Ветер над островами - Круз Андрей "El Rojo" - Страница 22

— Ну пошли, что ли? — спросил Иван, одергивая рубаху и приглаживая выбившиеся из хвоста волосы.

— Пошли, — согласно кивнул я.

Вера сидела на палубе, задумчиво глядя на город и очищая мандарин, размерами больше смахивающий на апельсин.

— Пойдем мы, барышня, — доложился Иван. — Одна вы на борту остаетесь.

— Я на вахте побуду, ничего страшного, — ответила она. — Сами знаете, тут в порту пока ничего не случалось.

Иван лишь кивнул, и мы сошли на пирс по пружинящим под ногами сходням. Случалось не случалось, но раз он девчонку малолетнюю спокойно за вахтенного оставляет, то, значит, тому есть причина. И ему я верю, потому что за последние три дня сам ее хорошо узнал — с такой не шути.

Направились мы не в ту сторону, с которой пришли, а в противоположную, за дальний угол форта, куда вела сначала мощеная набережная, а потом просто натоптанная тропа. И в какие края она вела, стало ясно после того, как нам навстречу попалась пара пьяных матросов, идущих в порт и поддерживающих друг друга.

Действительно, сразу же за поворотом крепостной стены началась кривая и грязноватая улочка, зажатая между самой стеной с пристроенными к ней лавками и двухэтажными домами из привычного уже красного кирпича, в коих первые этажи представляли собой идущие один за другим «трактиры», «рюмочные» и «кабаки», из открытых окон и дверей которых на улицу неслись звон посуды, звуки какой-то музычки, не слишком виртуозно исполняемой вживую. пьяный гомон, хохот. В общем, стандартный кабацкий набор звуков.

Прямо на улице, под стенами трактиров, пристроились несколько пьяных, неспособных к дальнейшему самостоятельному перемещению, и при виде их Иван-моторист покачал головой, пробормотав:

— Вот же балбесы… Загребут их объездчики — будут в холодной отсыпаться. И штрафа по пять рублей с каждого возьмут.

При этом он бросил взгляд куда-то вверх. Я тоже посмотрел туда и с удивлением увидел наверху крепостной стены стоящего под навесом крепкого бородатого мужика с револьвером и нагайкой на поясе. На шее у него висела на ремешке уже привычная бляха. Вот оно как… грех-то здесь под присмотром. Но все равно… для Церкви не слишком назойливым, как я понимаю. Все остальное здесь нормально, и даже две вывески: «Веселый дом „Под пальмами“» и «Веселый дом „Летучие рыбки“» — тоже никого не удивляют. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Чего-то я пока во всем происходящем вокруг не понимаю. Здорово так не понимаю.

— Ну откуда начнем? — спросил, адресуясь, скорее всего, к самому себе, мой спутник.

Я промолчал, и Иван, подумав несколько секунд, ткнул пальцем в заведение с вывеской «Рюмочная», после чего сказал:

— Если он уже пропился, то тут заседает, поскольку всего дешевле.

С этими словами он решительно пересек улицу и толкнул обшарпанную и чуть перекосившуюся дверь, которая со скрипом открылась, пропуская нас внутрь, а наружу, в свою очередь, целое облако запахов алкоголя и табака, шума и пьяных криков.

Рюмочная была самой что ни на есть классической. Подобную картину я наблюдал разве что в детстве, у винного магазина под бытовым названием «Шестерка», в котором самой последней окрестной пьяни предоставлялся богатый выбор всевозможной бормотухи — от «Солнцедара» до «Трех семерок». Именно там сразу в одном месте можно было увидеть столько пропитых рож в такой степени опьянения, почти что в астральной.

Стоячие столы, заваленные огрызками какой-то немудрящей закуски, грязные стаканы с желтоватой жидкостью внутри, как нельзя более смахивающей на дешевое крепленое вино, всклокоченные волосы и бороды, красные мутные глаза, заплетающаяся и бессвязная речь. Угол отгорожен высокой деревянной стойкой, за которой разливает по рюмкам эту самую бормоту здоровенный лысый и бородатый мужик в жилетке, надетой на потное голое тело, обнажающей могучие, толщиной в хорошее бревно, мускулистые руки.

А в дальнем углу, на высоком стуле, пристроилась его копия, сжимающая в руках тяжелую дубинку, обшитую кожей. Обращало на себя внимание лицо человека с дубинкой, все покрытое какими-то до удивления симметричными светлыми пятнами. Чуть подумав, я сообразил, что это и есть следы сведенной татуировки. «Свободный негр», получается… А теперь за вышибалу, и его нынешняя должность никаких сомнений не вызывала.

— А нет здесь Игнатия… — задумчиво протянул Иван, брезгливо морщась. — В «Дурную рыбу» пойдем тогда.

— Это хорошо или плохо? — спросил я.

— Кто ведает истину? — философски вопросил Иван. — Если еще не пропился, то мог проиграться. Игнатий у нас по-всякому умеет.

— Лишь бы не совмещал, — усмехнулся я.

— Не совмещать не получается, — в такой же интонации ответил моторист.

«Дурной рыбой» назывался трактир почище рюмочной. И публикой почище, без откровенных забулдыг, и обстановкой. Здесь и прокисшим пойлом не воняло, как в прошлом заведении, и огрызки по столам не валялись, и вели себя здесь прилично. Относительно, конечно, но под стол никто не сползал, да и вышибал вроде не было видно. Если рюмочная была, по всему видать, финишем жизненного пути, то «Большая рыба» — одной из первых ступенек на этой ведущей вниз лестнице нравственности.

Были тут и дамы. Все как на подбор с татуировкой на лицах, пусть и не слишком изобильной, и с одинаковыми браслетами на руках, на каждом из которых было что-то выбито. Одеты же они были вполне по-местному, хоть и с претензией на откровенность. Если бы не сильный загар и не татуировки, выглядели бы они вполне нашенскими. Русскими. В общем, происхождение негров для меня тайной быть перестало — получились они из наших же соотечественников, впавших в полный упадок по сравнению с христианами. По какой причине это случилось — не скажу, не знаю. Но выясню еще.

— Вон Игнатий, — негромко сказал Иван, указав взглядом в дальний угол трактира.

Там играли в карты. За большим круглым столом сидело пятеро. Двое вполне пьяных, у которых на лбу словно клеймо стояло: «Лох!». А еще трое, в свежих сорочках, сбитых на затылок новеньких соломенных шляпах и с аккуратными бородками, с золотыми браслетами и с золотыми же цепями на шее, выглядели как дружная и сноровистая компания «катал», потрошащих добычу.

— Который из них?

— Седой который, с лысиной, — пояснил Иван.

Точно, был там такой, пьяный в дрова, осоловело таращившийся в кое-как удерживаемые в руках карты, в которые только ленивый не мог заглянуть. Среднего роста, красномордый, с всклокоченной седой бородой, слипшейся от пролитого в нее вина и с застрявшими в ней крошками хлеба, в мятой и скособоченной шляпе, на которой кто-то всласть посидел, судя по ее форме. Или сплясал.

Иван решительно подошел к столу, кивнул сидящим, пригнулся к уху пьяного шкипера и шепнул, но так, что все вокруг тоже услышали:

— Игнатий, заканчивай. Беда случилась, уходить надо.

К моему удивлению, кочевряжиться шкипер не стал, а просто положил карты на стол, сказав:

— Сбросил. — Икнул пьяно и добавил: — Ухожу.

— Куда ты пошел? — делано удивился самый высокий из «катал», с аккуратно подстриженными каштановыми волосами и бородкой, с бриллиантовой серьгой в ухе. — Мы на десять партий сели, а ты три сыграл.

— Не помню такого, — решительно помотал головой Игнатий. — Это ты туман наводишь, Фома. С этой раздачи банк забирай, и на том моей игре конец.

С этими словами он начал подниматься, опираясь руками на стол. Процесс шел плохо и медленно. Неожиданно Фома кивнул сидевшему слева от него крепышу со светлыми волосами, и тот довольно ловко усадил Игнатия на место.

— Десять раздач сыграем — и пойдешь, — заявил Фома.

— Фома, — обернулся к нему Иван и уставился в глаза игроку, прищурившись. — Ты нам тут дым не пускай. Тебя здесь каждый негр знает, и знают, как ты играешь. Не верю я тебе про десять раздач, да и нет такого правила.

— А тебе, мужик, верить и не надо, — жестко ответил Фома. — Достаточно того, что я себе верю. Он пьяный, уже имя свое забыл, вот и уговор наш из головы выпал.