Родные и знакомые - Киекбаев Джалиль Гиниятович - Страница 22

— Как бы ни взял — не всё ли равно?

Весть о том, что Ахмади убил медведя, взволновала ташбатканцев. Добычу привезли из лесу на волокуше поздно вечером, а утром все в ауле уже знали об этом. Ахмади соорудил посреди улицы треногу из жердей и подвесил медведя за шею на толстом аркане для всеобщего обозрения. У зверя из пасти вывалился язык, тусклые глаза были полузакрыты, передние лапы безвольно вытянуты вдоль туловища, а задние почти касались земли. И стар и млад спешили к дому Ахмади посмотреть на хищника. Мальчишки лупили на него глаза, раскрыв рты и беспрерывно шмыгая мокрыми носами. Девчонки помельче не решались подойти близко. Женщины, дабы не казаться откровенно любопытными, подходили с вёдрами на коромыслах — якобы, по пути за водой.

— Абау, какой вонючий! — воскликнула од на из них и прикрыла нос платком. Девчонки, глядя на неё, тоже прикрыли разинутые рты ладошками, чтобы, дескать, не вдыхать вонь.

Старики и мужчины средних лет похаживали вокруг треноги, заложив руки за спины. Для них зверь — не такое уж большое диво. Не раз видели медведей, когда косили сено, выгоняли дёготь или заготавливали луб. Иные и сами брали хищников — ставили ловушки, охотились с ружьём, выкуривали медведей зимой из берлог. Делается это так: отыскав берлогу, разжигают возле отдушины костёр. Одуревший от дыма зверь с рёвом выскакивает наружу и, перемахнув через костёр, ныряет в сугроб. А три-четыре человека с берданками уже наготове. Едва появится голова зверя из снега — раздаются выстрелы… Привозят медведя в аул и вот так же подвешивают к треноге, чтобы люди посмотрели.

Сегодня праздник — на ахмадиевой улице. Сегодня очередь Ахмади ходить с гордым видом. Весь аул разглядывает его добычу.

— Ай-бай! Крупная зверюга! — восхищаются люди.

— Да уж…

— Куда пуля-то угодила?

— Да вон — прямо в грудь, не видишь, что ли?

— А почему ж крови не видать?

— Он, наверно, бессердечный, вроде самого Ахмади: его режь — кровь не потечёт, — шутит старик Адгам.

Люди дружно смеются, потом опять осматривают добычу.

— Смотри-ка, шерсти вокруг раны нет.

— Видать, порохом опалило.

— Близко, значит, стрелял, прямо уткнул ружьё в грудь…

Самигулла смотреть медведя не пошёл. Сунагат не утерпел, но, подходя к дому Ахмади, чувствовал себя стеснённо, будто был в чём-то виноват. Успокоился, лишь оказавшись в кучке своих сверстников.

Он довольно долго простоял возле треноги, вполуха слушая разговор стариков. Откровенно сказать, пришёл он сюда не из-за медведя. Хоть издали увидеть Фатиму, её лицо, фигуру, походку"— вот на что он надеялся. Может быть, она отправится за водой или просто пройдёт по двору? Теперь ему постоянно хочется взглянуть на неё. Взглянет — на душе становится легко и радостно. Но проходит некоторое время, и вновь овладевает им неотступное желание увидеть Фатиму. «Почему это так получается? — думал Сунагат. — Ведь жил себе спокойно, а теперь не могу…»

Старики продолжали беседу возле подвешенного медведя, а Сунагат нет-нет, да поглядывал во двор Ахмади, на летнюю кухню. Там вроде бы кто-то есть: дверь открыта настежь, в очаге горит огонь. В самом деле, вскоре оттуда послышались отчётливые звуки — поскребли в котле. Сунагат придумал предлог — попросить воды напиться — и направился к летней кухне. Услышав его шаги, в проёме дверей показалась Фатима. Сунагата бросило в жар. Он постарался овладеть собой, но когда просил напиться, голос его дрогнул. Впрочем, девушка, только что оторвавшаяся от кухонных дел, не заметила его волнения.

— Выпей кумысу, если хочешь, — предложила она и, налив кумыс из батмана в деревянную чашу — тэгэс — протянула ему. Сунагат, пока пил, лишь раз бросил взгляд на Фатиму. Девушка улыбалась, ожидая, когда он допьёт и вернёт чашу.

— Кумыс у тебя прекрасный, как ты сама, — сказал Сунагат шутливым тоном.

Фатима чуточку покраснела.

— Насмехаешься… Не уродилась красавицей, что ж поделаешь…

— Какая может быть насмешка, если вправду красивая? Вот меня взять, так уж впрямь не повезло… Ну, спасибо за кумыс! — поблагодарил Сунагат, собираясь уходить.

— Кабы не повезло, не кружил бы марьям головы на своём заводе, — кольнула Фатима наобум, просто для того, чтобы подразнить парня.

— Кто тебе сказал? Небылица это, пустые слова.

— Сказали уж…

— Не то что с русскими, с башкирскими девушками разговаривать — и то я стесняюсь.

— Как же, застесняешься ты!

— Ладно, пойду, хуш [65] ! — заторопился Сунагат.

— Что так? Или дом ваш горит? — пошутила Фатима.

— Гореть-то не горит. Но люди не знай что могут подумать…

Сунагат пошёл со двора, не догадываясь, что скрывшаяся в летней кухне Фатима смотрит ему вслед через отдушину в стене. Он постоял ещё немного возле; подвешенного медведя. Постоял бы и дольше, но взрослые уже разошлись, а торчать среди ребятишек было неудобно.

Уходя, Сунагат взглянул в сторону летней кухни. Фатима опять стояла в проёме дверей. Она улыбнулась в ответ на его улыбку.

Радость не умещалась в груди Сунагата, рвалась наружу. Он чувствовал в своём сердце какую-то неуёмную силу, которой не мог придумать названия. Ему хотелось громко запеть. «Похоже, на Фатиму можно надеяться, — думал он. — Расположена она ко мне. Иначе не заговорила бы о том, что кружу головы заводским девчатам, не улыбнулась так…»

Самигулла смазывал во дворе телегу. Сунагату бы сейчас хоть намекнуть о распирающих его чувствах!

— Куда собираешься, езнэ? — спросил он, чтобы завязать разговор.

Но Самигулла, занятый делом, лишь буркнул в ответ:

— В лес, куда же ещё! У нас ведь всему начало — лубок да мочало…

А потом запряг лошадь и уехал.

Остался Сунагат во дворе один со своими мыслями и чувствами. А в мыслях — Фатима. Встретиться бы с ней наедине, поговорить! О чём будет разговор — ясного представления у него нет. Но главное — встретиться. Тётку, что ли, попросить, чтоб устроила встречу? Салихе это ничего не стоит. Может по-соседски позвать Фатиму: «Зайди-ка, помоги мне скроить для дочки платье». Только как ни с того ни с сего попросишь об этом? А если Фатима отвергнет его? Тогда хоть сквозь землю провались. Люди узнают — со стыда сгоришь. Пожалуй, он и так тётке с езнэ лишнего под хмельком сболтнул. Хорошо ещё, что они не приняли его слов всерьёз или не обратили на них особого внимания — больше к ним не возвращались.

Нет, он сам должен что-нибудь придумать для встречи с Фатимой. Встретиться так, чтобы никто не увидел, не догадался. И он — намёком ли, напрямик ли — скажет ей о своей любви…

С таким решением Сунагат отправился удить рыбу на Узяшты, к перекату, что как раз на задах Ахмадиева двора. Может быть, Фатима спустится к речке за водой? Конечно же, у него на уме была не рыба. Но, как нарочно, в это утро клёв был отличный. Приди он в самом деле рыбачить — рыба, наверно, не клевала бы. А тут — одна за другой, лишь успевай закидывать удочку.

Фатима не показывалась. Спустилась к речке её сестрёнка, Аклима, набрала воды. Коромысло у неё большущее, и полные вёдра едва не задевали землю. Сунагату стало жаль девочку. Она казалась ему удивительно милой и родной.

День между тем становился жарче. К перекату, где удил рыбу Сунагат, набежали ребятишки, мал мала меньше. С криком, визгом полезли купаться. Набултыхавшись в воде, уселись на берегу, как ласточки, рядком — греться. «Вот поросята! — беззлобно ругнулся Сунагат. — Тут как тут, когда тебе не надо…»

Чтобы ребятишки не помешали в случае появления Фатимы, Сунагат раздал им свой улов и скомандовал:

— Ну-ка, бегом домой, поджарьте себе это… Не путайтесь тут под ногами. Рыбу пугаете.

Ребятишки, обрадовано зажав рыбок в кулаках, помчались наверх.

Сунагат снова закинул удочку.

А наверху, на улице, где висел медведь, любопытных уже не было. Ахмади спустил зверя на землю, к полудню освежевал его и повесил шкуру на жердь под крышей клети. В клеть занесли и медвежье сало.