Стая (Потомство) - Кетчам Джек - Страница 2

Ну нет, так просто я ему этого не позволю, —подумала она.

А сейчас надо поговорить с этой девчонкой. —Нэнси!

Она открыла дверь в гостиную. На подоконнике все так же стоял телевизор – ну какой к черту от него сейчас прок? – притворила за собой дверь и заперла ее на ключ. Потом направилась в сторону кухни. Первое, что она там увидела, была большая лужа на покрытом линолеумом полу, которая постепенно смещалась в направлении угла и уже подступала к паркету, устилавшему пол в гостиной. «Коки», – подумала она, – кофе и что-то еще, темное и жидкое. Боже Праведный! Нет,она определенно убьетэту девчонку.

Ступая осторожно, чтобы не вляпаться в лужу, женщина подняла взгляд и тут же ощутила странную, незнакомую вонь. В то же мгновение все, что она собиралась сказать, застыло у нее в горле – как, впрочем, и начавший зарождаться вопль, – а сама она замерла на месте, судорожно пытаясь не столько исторгнуть, сколько втолкнуть в себя все увиденное, подобно тому, как натужно пытаешься сделать на сильном ветру один-единственный вдох.

Двое из них примостились на краю кухонной мойки – сидя на корточках, пристально наблюдая за ней своими неестественно горящими глазами. Их свисающие руки были перепачканы в крови.

Дети.

Сама же Нэнси лежала на том самом столе для разделки мяса. Неподвижная. Бледная. Рук и нее уже не было.

Одежда девушки была разбросана по всей комнате. Джинсы валялись рядом со столом – мокрые, коричневые, поблескивающие.

Ящики были выдвинуты, коробки и банки разбиты. Мука, хлебные крошки, печенье, сахар, варенье, сиропы – все было рассыпано, разлито, разметано по столику и полу.

Руки же торчали из мойки – рядом с грязной посудой.

В какую-то долю секунды она увидела все это, равно как и то, что теперь они были готовы напасть также и на нее. Пока содержимое ее желудка взметалось и перекатывалось из стороны в сторону, девушка с окровавленным тесаком в руке и двое очень похожих друг на друга, и при этом неимоверно грязных мальчишек, раздвигавших в разные стороны ноги Нэнси, повернули головы и окинули ее взглядом – серьезно, деловито, совсем не так, как та, младшая пара, с ухмылками на лицах взиравшая на нее с кухонной мойки.

Женщина посмотрела на девушку, та ответила ей тем же, устремив на нее взгляд своих абсолютно пустых глаз, причем обе словно бы узнали друг друга и поняли смысл нахождения в доме посторонних людей. На какое-то короткое мгновение обе совершенно спонтанно подумали об одном и том же, хотя содержание этих мыслей у женщины и девушки разнилось столь же сильно, как кровь отличалась от камня. Мысли девушки были спокойными, привычными, почти ритуальными; это было некое утверждение собственной власти, сопровождающееся убежденностью в том, что эта женщина прекрасно понимала суть происшедшего в ее доме. Мысли же хозяйки оказались какими-то поспешными, столь стремительно всколыхнувшимися в глубине ее сознания, что к тому моменту, когда с ее губ сорвалось имя дочери —

Сюза-а-анна! —

она уже прекрасно понимала, что Дин был совершенно непричастен к тому, что лежало сейчас перед ней, что это было всего лишь временной слабостью, сиюминутным чувством обреченности, которое побудет-побудет и пройдет. Однако уже через мгновение совершенно отчетливо осознав, что не будет у нее этого самого времени, женщина почувствовала, как ее сердце начинает медленно разрываться на части. И потому, как только самый маленький мальчик, тот, которого она до этого даже не видела, выдвинулся из-за стола вперед, держа в руках белый полиэтиленовый пакет для мусора, туго обтягивавший маленькое, но такое знакомое тельце, и поднял его перед ней, чтобы она могла получше его разглядеть, женщина принялась разрывать руками сумку, чтобы выхватить револьвер и мигом отправить их в тот самый ад, откуда они заявились в ее дом. И уж конечно, она бы сделала это – не взметнись перед ее лицом по ровной и даже в чем-то красивой дуге тот самый тесак, который спустя долю секунды вонзился прямо по центру ее лба, заставив ее комом рухнуть на колени.

Уже совершенно неспособную почувствовать то, как продолжало разрываться ее сердце.

03.36.

Джордж Питерс спал и видел во сне, как жена – скончавшаяся три года назад – родила ему сына.

И вот сейчас их двухгодовалый сын играл на полу.

Вокруг были разбросаны деревянные кубики, а по рельсам игрушечной железной дороги, начинавшейся под рождественской елкой и устремлявшейся через холл к спальне Питерса, а затем возвращавшейся назад и уносившейся сквозь окно гостиной за пределы дома, мчался миниатюрный состав.

Сам Питерс сидел в кресле и читал газету. За окном стоял яркий солнечный день – майский или июньский, – но рождественская елка стояла все там же, и состав делал круг за кругом по игрушечным рельсам.

Мэри ушла к кому-то в гости, оставив Питерса присматривать за мальчиком.

И вдруг раздался стук в дверь – резкий, настойчивый. Кто-то назвал его по имени.

Он открыл и увидел Сэма Ширинга, погибшего одиннадцатьлет назад – тот кричал на него, говорил, чтобы он убирался отсюда, причем убирался немедленно,после чего ему пришлось схватить сына в охапку и рвануться с места, потому как сзади на них стремительно надвигался поезд.

Питерс сказал Ширингу, что знает про приближающийся состав, который тем временем продолжал совершать круг за кругом.

Ты ничего не понимаешь! —закричал мертвый полицейский. – Ни черта не понимаешь! —И бросился бежать, что в общем-то было совершенно непохоже на Сэма Ширинга.

Питерс моргнул – и Сэма не стало. Потом закрыл дверь и вернулся в гостиную. Мальчик по-прежнему складывал кубики.

Именно тогда он услышал грохот надвигающегося состава. Грохочущего, громыхающего, несущегося прямо на дом. Питерс резко подхватил сына с пола.

Миновав дерево, он забежал на кухню – помолодевший Питерс бежал намного быстрее, —тогда как локомотив, проломив стену гостиной, пересек комнату и стал надвигаться на них, да так стремительно, что обогнал бы любого из известных Питерсу людей. Мальчик истерично забился в его объятиях, когда громадная черная голова паровоза пронзила стенки холодильника и устремилась к кухонной мойке...

Все сокрушая на своем пути...

Он проснулся и почувствовал, будто действительно только что куда-то несся сломя голову – настолько учащенно билось в груди сердце. Тело покрывал липкий пот, простыни намокли и пахли застарелым виски.

Хорошо хоть голова не болела. На всякий случай он вспомнил про аспирин, но, едва сев в постели, тут же почувствовал, как голова поплыла, и сразу смекнул, что это сказывается не до конца выветрившееся спиртное.

Глянул на часы – стрелки не дошли еще даже до четырех часов. Впрочем, какой уж теперь сон...

А ведь, если разобраться, он и выпил-то в первую очередь для того, чтобы покрепче заснуть.

Мэри наверняка бы осудила его поведение – осудила, но потом все же поняла бы. Но сколько же накопилось всего, что надо было передумать, сколько одиночества, которое предстояло перебороть в себе. После смерти жены на него наваливались не только кошмары, заставлявшие с четырех часов дня прикладываться к бутылке и пить глубоко заполночь. Нет, причина заключалась в ином – просто теперь он жил в доме, в котором не было ее.

Пенсия, когда ты живешь со своим самым старым и самым верным другом, это одно; пенсия, и все, конец, —это совсем другое.

Он снова услышал стук, но в данном случае это был уже не сон. Определенно, стучали в дверь. И тут же понял человека, стоявшего по другую сторону от двери. Настойчивый тип.

–Придержи лошадей! Иду!

Питерс поднялся с постели. Голый старик с отвислым животом.

Он прошел к шкафу, где лежали трусы, потом к вешалке – за брюками. Кто бы ни стоял там, за дверью, этот человек его услышал, поскольку стук прекратился.