зиннур, успевший подъехать к ней довольно близко, гнать лошадей в трясину не решился.

«Наверно, воровка, а то не побежала бы», — подумал он.

На том месте, где женщина упала, Зиннур подобрал завёрнутую в бумагу пачку чая. «Тут одно из двух: или воровка, или сумасшедшая, сбежавшая из дому», — решил парнишка. В любом случае о происшествии следовало сообщить старосте.

Хлестнув лошадей путами, снятыми с их ног, Зиннур помчался к селу. Не заезжая домой, он прямиком направился к гумеровскому старосте Рахманголу, рассказал ему о странной встрече, показал найденную у болота пачку чая.

Староста тут же вызвал десятских, Аптуллу и Хамита, велел оседлать коней, настичь сбежавшую в урему подозрительную женщину — то ли воровку, то ли безумную — и доставить её в село.

Десятские поскакали к указанному Зиннуром месту, прошли, спешившись, через урему до самой речки, но никого не обнаружили.

Вернувшись к своим коням, поехали вдоль уремы, затем — по большаку, всё более отдаляясь от села. За поворотом увидели одинокую женскую фигуру.

Конным догнать пешую — долгое ли дело! Но женщина, должно быть, услышав топот, оглянулась и метнулась к лесу, с которым поравнялась.

— Наверно, та самая! — высказал предположение Аптулла, придерживая коня.

Надо заметить, он не горел желанием преследовать загадочную женщину, уже скрывшуюся в лесу. Более того, на него накатил страх: вдруг это в самом деле помешанная, да ещё буйная! Она же что угодно может выкинуть: вцепиться зубами в горло, ножом пырнуть…

Его товарищу такие мрачные мысли в голову не приходили.

— Она! — крикнул Хамит уверенно. В голосе его слышался азарт. — Быстрей!

— Никуда теперь не денется! — отозвался Аптулла. — Лес-то голый, насквозь просматривается.

Осторожно, отгибая ветви, десятские въехали в лес. Искали недолго — уже в сотне шагов от опушки разглядели притаившуюся за кучей валежника фигуру.

— Эй! Ты кто? Выходи! — крикнул Аптулла, натягивая поводья.

Молчание.

— Выходи, тебе говорят! Стрелять буду! — пригрозил Хамит, хотя стрелять им было не из чего.

Над кучей валежника показалось испуганное лицо. Десятские удивлённо переглянулись. Та, кого они считали женщиной, притом опасной, оказалась совсем молоденькой девушкой. Да ещё какой красавицей!

Пригибаясь там, где ветви низко нависали над землёй, то и дело оглядываясь, будто ожидая выстрела сзади, девушка выбралась в прогал между деревьями и встала, низко опустив голову. В руке у неё был узелок.

— Кто ты? Что молчишь? Иль ты немая? Отвечай! — заорал Хамит.

Ни слова в ответ.

— Ла-адно! Топай к селу, староста разберётся…

— Дяденьки! — заговорила дрожащим голосом девушка — Я… я…

— «Я… я…» — передразнил Хамит. — Тебе ясно сказано — чеши в сторону села!

— Дяденьки, я иду к сестре в Ситйылгу, от пустите меня!

— Ври больше! Поворот на Ситйылгу вон где остался. Ну, шагай!

Девушка не двигалась с места.

Разозлённый Хамит соскочил с коня, потянулся к вожжам, притороченным к седлу Аптуллы.

— Дай-ка вожжи!.. Вот мы тебе свяжем руки, заарканим за шею да так и поведём!

— Отпустите меня, пожалуйста, — заплакала девушка. — Я ж к сестре в гости иду…

— Как звать сестру?

Девушка растерялась, не смогла назвать имя. Хамит решительно двинулся к ней с вожжами в руке. Девушка, увидев это, пошла, всё ещё плача, в сторону дороги. Десятские, несколько отстав, последовали за ней.

У поворота на Ситйылгу Аптулла предложил:

— Слушай, может, отпустим её, а? Может, и вправду идёт к сестре, а дорогу не знает? Ста росте скажем — не смогли отыскать…

Хамит в ответ лишь сердито блеснул глазами.

У околицы села он подторопил коня, обогнал девушку.

— Иди за мной!

Задержанную привели во двор Рахмангола. Хамит вошёл в дом, доложил старосте:

— Привели… Вот её узелок, — и положил на нары вещи, отобранные у девушки во дворе.

— Связывать не пришлось?

— Нет. Сама пошла. На помешанную не похожа, разговаривает нормально. В Ситйылгу, говорит, к сестре иду. Врёт. Шла в сторону завода, имя сестры назвать не смогла. Кто такая, откуда — не признаётся. Но не из нашего села, это точно…

— Так, так… — неопределённо произнёс Рахмангол и развязал лежавший на нарах узелок. Там оказались женское исподнее, несколько аршинов сатина, пять рублей денег — серебром и в бумажках, полкаравая хлеба. Да вдобавок — найденный Зиннуром чай.

— Хэ! Дела-а… — протянул староста. — Тут что-то нечисто. Где она всё это взяла? Требуется расследование. Придётся, наверно, посадить её в клеть.